Цирк

— Ладно, кто это мы знаем. Вы узнаете этих мужчин по фото?

— Несомненно, — обиделся Алекс.

— Анжело, скажи Николасу, чтобы принес фотографии.

Анжело вернулся с Николасом, у которого было с собой около двадцати фотографий. Сергиус молча протянул их Алексу и тот принялся быстро их просматривать.

Наконец, он положил одну на стол.

— Это девушка.

— Мы знаем, что это девушка, — сдержанно буркнул Сергиус.

— Прошу прощения, полковник, — Алекс отобрал еще три фото. — Эти.

Сергиус собрал их и протянул Модесу, который, бросив на них взгляд, произнес:

— Кан Дах, метатель ножей — Макуэло и Росбак — специалист по лассо.

— Точно, — Сергиус саркастически улыбнулся. — За ними следить постоянно.

Модес выразил сомнение в этом распоряжении:

— Присутствие этой троицы могло быть случайным. Все они входят в число ведущих артистов цирка и их дружба естественна. Кроме того, «Черный Сван» — ближайшее к цирку кафе.

Сергиус вздохнул:

— Увы, все это так. Фактически, мне одному приходится заниматься всем: принятием основных решений, всем необходимым анализом у нас занимается старший офицер, то есть я, — ложная скромность не была единственным пороком Модеса и особенно Сергиуса. — Наш Бруно Вилдермен умен и, возможно, способен рискнуть. — Немного подумав, он добавил:

— Он подозревал, не знаю по каким причинам, что находится под наблюдением и проверил свои наблюдения. Этот его Росбак должен был следить за тем, кто мог следить за Бруно. Это делает Росбака, а возможно и тех других нечто большим, чем просто другом. Итак, Росбак следил за Алексом. Он подошел не за деньгами, а чтобы проинформировать Бруно, что за ним следит человек с определенными приметами — человек в черном пальто, с черными усами и очень глупый. — Он наградил агента взглядом, полным сожаления. — Я не уверен, Алекс, что вам пришло в голову оглянуться через плечо хотя бы раз.

— Виноват, полковник.

Сергиус бросил на него свирепый взгляд.

Глава 7

Цирк отправился в Крау в среду вечером. Предстоящая поездка решала все. Перед отъездом Бруно заглянул в купе к Харперу. Для человека с таким воображением, стоящего перед лицом безусловно решающего момента своей профессиональной карьеры, Харпер был необычайно спокоен и расслаблен.

Этого нельзя было сказать о Ринфилде, который сидел тут же со стаканом в руке и с выражением глубокого уныния на лице. Ринфилд собрал все мужество в кулак, но сейчас у него был вид человека, вбившего себе в голову, что все вокруг него рушится.

— Добрая компания собралась. Что будешь пить, Бруно?

— Благодарю, ничего. Я позволяю себе лишь стаканчик в неделю и оставлю это на следующий раз.

— С прелестной мисс Хопкинс, надеюсь?

— Совершенно верно.

— Почему ты не женишься на ней? — угрюмо спросил Ринфилд.

— В том состоянии, в каком она сейчас, пользы от нее мало: целыми днями то хандрит, то мечтает.

— Я собираюсь сделать это. Вероятно, она беспокоится и нервничает, как и вы, мистер Ринфилд.

— Что собираетесь сделать? — осведомился Харпер.

— Жениться на ней!

— Боже милостивый!

Бруно не обиделся.

— Женитьба — это обычное явление.

— А она знает об этом? — Ринфилд искренне заботился о девушке, и в последнее время особенно, после смерти Генри. Он начал обращаться с ней, как с дочерью, которой никогда не имел.

— Да, — улыбнулся Бруно. — И вы это знали бы, если бы держали глаза открытыми. Вечером за столом она сидела рядом с вами.

Ринфилд хлопнул себя рукой по лбу.

— У нее на руке было кольцо, а до этого она не носила его, — он остановился и с трудом продолжил:

— Обручальное кольцо с камнем.

— Вы должны были сообразить, сэр.

— Ну, поздравляю. Когда поезд отъедет, мы должны будем собраться и поднять тост за счастливую пару, — Бруно вздрогнул, но ничего не сказал. Эй, Харпер!

— Конечно.

