Цирк

Бейбацер, у которого в этот момент сидели на овальных тумбах двенадцать львов, среагировал мгновенно. И Бруно и велосипед упали в центре арены и хорошо были видны львам, но они плохо реагируют на внезапное нарушение порядка, к которому привыкли.

А это вторжение было для них действительно внезапным. Трое львов в центре полукруга уже поднимались на все четыре лапы. Бейбацер наклонился и бросил им в глаза пригоршни песка. Они не сели, но временно ослепли и потеряли ориентировку. Двое из них принялись тереть лапами глаза.

Открылась дверь клетки и ассистент укротителя с клоуном вошли в клетку, подошли к Бруно, подняли его, вынесли из клетки и закрыли дверь.

Доктор Харпер тут же присоединился к ним. Он наклонился, быстро осмотрел Бруно, выпрямился и подал знак рукой, но в этом не было необходимости. Кан Дах с носилками был уже рядом.

Через три минуты последовало объявление, что у знаменитого «Слепого орла» лишь легкое сотрясение мозга, и что, вероятно, он повторит свое выступление на следующий день. Публика, непредсказуемая как и любая толпа, дружно поднялась на ноги и аплодировала целую минуту: лучше «Слепой орел» с сотрясением мозга, чем мертвый.

Представление продолжалось.

За кулисами же атмосфера была отнюдь не веселая, а скорее похоронная.

В комнате находились Харпер, Ринфилд, двое директоров из ассоциации цирков, Сергиус и седоусый джентльмен лет семидесяти. Он и Харпер находились в том конце комнаты, где все еще на носилках, поставленных на стол, лежал Бруно.

— Доктор Хасид, если бы вы могли лично осмотреть его, — предложил Харпер.

— Вряд ли есть в этом необходимость, — печально улыбнулся тот. Он посмотрел на одного из директоров по имени Армстронг. — Вы когда-нибудь видели мертвых? — Армстронг кивнул. — Потрогайте его лоб. Что скажете?

Армстронг, поколебавшись, положил ладонь на лоб Бруно, и тут же отдернул ее.

— Холодный... — он вздрогнул. — Он уже остыл.

Доктор Харпер обвязал голову Бруно белым полотенцем и накинул на него покрывало, которым были покрыты носилки, после чего отступил назад.

— Как говорят в Америке, — вздохнул Хасид, — врач есть врач и я не оскорблю коллегу. Но по законам нашей страны...

— По законам любой страны, — заявил Харпер, — иностранный врач не может констатировать смерть.

Взяв ручку, Хасид принялся заполнять бланк.

— Перелом позвоночника, второй и третий позвонок, вы сказали? Отрыв позвоночной ткани, — он выпрямился. — Если вы хотите, чтобы я договорился...

— Я уже договорился с санитарами. Морг госпиталя...

— В этом нет необходимости. Не более чем в ста метрах отсюда имеется похоронное бюро, — сообщил Сергиус.

— Да? Тогда все проще. Но в такое позднее время...

— Доктор Харпер...

— Мои извинения, полковник. Мистер Ринфилд, вы можете выделить мне двух человек, надежных и не болтливых?

— Джонни, ночной сторож.

— Пусть он отправится к поезду. У меня под кроватью черный чемодан.

Пусть он принесет его сюда.

Задняя комната похоронного бюро была ярко освещена неоновой лампой, подчеркивающей антисептическую гигиену обстановки — изразцовых стен, мраморного пола, раковины из нержавеющей стали. Вдоль одной из стен стояли гробы. В центре зала на мраморных столиках с металлическими ножками стояли еще три гроба. Рядом с ним переминался с ноги на ногу пухлый гробовщик, мужчина в глянцевых башмаках и с глянцевой макушкой. Его профессиональные чувства были глубоко попраны.

— Но нельзя так, прямо в гроб, я имею в виду, — возмутился он. — Есть вещи, которые необходимо соблюдать.

— Я сделаю все, что нужно. За всем необходимым уже послано.

— Но его понадобится вытащить.

— Он был моим другом. Я сделаю это.

— Но саван...

— Вам простительно не знать, что артистов цирка хоронят в их цирковой одежде.

— Все это неправильно. У нас своя этика. В нашей профессии...

— Полковник Сергиус... — утомленно произнес Харпер.

Сергиус кивнул, взял гробовщика за руку, отвел в сторону и что-то спокойно ему сказал. Через двадцать секунд он возвратился с гробовщиком, бледным как тень, и с ключом, который тот протянул Харперу.

— Бруно в вашем распоряжении, доктор Харпер, — он повернулся к Гробовщику. — Вы свободны.

Тот ушел.

— Я думаю, мы тоже пойдем, — сказал Ринфилд. — У меня в кабинете есть превосходная выпивка.

В кабинете сидела Мария с головой на сложенных руках. Когда они вошли, она подняла голову и взглянула на них невидящим взглядом.

Обеспокоенный Харпер подошел к ней, а Сергиус стал рядом: выражение симпатии на его физиономии атрофировалось уже много лет назад. Глаза Марии были влажными и припухшими, щеки ее горели. Ринфилд печально посмотрел на нее и неловко взял за руку.

— Извините меня, Мария. Я забыл... я не знал... через пару минут мы уйдем.

— Пожалуйста, все в порядке, — она вытерла лицо платком. Пожалуйста, не уходите.

Мужчины с явной неохотой остались. Ринфилд вытащил бутылку водки, а Харпер обратился к Марии со словами:

— Откуда ты узнала? Мне очень жаль, Мария, — он посмотрел на ее обручальное кольцо и отвел взгляд в сторону. — Откуда ты об этом узнала?

— Не знаю, я просто знала, — она опять вытерла слезы. — Да, я знала.

Я слышала объявление о его падении, но не вышла посмотреть, потому что боялась выходить. Я была уверена, что если бы он не разбился, то послал бы за мной, или вы послали бы за мной. Но никто не пришел.

Мужчины в молчании вышли. Харпер, выходивший последним, сказал ей:

— Я захвачу все необходимое. Через пару минут вернусь.

Он закрыл за собой дверь. Мария выждала некоторое время, поднялась, бросила взгляд в окно, открыла дверь и осторожно выскользнула наружу.

Вблизи никого не было. Она вернулась, закрыла дверь, заперла ее, выдвинула ящик стола, достала оттуда чашку и втерла еще немного глицерина себе в глаза и щеки. После этого она открыла дверь.

Вскоре вернулся Харпер с пальто. Он плеснул себе немного выпивки, посмотрел по сторонам, избегая взгляда девушки, точно не зная с чего начать. Затем он откашлялся и примирительно произнес:

— Я понимаю, что ты никогда не простишь мне этого, но я обязан тебе сказать. Понимаешь, я не знал, какой хорошей артисткой ты можешь быть. Я боялся, что не слишком хорошей, боялся, что чувства выдадут тебя.

— Мои чувства выдадут... Вы знаете, что Бруно и я... — она умолкла и затем поинтересовалась:

— Ради бога, что это значит?

Он широко улыбнулся.

— Вытри слезы, пойдем и ты все увидишь.

Первые проблески понимания появились на ее личике.

— Вы имеете в виду...

— Я имею в виду, что нужно пойти и посмотреть.

Бруно откинул покрывало и уселся в гробу. Без всякого энтузиазма он взглянул на Харпера и укоризненно произнес:

— Что-то вы не очень спешили. Как вам понравится лежать в гробу в ожидании, что какому-то помощнику гробовщика придет в голову придти сюда и заколотить крышку?

Мария спасла Харпера от необходимости отвечать. Когда Бруно, наконец, выпутался из покрывала, он мягко соскочил на пол, пошарил внутри гроба и вытащил мягкий полотняный мешок, из которого что-то капало.

— Кроме того, я насквозь промок, — вздохнул он.

— Что-о? — удивилась Мария.

— Небольшая уловка, моя дорогая, — Харпер взбадривающе улыбнулся. Мешок со льдом. Ведь было необходимо, чтобы у Бруно был холодный лоб. Но лед, к несчастью, тает. — Он поставил саквояж на гроб и открыл крышку. И увы, Бруно должен был еще немного пострадать: мы должны превратить его в нечто веселое и красивое.

Превращение заняло целых двадцать минут. Харпер ошибся в выборе профессии, он вполне подошел бы любой киностудии в качестве гримера.

Работал он споро, умело и явно получал от этого удовольствие.

Когда он закончил, Бруно взглянул на себя в большое зеркало и содрогнулся. Волосы светло-коричневого цвета были слишком длинными и лохматыми, светлые усы — роскошными, яркий полукруглый шрам, шедший ото лба к самому носу был, несомненно, результатом разбитой бутылки. Из одежды на нем была рубашка в белую и голубую полоску, горчичного цвета носки и ботинки такого отвратительного цвета. Кольца на его пальцах были обязаны своему происхождению ярмарке или рождественскому карнавалу.