Страница 58 из 64
— А, это вы! — сказала она, обращаясь к молодому человеку по кличке «Славко», как к знакомому.— Чего же вы тут сидите? — И, гостеприимно открыв дверь, пригласила их в столовую.
Ромко зашел вторым и, заглянув в соседний кабинет, вздрогнул от неожиданности: перед натянутым, испещренным красками холстом сидел, углубившись в свою работу, какой-то человек. Довольно быстро сообразив, что это художник и пишет он портрет хозяина квартиры, Ромко несколько успокоился, но, как выяснилось значительно позднее, подумал: «Значит, убивать будем большого человека, раз портреты его рисуют...»
В это время без звонка раскрылась наружная дверь и в комнату вошел сам хозяин — невысокий, но крепко сложенный, с копной густых, льняного цвета волос на крупной, красиво посаженной голове. На поводке он вел черно-белую, добродушную на вид карпатскую овчарку.
— Добрый вечер! — поздоровался он со Славко.— Что-нибудь снова случилось?
— Так, це я,— поспешно ответил Славко.— А это мой коллега, тоже студент. Придирается, пане письменник, ко мне директор института Третьяков за то, что я тогда пожаловался вам на него...
— Как так придирается?
— Ну, подколы ведет всякие... Боюсь, как бы он не отчислил меня вовсе. Нельзя ли на него управу найти?
— Что же я сделаю? — сказал писатель.— Я вступился однажды за вас, а выяснилось, что вы все очень преувеличили... Я посоветовал бы вам обратиться прямо в облисполком, к его председателю Стефанику...
Он отстегнул поводок овчарки.
Собака, разъезжаясь на лапах по скользкому, хорошо натертому паркету, подбежала к сидевшему в кресле Ромко и принялась обнюхивать его карман, в котором лежал пистолет.
Ромко отшатнулся к спинке кресла.
— Это добрый пес,— улыбнулась Мария Александровна.— Он только не любит тех, у кого оружие.
— Прошу, пани, уведите собаку!
Пока хозяйка уводила овчарку на кухню» Славко попросил:
— А вы, пане письменник, напишите про нашего директора в журнал «Перець». Он тогда не будет накладывать на нас взыскания.
— Не буду я писать в «Перець». Слишком мелкое это дело для журнала...
— Но если вы напишете в «Перець», он будет лучше относиться к нам, студентам,— продолжал канючить Славко и подмигнул напарнику. Но тот отрицательно покачал головой.
— Извините, хлопцы, в «Перець» я все-таки писать не буду. Меня ждет художник. Мария, напои хлопцев чаем, а я пойду...
Мария Александровна принесла чай и печенье, присела к столу, принялась гостеприимно угощать молодых людей. Еще недавно она сама была студенткой одного из художественных институтов Москвы и понимала, что значит жить на стипендию. Если бы только она знала, кого угощает!
Перед тем как попрощаться, Ромко зашел в кабинет писателя, остановился за спиной художника и, наблюдая за тем, как тот работает кистью, поглядывая на выразительное, умное и слегка грустное, может быть, от какого-то неясного предчувствия, лицо хозяина квартиры, воскликнул с деланным удивлением:
— Дывись, як малюе! Я еще николы не бачил...
А на улице, когда они шли вниз по Гвардейской к трамвайному парку, настороженно посматривая на серое здание управления Министерства государственной безопасности, Славко зло процедил сквозь зубы:
— Что, сдрейфил?
— Видишь, людей сколько? Другим разом...
Так в тот день избежал уготованной ему смерти выдающийся украинский писатель-коммунист, испытанный борец за народное дело Ярослав Александрович Галан.
Он родился в 1902 году в маленьком местечке Дынов, над Саном, близ древнего Перемышля, города-крепости, вошедшего в историю первой мировой войны.
Как только вспыхнула война, австрийская контрразведка наставила вдоль дорог Галиции тысячи виселиц. Нагайки гонведов и австрийских жандармов рассекали сорочки на спинах украинских крестьян и ремесленников, заподозренных в симпатиях к России, к русскому народу.
