Черный крестоносец

Мелькнула темная громада кинотеатра, потом насыпь, потом канал, рой огоньков, отразившихся в его темных водах. Несколько узеньких неосвещенных улиц. Потом рельсы, гулко сотрясающие нашу колымагу.

Длинная череда железнодорожных вагонов. Кое-какие из этих впечатлений резко расходятся с моим идеалом — «островком на юге Тихого океана». Чем и как? Обдумать сию проблему не успеваю. Машина резко затормозила, отчего мушкетон чуть не продырявил меня насквозь. Капитан Флекк выпрыгнул наружу, приказав мне вылезать. Я выбрался из такси, принялся разминать затекшие мышцы. Вокруг — непроглядный, замогильный мрак. Льет дождь. За его завесой смутно различимы две угловатые конструкции. Нечто вроде портовых кранов. Но наше местонахождение можно вычислить даже с закрытыми глазами, держа нос по ветру. Пахнет дымом, нефтью, ржавым железом. Пахнет смолой, пеньковыми канатами, сырыми снастями. А все эти запахи перешибает запах моря.

Что правда, то правда. Сна я не добрал, острых ощущений перебрал, и голова в результате работает со скрипом. Но и без великих интеллектуальных озарений ясно, что капитан Флекк не собирается отправлять нас в Сидней самолетом австралийского рейса КLМ. Я пытаюсь заговорить, но Флекк отстраняет меня пренебрежительным жестом. Освещает карманным фонариком чемоданы, для которых Кришна отыскалтаки лужу погрязнее. Флекк прихватывает пару чемоданов, дружелюбным кивком приглашая меня следовать его примеру и его маршруту. Рабат без всякого дружелюбия поддерживает волеизъявление начальства тычком в бок. Честно говоря, этот Рабат со своим двенадцатым калибром и гнусными манерами сидит у меня в печенках. Флекк явно перекормил его ссылками на американские триллеры.

То ли Флекк обладал кошачьей способностью видеть в потемках, то ли держал перед мысленным взором подробную карту местности со всеми тросами, канатами, тумбами и булыжниками, но нам не пришлось долго плутать, и упал я всего раз пять, не болыяе. Но вот он замедлил ход, повернул направо и двинулся по каменным ступенькам вниз. Без излишней поспешности сперва включил фонарик, за что я ему мысленно выразил искреннюю признательность: покрытые тиной ступеньки без перил доверия не внушали. Каюсь, было у меня искушение уронить Флекку на макушку чемодан.

Экспериментально проверить его реакцию на закон всемирного тяготения. Но я подавил сей порыв по двум причинам: во-первых, два дула по-прежнему сверлят мне спину. А во-вторых, свыкшиеся с темнотой глаза мои уже различают смутный контур судна у подножия лестницы. Ну, допустим, собьешь его с ног, максимальный ущерб потерпевшего минимален — пара царапин. А моральный — максимален. По самолюбию Флекка будет нанесен удар, после которого он мигом сменит милостивый тон на гнев, дружелюбие — на мстительность. Кстати, выстрелив, он не промахнется. Такие стреляют наверняка.

Я покрепче сжал чемоданные ручки и продолжил нисхождение по скользким ступеням с настороженностью Даниила в приятном обществе спящих львов.

Кстати, разница не столь уж велика. Разве что львы в данном случае на полную катушку бодрствуют... Через пару секунд Мэри Гопман и оба индуса были на причале рядом со мной.

Сейчас от морской глади нас отделяло едва ли футов восемь. Я все таращился на судно, пытаясь определить его тип и размеры. Но небо, затянутое тучами, было невыгодным фоном. Мои наблюдения сложились приблизительно в такой черновой набросок. Судно широкое, длина — футов семьдесят, ну, двадцатью больше или меныле. И мачты — то ли две, то ли три. Вдруг дверь палубной надстройки распахнулась, яркий свет, хлынувший наружу из помещения, буквально ослепил меня.

Длинная тощая фигура быстро пересекла освещенный прямоугольник. Дверь тотчас закрылась.

— Ну как, босс, порядок? — В Австралии я не бывал, но австралийцев встречал изрядно. В данном случае акцент неоспоримо изобличал австралийца.

— Порядок. Они у нас в руках. И поосторожней с этим треклятым освещением. Мы загружаемся.

Посадка прошла без приключений. Палуба корабля плотро прижата к причалу. Тридцать дюймов вниз — и ты на палубе. На деревянной, дощатой, а не стальной. Это я засек сразу.

Когда все забрались на судно, капитан Флекк спросил:

— Готовы мы к приему гостей, Генри? — В голосе слышалось облегчение: слава, мол, Богу, рискованная кампания позади.

— Каюты готовы, босс, — ответствовал Генри мерзким грубым голосом. — Показать им?

— А что, покажи. Я буду у себя. Повидаемся позже. И пожалуйста, без фокусов!

Генри направился к корме, мы — за ним, за нами — конвойные. Когда палубная надстройка осталась позади, он осветил фонариком крышку люка.

Нагнулся, убрал болт, открыл люк, направил луч в зияющую дыру.

— Спускайтесь.

Я, отсчитывая ступеньку за ступенькой на отвесной стальной лестнице, иду первым. Сразу за мной — Мэри Гопман. Считаю: раз, два... Десять ступеней. Едва светлая головка Мэри оказывается на уровне палубы, люк захлопывается. Слышен скрежет задвижки. Еще две-три ступеньки вниз — и пора осмотреться.

Отвратительный каземат, непроглядно темная тюрьма. Впрочем, зачем сгущать краски? Тусклый светлячок пробивается сверху, сквозь щели люка, ведь в рубке на палубе горит лампа. Так что определиться в пространстве можно без помощи рук и передвигаться — без тросточки. Но все равно гнуснейшая резиденция, равных в мире не сыщешь. И вонища жуткая.

Бубонная чума, а не запах. Разит — аж небесам тошно.

Единственный путь отсюда тот, что ведет сюда. Поближе к корме — дощатая перегородка, между досками — щель. Бесполезная. Ничего сквозь нее не разглядишь, зато унюхаешь. Запах бензина. Значит, там машинное отделение. Поближе к носу — две незапертые двери. Одна — в примитивный сортир. Унитаз и раковина с краном. Из крана, если пожелаешь, хлынет вода — коричневая, солоноватая, но все-таки не морская... Вторая — в крохотную, четыре на шесть, каморку, почти полностью загроможденную койкой, кажется, без простыней, зато с одеялами, по первому впечатлению вполне приличными. В передней части трюма просматриваются — наверху, слева и справа — отверстия, по шесть дюймов в диаметре. Вероятно, вентиляция, не такая уж роскошь в предлагаемых обстоятельствах. Жаль только, что в эту безветренную ночь — да еще на стоянке — она бездействует.

Весь трюм от носа до кормы опоясан досками В четыре ряда. Два ряда, те что поближе к бортам, ограждают ящики, пирамиды ящиков вдоль всех стенок лишь возле вентиляторов — проемы, открывающие достул воздуху.

Между внешними и внутренними рядами досок наложены в половину высоты трюма еще какие-то ящики да мешки. Между внутренними перилами, от машинного отделения до двух дверей на носу, — проход фута в четыре шириной. Под ногами у нас — деревянный пол со скребком и веником он не встречался, думаю, еще со времен коронации.

Я продолжал осматриваться, постепенно обретая хладнокровие; в душе теплилась надежда, что освещение, хотя и убогое, все же позволит Мэри Гопман изучить мою тщательно выверенную мимику: некий баланс беспокойства, безразличия и бесстрашия. Как вдруг свет у нас над головой вовсе померк, секундой позже с кормы донеслось характерное нытье, переходящее в вой, сомневаться не приходилось: ожил мотор. Судно завибрировало, дернулось вперед, притормозило, и я явственно различил топот босых ног и шлепанье сандалий — с корабля уходили лишние. Потом мотор заглушил все побочные звуки. Судно слегка накренилось вправо и отвалило от причала.

Я нащупал в потемках руку Мэри Гопман. Гусиная кожа, влажная, холодная. Извлек спичку из коробка зажег огонек. Мэри зажмурилась от неожиданности. Перепачканные волосы ее сбились набок. Отсыревший шелк облепил тело. Она беспрестанно дрожала. Только теперь я осознал, как холодно и мокро в этой норе. Резким движением я погасил спичку, сорвал с себя ботинок и принялся барабанить по перегородке. Никакого результата.

Тогда я взобрался на ступеньку и стал обрабатывать кулаками крышку люка.

— Чего вы хотите? — спросила Мэри Гопман.

— Сервиса — хотя бы в минимальных дозах. Если нам в самое ближайшее время не вернут чемоданы, мне придется осваивать азы медицины, чтоб совладать с тяжелым случаем пневмонии.