Страница 16 из 19
Несмотря на очевидную фантастичность Дуняшиного рассказа, остается фактом, что в Тюмени Григорий действительно пережил какой-то стресс, так как возвратился оттуда «сам не свой». «Хоть не ограбили и не прибили – и то ладно», – рассудила мать. «Но разговорить его было невозможно»4.
Именно после этого Распутина вроде бы стали преследовать ночные кошмары, в которых женщины являлись ему в виде разъяренных волчиц, подстрекаемых Кубасовой и готовых вцепиться в его плоть. Днем же Распутин стал обращать чрезмерное – гиперкомпенсаторное – внимание на местных деревенских девушек, вести себя забубенно-бесшабашно, пить и дерзко хулиганить вместе с несколькими дружками. Гришка-дурак, Вытул, Гришка-вор – так звали его односельчане за глаза. «Сено украсть, чужие дрова увезти – было его дело. Шибко дебоширил и кутил… Сколько раз бивали его; выталкивали в шею, как надоедливого пьянчугу, ругавшегося отборными словами»5. Одним словом, вместо верного помощника отцу в хозяйстве из «благочестивого отрока» вырос самый настоящий «блудодей… и хулиган»6.
«Попивал в молодости мой Григорий и озорничал, – жаловался впоследствии Ефимий Яковлевич, – уж одно горе с ним было! Неугомонный да буян был. Как выпьет, так и этот ему не мил, и другой не хорош, да и работу забывал, и такое сделает, что сказать стыдно»7.
«Неудовлетворен я был… На многое ответа не находил… И грустно было… И стал я попивать»8, – меланхолически признается сам Григорий.
От буйных наклонностей Распутина не смогло отвратить даже посетившее его во время тяжелой пахоты кратковременное видение Казанской Божией Матери9.
В этот же период Григорий на гулянках встретил свою суженую и через три месяца «жениховства», восемнадцати лет от роду, 2 января 1887 года вступил в брак с Прасковьей (Параскевой) Федоровной Дубровиной, двадцатиоднолетней светловолосой и черноглазой, несколько болезненной девушкой из соседней деревни Дубровиной (так в метрике) Сазоновской волости. В 1889 году от этого брака родился сын Михаил. Однако остепеняться Григорий и не думал. «В пьяном виде, бахвалясь, он запрягал лошадей и катался по двору, любил подраться, ругался скверными словами не только с посторонними, но и с родителями».
Имеется сомнительная информация о конокрадских наклонностях Гришки-дурака. «Лошадей этих в ночь кражи караулил я сам лично, – показывал крестьянин Е. А. Картавцев, – и видел, что к ним подъезжал Гришка со своими товарищами». Однако на крестьянском сходе улики были найдены лишь против распутинских компаньонов, которых и выслали в Восточную Сибирь. Сам же Григорий сумел оправдаться.
Оставшись без товарищей, Григорий пытался было по инерции продолжать безобразничать, пока вскоре не был пойман тем же Е. А. Картавцевым на краже остожья. Картавцев, по собственному признанию, ударил «его колом настолько сильно, что у него из носа и рта ручьем потекла кровь, и он, потеряв сознание, упал на землю. Сначала я подумал, что его совсем убил, а когда он стал шевелиться, то я его… повел в волостное правление»10.
На дворе стоял 1892 год. Распутину исполнилось двадцать три года.
«Иди, странствуй и спасай людей»
«Так дальше жить нельзя», – не столько осознал, сколько нутром почувствовал Распутин – и вмиг преобразился. Но поскольку быть «таким, как все», да еще вдобавок ежедневно крестьянствовать, Григорий не желал, да, в сущности, и не мог, – он пошел другим путем.
В том же 1892 году Распутин отправился в Верхотуринский монастырь Екатеринбургской губернии. Своей дочери Матрене Распутин позднее поведал, что ему начали сниться странные сны. «То ли сны, то ли видения – Казанская Божья Матерь. Образы мелькали слишком быстро, и отец не мог понять их смысла и значения»11. Об этих снах Григорий рассказал студенту-богослову Милетию Заборовскому, которого как-то подвозил на телеге и который посоветовал ему идти в монастырь в Верхотурье.
Вскоре после этого Григорий оставил семью и двинулся в путь. Односельчане сочли, что он просто хочет укрыться от следствия по делу о краже жердей. Е. А. Картавцев, со своей стороны, был убежден в том, что решающее влияние на Распутина оказал удар колом по голове.
«Когда мне было двадцать лет, – вспоминал Григорий спустя два десятилетия, – у меня разные такие мысли лезли, да в это время очень грудь болела… Я пошел к святым мощам в Верхотурье… Крепко там молился… Легко стало…»12
Во время этого странствования страстно жаждущий религиозного откровения Распутин, по-видимому, пережил особое психическое состояние. «Три дня и три ночи в посту и молитве провел. В лесу. Подале от жилья. И молил в слезах Господа: „Уподоби, Господи, Вознесение Твое узреть с чистым сердцем“. Стою я это… Молюсь, простер руки ввысь. Молюсь… слезы лицо моют… И вдруг… восчувствовал, будто над землей поднимаюсь, легкий такой стал, как пушинка. Ветерок тихий волосья мне треплет… и така сладость… тако сияние, что глаза слезой заливает… И ничего-то я не понимаю, только шепчу: „Спаси и помилуй“. Где я был, долго ли, не знаю. Только в полдень очутился на другом берегу реки. А реку ту не переплыть, не могу. И лежал-то я на высоком суку, меж двух ветвей: как не свалился, как не расшиб голову – не понимаю… Лежу это я, а солнышко в глаза огнем палит, а в руке крест у меня; крест небольшой, деревянный, будто только что из свежей бересты сделан. Поглядел вниз и думаю: „О Господи, как на землю спущусь?“ Прижал крест к устам и легко, как птица, на землю спустился… Что сие было?»13
Из Верхотурья Распутин вернулся месяца через три, по воспоминаниям односельчанина Подшивалова, «без шапки, с распушенными волосами и доро́гой все время что-то пел и размахивал руками»14, так что сразу привлек к себе внимание всего села. Возвратился он совершенно иным человеком: не пьющим, не курящим, не употребляющим мяса, сторонящимся людей, усердно молящимся и овладевающим церковнославянской грамотой. «На меня в то время, – рассказывает крестьянин Распопов, – Распутин произвел впечатление человека ненормального: стоя в церкви, он дико осматривался по сторонам, очень часто начинал петь неистовым голосом»15. Перемена с ним произошла внезапно. Он вдруг резко изменил свое поведение. Сделался набожным, кротким, перестал пить, курить, начал бродить по монастырям и святым местам, стал водиться «с юродивыми, блаженненькими, всякими божьими людьми, слушает их беседы, вникает во вкус духовных подвигов»16.
Через месяц Григорий отправился в новое паломничество. Судя по всему, он с самого начала воспринимал себя не как простого богомольца-странника, но как грядущего старца – православного подвижника, опытом своей жизни постигшего бесценные христианские добродетели и имеющего в силу этого, несмотря на отсутствие духовного сана, моральное право выступать в роли духовного наставника верующих. Как пишет Р. Мэсси, «русская история помнит целые армии нищих странников, шедших по равнинам от деревни к деревне, от монастыря к монастырю, живя на подаяние крестьян и монахов. Многие юродивые шли босиком или увешивали себя цепями и веригами. Одни проповедовали, другие исцеляли. Если Православная церковь находила в их проповедях ересь, их сажали в тюрьму, но их бедность и самопожертвование часто делали их в устах молвы более благочестивыми, чем местных священников»17.
Однако, для того чтобы стать настоящим старцем, была необходима полноценная духовная стажировка. С этой целью Распутин отправился к старцу Макарию, живущему в лесу неподалеку от Верхотуринского монастыря. «Сам старец… в молодости был мотом, спустил отцовское наследство. А в один прекрасный день проснулся, преисполненный отвращения к земным радостям»18. Григорий пришел к Макарию и долго истязал себя под руководством опытного отшельника: «не переменял белья по полугоду», не мылся, молился что есть мочи, носил тяжелые вериги. В конце концов Макарий осенил Распутина крестным знамением и отправил с Богом в Палестину.
Вернувшись из своего первого путешествия в Святую землю, Григорий стал еще богомольнее и – с точки зрения односельчан – страннее. На глазах у всего народа бился в церкви лбом об пол до крови. В своем дворе вырыл яму, которую нарек молельней и в которой, подражая Господу, избравшему не «царские чертоги», а «ясли убогие», молился в промежутках между обеднями и заутренями.