Место на земле

— Подумаешь, директор! А что он мне сделает?!

На следующий день моя утренняя добыча состояла из трех яиц. Я и не думал, что мать собирается выполнить свои угрозы, и потому, положив яйца на голову под феску (более надежного места не найти!), взял книги и отправился в школу, вручив свою судьбу аллаху.

Но не успел я выйти со двора, как заметил, что мать идет за мной. Я не придал этому никакого значения. «Мать хочет просто припугнуть меня», — подумал я и зашагал по направлению к школе. Яйца по-прежнему лежали у меня на голове, под феской. Но вот я уже возле лавки бакалейщика. Здесь я обычно выкладываю свою ношу. Оборачиваюсь назад и вижу, что мать следует за мной по пятам. Заходить в лавку уже немыслимо, и я продолжаю свой путь прямо в школу. А яйца все там же — на голове, под феской.

Первый урок только что начался. Я быстро прошел в класс, а мать засеменила в кабинет директора…

Я уселся на свое место и, поглядывая то и дело на дверь, принялся за чтение корана в надежде на благополучное окончание дня. Но не тут-то было — меня вызвали к директору.

Я тщательно выровнял феску и, призвав на помощь аллаха, шагнул в кабинет директора. Мать все еще сидела там, и, увидев ее, я порядочно струсил.

Усевшись поудобнее в своем кресле, директор смерил меня с головы до ног проницательным взглядом и произнес:

— Что ж это ты, сынок?.. Мать жаловаться на тебя пришла.

Я начал оправдываться. Тогда господин директор, видимо считая, что одного лишь словесного внушения мне мало, решил преподать мне более конкретный урок послушания. Своей благородной рукой он дал мне такую затрещину, что голова моя едва удержалась на плечах, а феска… феска не удержалась у меня на голове, и тут директор обнаружил, что и он и я живописно измазаны яичным желтком и белком. Он застыл от изумления, а когда очнулся, меня в кабинете уже не было. Быстрее птицы я мчался прочь от школы.

С того дня мать больше не жаловалась на пропажу яиц.

ХУССЕЙН АЛЬ-КОББАНИ

Сахарная болезнь

Перевод А. Султанова

Нервы мои напряжены до предела. Я стою у дверей и жду, когда экзаменационная комиссия вызовет меня сдавать экзамен по разделу «Глазная хирургия».

Экзамен по внутренним болезням я уже успешно выдержал и теперь должен собрать последние силы для этого решающего испытания. Я весь дрожу, мне кажется, что еще никогда в жизни я не испытывал подобного нервного напряжения.

Но вот наконец и моя очередь. Получив билет, номер 21, я направляюсь в палату, где лежат больные. Не обращая внимания на экзаменаторов, разместившихся за столом в дальнем углу комнаты, я разыскиваю больного, у которого на груди должен быть номер 21 — в соответствии с номером выпавшего мне билета. Вот пациент найден. Он оказался бледнолицым деревенским старцем с окладистой пепельно-грязной бородой. Я должен поставить ему диагноз и доложить экзаменаторам. Я не предвидел особых трудностей с моим больным, рассчитывая путем опроса быстро разузнать историю его болезни и установить точный диагноз.

Я взял его за руку и повел в полутемную комнату — кабинет диагностики. Сердце мое по-прежнему билось учащенно: ведь день был решающим — день последнего дипломного экзамена, к которому я две недели готовился с таким волнением. Осмотрев глаза больного и установив, что он страдает трахомой, я приготовился писать подробную историю болезни с указанием причин, симптомов и путей ее лечения. Зная, что наличие сахара в моче имеет косвенную связь с трахомой, я, между прочим, спросил у старика:

— У тебя сахар обнаружен?

С самодовольным видом старик мне отвечает:

— Да, сынок, есть, слава богу!

Записав его ответ, я почувствовал радость и одновременно тревогу. Радость потому, что мне удалось выяснить один из симптомов болезни. Тревогу потому, что мне показался непонятным самодовольный тон старика. Я решил повторить свой вопрос:

— Так есть у тебя сахар или нет?

— Да, слава богу, не обижены.

— А давно ли?

Старик, видимо недоумевая, ответил:

— Как сказать… слава аллаху, творцу и хранителю, всю жизнь не были мы лишены сахара.

— Я спрашиваю тебя, папаша, давно ли ты страдаешь сахарной болезнью? Сколько месяцев, сколько лет?

Старик энергично потряс бородой и скороговоркой ответил:

— Я в жизни не страдал сахарной болезнью, боже меня упаси!

— Но ведь ты только что сказал, что болеешь ею всю жизнь?

— Я же говорю, что сахар у меня всегда имеется, слава господу, владыке миров!

Нервная дрожь пробежала по всему моему телу. В эту минуту я мысленно представил себе свою судьбу. Что было бы со мной, если бы я не усомнился в ответе старика, не переспросил его и записал его первый ответ! В каком нелепом положении оказался бы я перед экзаменаторами, если бы построил всю историю болезни и поставил диагноз на основании наличия сахара в моче больного, который на самом деле этим не страдал… Я был так взволнован, что не уложился во времени, не успел написать историю болезни и вынужден был предстать перед профессором-экзаменатором, подготовленный лишь наполовину, чувствуя, что вся судьба моя висит теперь на волоске.

Прочитав то, что я успел написать, профессор поднял голову и говорит:

— Видимо, вы забыли задать больному ряд необходимых вопросов, которые помогли бы вам выяснить историю болезни и поставить верный диагноз, молодой человек!

Мне ничего не оставалось, как пробормотать в отчаянии:

— Разрешите, господин профессор, я задам больному один вопрос в вашем присутствии, и вы сразу поймете, в каком я положении.

И, не дождавшись ответа, я спросил старика:

— У тебя сахар обнаружен, отец?

— Да, есть, слава богу!

Заметив удивление на лице моего экзаменатора, я задал следующий вопрос:

— А как давно?

— Как давно… как давно… Да богом не обижены — слава ему! — всю жизнь пьем сладкий чай…

— Я спрашиваю тебя, отец, как давно ты болен сахарной болезнью? Сколько времени? Сколько месяцев, сколько лет?

— В жизни не болел сахаром, упаси боже! А дома у меня, говорю, слава богу, сахар всегда водится.

Посмотрел я на профессора, а он вдруг разразился хохотом. «Ага, — думаю, — понял, в какое положение я попал…»

После экзамена профессор похлопал меня по плечу и, все еще улыбаясь, сказал:

— Благодари, сынок, бога: ты оказался счастливее меня. В свое время я провалился на дипломном экзамене по внутренним болезням именно из-за того, что такой же вот больной, как твой, не понял моего вопроса, а я, не усомнившись, записал его ответ.

И профессор рассказал мне, какие были у него в молодости злоключения, когда он кончал медицинский институт.

Я покинул экзаменационную комнату, окончательно успокоенный тем, что я оказался «счастливее профессора».

ШУКРИ МУХАММЕД АИЯД

Гонимый

Перевод А. Султанова

Наши глаза встретились…

Утомленный и голодный, я брел по набережной между мостом Абуль-Аля и англиканской церковью. Шел не спеша, передвигал ноги со скоростью, не превышающей ста метров в час. Я не забывал, что человек подобен машине: ему тоже нужно определенное топливо, чтобы действовать и двигаться. И еще я знал, что запас этого топлива в моем желудке окончательно иссякнет, если я буду двигаться более энергично.

Наши глаза встретились, и я сразу понял, что мы сейчас в одинаковом положении — оба голодные и бездомные. Его большие глаза были полны слез, но тем не менее было видно, что он еще не утратил гордости.

А я и не пытался притворяться гордым. Причиной всех моих бедствий было именно то, что я не умел притворяться. Но к чему эти объяснения? Могу только сказать, что я не знаю более высоких душевных свойств, чем умение сострадать, сочувствовать и любить. А ведь именно эти достоинства так легко гибнут в холодном зное гордости. Да, мне не понравилась заносчивая гордость его плачущих глаз, но я не мог не сочувствовать его горю.