За русофильство был брошен в концентрационный лагерь Талергоф и отец Ярослава Галана — мелкий служащий из Перемышля. Опасаясь дальнейших преследований, семья Галана с помощью русской военной администрации эвакуируется в 1915 году в Россию, в Ростов-на-Дону. Это первое дальнее путешествие Ярослава сыграло огромную роль в его жизни, как бы заложило фундамент его мировосприятия. Живя в Ростове-на-Дону до 1918 года, юный гимназист видит рождение советской власти, наблюдает размах революционных событий. Он дружит с русскими, армянскими, еврейскими ребятами и уже в юности душой постигает великое благородство интернациональной дружбы.
Но вскоре семье Галана пришлось вернуться в Галицию, захваченную правительством буржуазной Польши после распада Австро-Венгерской империи. Здесь вплоть до осени 1939 года, когда Красная Армия перешла Збруч, бушевал разнузданный национализм, всячески разжигавшийся и властями панской Польши и зарубежной буржуазией, крайне заинтересованной в том, чтобы не допустить создания единого фронта трудящихся разных национальностей в районах, пограничных с Советским Союзом.
Этому разъединению трудящихся изо всех сил способствовали не только такие профашистские организации, как ОУН — «Организация украинских националистов», но прежде всего греко-католическая, или, как ее было принято называть, униатская церковь. У нее-то, у этой церкви, реформированной иезуитами в конце прошлого века, учились вожаки ОУН изощренному двурушничеству, тщательной конспирации, неутолимой ненависти ко всему прогрессивному. История убийства Ярослава Галана, многие подробности которой стало возможным опубликовать только в последнее время, раскрывает кулисы того подлого мира, в единоборство с которым смело вступил писатель.
Кличка «Славко» была присвоена националистическим подпольем сыну униатского священника, бывшему воспитаннику Львовской духовной семинарии Илларию Лукашевичу. Еще в 1944 году Илларий, которому тогда было всего пятнадцать лет, повстречал ярого националиста Ивана Гринчишина. Тот стал снабжать Иллария «подходящей» литературой, настраивать его против советской власти. Гринчишин был уверен, что молодой попович его не выдаст, он знал Лукашевича-старшего — «пан отца» Дениса, который ненавидел всех, кто боролся с униатским мракобесием, стремившимся оторвать Украину от союза с Россией. И вот в семнадцать лет Илларий, на вид такой кроткий, смиренный, что, как говорят в народе, хоть к ранам прикладывай, вступает в «Организацию украинских националистов». Гринчишин организует ему встречу с «провидныком» ОУН, тоже сыном греко-католического священника, Романом Щепанским, по кличке «Буй Тур».
По заданию националистического подполья Илларий распространяет антисоветские листовки, призывающие население сорвать выборы в Верховный Совет СССР. Осенью 1947 года он поступает во Львовский сельскохозяйственный институт и получает от Щепанского задание: собрать нужные сведения о профессорско-преподавательском составе и студентах. Делается это, конечно, неспроста и отнюдь не по наитию террориста Щепанского.
Захватив у гитлеровского абвера — немецкой военной разведки — и у гестапо списки секретных агентов из «Организации украинских националистов», Центральное разведывательное управление США и британская Интеллидженс сервис без особого труда перевербовывают этих «гитлерчуков», как окрестили их прогрессивные украинцы Канады, и заставляют работать в свою пользу. В Мюнхене и Зальцбурге, в Париже и Вене создаются существующие и поныне украинские националистические центры. Часть бывших коллаборационистов, называвших себя «скитальцами» и «перемещенными лицами», при поддержке американцев и англичан стала во главе так называемых лагерей для «перемещенных лиц». Один из советских офицеров, работавших по репатриации советских граждан, А. Брюханов в своей книге «Вот как это было» свидетельствует:
«Комендант украинского лагеря «Табор Лысенко» Горан в период оккупации фашистами Харькова занимал пост бургомистра. Руки этого мерзавца обагрены кровью советских граждан, замученных фашистами при его непосредственном содействии.