— Спасибо. Но я пришел поговорить не об этом, а о компании, которая присутствовала при его покупке. Боюсь, что и сейчас кто-то следит за мной.

Два дня назад я был с Марией в кафе. Так получилось, что сразу после нас туда зашел Росбак. Он сообщил, что его заинтересовало поведение одного типа, появившегося из тени возле цирка, когда мы проходили мимо. Он явно следил за нами до самого кафе, а потом занял место на противоположной стороне, когда мы вошли внутрь кафе. Это могло быть совпадением и живым воображением Росбака. Прошлым вечером и мне показалось, что за нами следят, но я не был в этом уверен. Сегодня днем я уверовал, так как все происходило при дневном свете. И не один хвост, а два. Они работали по очереди. Один с искусственно завитыми светлыми волосами, другой совершенно лысый. Мы бесцельно бродили, как пара туристов, идущих куда глаза глядят, а они всюду следовали за нами.

— Мне это не нравится, — заявил Харпер.

— Благодарю, что не взяли под сомнение мои слова, мне это тоже не нравится и я в недоумении. Я ничего не сделал, абсолютно ничего, чтобы могло привлечь ко мне внимание. Может быть, это потому, что моя фамилия Вилдермен и Крау мой родной город. Но это лишь догадка. А может быть, и другие артисты находятся под таким наблюдением? Кто знает!

— Очень печально, — промямлил Ринфилд, — очень печально... Что ты собираешься делать, Бруно?

— Что я могу делать? Продолжать все по-прежнему, вот и все. Играть, как получится. В одном я уверен: ночью они сделать этого не смогут и не будут.

— Ночью?

— Разве Харпер не говорил вам?

— А... во вторник. Хотел бы я знать, где мы все будем тогда.

Поезд лязгая и вздрагивая, стал набирать ход.

— Я знаю, где я буду. До скорого свидания, — Бруно повернулся, чтобы уйти, затем остановился, заметив миниатюрный передатчик на столе Харпера.

— Скажите-ка мне, меня это часто интересовало. Как это получается, что таможенники разных стран проверяют чуть ли не все пломбы в ваших зубах, а вам удается проскочить с этим передатчиком?

— Передатчиком? Каким передатчиком? — Харпер надел наушники на голову, приложил микрофон к груди Бруно, включил питание и передвинул рычажок назад. Машинка зажужжала и из нее выползла узенькая полоска бумаги. Через десять секунд Харпер выключил устройство, оторвал несколько дюймов ленты и протянул Бруно. По самой середине шла тонкая извилистая линия. — Это кардиограф, мой дорогой Бруно. Такой необходим каждому путешествующему врачу. Вы не представляете, как я забавлялся, предъявляя кардиограф таможенникам.

— Что-то они подумают на очередной границе? — Бруно вышел, прошелся по коридору поезда, вытащил Марию из своего купе, отпер двери и впустил девушку.

— Не послушать ли нам музыку? Потом по стаканчику моего сухого мартини, чтобы отпраздновать, если можно так назвать, мое попадание в рабство.

Он включил проигрыватель, установил тихое звучание, смешал две порции мартини, поставил их на стол, сел на диванчик рядом с ней и вдавил свое лицо в темные волосы приблизительно там, где должно было находиться ее ушко. По выражению ее лица — сначала испуг, затем крайнее недоверие стало ясно, что у Бруно было свое представление о сладких пустяках, с которыми она прежде не сталкивалась.

До Крау было всего около двухсот миль, поэтому даже для медленно идущего поезда с двумя промежуточными остановками — рейс был коротким. Они выехали в темноте и приезжали в темноте, и было еще темно, когда они разгружались. И еще было очень холодно. Первым ошеломляющим впечатлением от Крау было его суровое гостеприимство. Но когда запасные пути, особенно в темноте и холоде, были где-нибудь гостеприимными местами? Запасной путь, куда они прибыли, пролегал не слишком удобно: в трех четвертях мили от здания цирка, но все сработало с четкой эффективностью и целая армия грузовиков, автобусов и частных машин была уже наготове.

Бруно направился вдоль поезда к группе артистов, стоявших под фонарем и пожал им руки. Затем он осмотрелся в поисках своих братьев, но не увидел их. Тогда он обратился к стоящему рядом Мальтусу: