Страница 28 из 40
Следуя традиции махаянской психологии, выделявшей в психике человека два главных аспекта — нирванический и сансарический, чань-буддисты соответственно подразделяли сознание на «чистое» (цзин) и «загрязненное» (жань) и подчеркивали, что именно «загрязненное» (омраченное, замутненное) состояние сознания мешает воспринимать вещи такими, какие они есть на самом деле, (санскр. «татхата»; кит. «чжэнь-жу») ([216, с. 69–72]; см. также [100, с. 576-а; с. 31]). Согласно махаянским представлениям, люди обычно не воспринимают вещи «такими, какие они есть» (ятхабхута), а фильтруют и искажают «то, что есть» в процессе концептуализации, раскалывающей целостный и гармоничный мир на категории, различительные признаки, оппозиции и т. д. Этот процесс искажения объективной реальности в субъективно желаемом направлении является главным источником человеческих заблуждений и страданий, главной причиной постоянной «неудовлетворенности» (дукха), которая преобладает в психологическом опыте «обычных» людей, не обретших «просветления». Поэтому воспринимать вещи «как они есть» — это значит быть свободными от дукхи, а освободиться от дукхи — значит обрести «спасение».
Опираясь на эти положения, чань-буддисты утверждали, что «живые существа» терпят страдания в бесконечной смене «смертей-и-рождений» (санскр. «джана-марана») потому, что их «загрязненное сознание» мешает самопроявлению «истинной природы», и сравнивали его с облаками, которые омрачают сияние солнца [216, с. 71»]. «Загрязненное» состояние сознания, по их мнению, — это такая деятельность психики, когда она отличает субъект от объекта, в той или иной степени противопоставляя их друг другу, ненавидит или страстно желает заполучить что-нибудь, отвергает или выбирает что-то, создает концептуальные схемы, с помощью которых классифицирует свои перцепции и переживания. Напротив, «чистое» (неомраченное, незагрязненное) состояние сознания — это такая деятельность психики, когда нет разделения на субъект и объект, нет ни малейшего разрыва между интуитивным «схватыванием» ситуации во всей целостности и спонтанным реагированием на нее, нет дискурсии, концептуализации и вербализации непосредственного чувственного опыта, нет привязанности к внешним объектам и зависимости от них и т. д. При этом подчеркивалось, что «чистое» и «загрязненное» состояния сознания являются, в сущности, не двумя разными видами, а двумя функциями (юн) или модусами жизнедеятельности одного и того же сознания, но «чистое» сознание представляет собой более фундаментальный аспект человеческой психики, чем «омраченное», так как «омрачающие» факторы преходящи и от них можно избавиться с помощью практики психической саморегуляции.
Последнее утверждение, казалось бы, вступает в вопиющее противоречие с тезисом о том, что для достижения «просветления» не нужна специальная практика, но в данном случае речь шла об очень своеобразном методе психической тренировки, который чашу буддисты парадоксальным образом характеризовали как «практику через не-практику», «культивацию через не-культивацию». Чаньский патриарх Ма-цзу (709–788) высказывался по этому поводу так: «Духовная практика не принадлежит к тем вещам,» которые можно практиковать. Если предположить, что она может быть достигнута с помощью тренировки, то, являясь результатом тренировки и будучи однажды достигнутой, она может быть снова утрачена, что и происходит с шраваками (т. е. последователями хинаяны). Но если мы будем утверждать, что ее вообще не нужно практиковать, то станем на позицию обычных людей, [которые не занимаются никакой духовной практикой]» [153, с. 392].
Таким образом, чаньский тезис о «ненужности» специальной практики не следует понимать буквально. Он вовсе не означал, что человек вообще не должен заниматься психическим самоусовершенствованием и погрязать в невежестве и эмоциональной «омраченности», а означал, что истинно «чистого» состояния нельзя достичь с помощью преднамеренных усилий, что подлинного и окончательного «просветления» нельзя обрести с помощью насильственного исправления своей природы. Чань-буддисты приводят очень поучительную в этом отношении историю о том, как сам Ма-цзу достиг «просветления». Он жил в горах, в уединенной хижине и в одиночестве занимался медитацией, не обращая никакого внимания на тех, кто приходил навестить его. Однажды Хуай-жан (677–744) подошел к его хижине и, встав перед ним, стал полировать кирпич, на что Ма-цзу не обратил никакого внимания. Это продолжалось очень долго, наконец Ма-цзу спросил: «Что ты делаешь?» Хуай-жан ответил, что полирует кирпич, чтобы сделать из него зеркало. «Разве можно сделать зеркало, полируя кирпич?» — спросил Ма-цзу. Хуай-жан ответил: «Если зеркало нельзя получить, полируя кирпич, как можно, стать Буддой, практикуя медитацию?» И в тот момент на Ма-цзу нашло «озарение» [153, с. 391–392; 208, с. 96–97].
Как утверждали чань-буддисты, к человеку, который верит в изначальную чистоту своей природы и полностью полагается на нее, доверяет ей, не пытаясь навязать ей нечто чуждое и постороннее, внести в нее какие-то усовершенствования и дополнения, что-то исправить в ней, «просветление» приходит совершенно естественно и легко, так же легко, как вода устремляется вниз, а облака плывут по небу. Но для большинства людей, не имеющих определенной предрасположенности к интуитивному, целостному мышлению, главная трудность заключается именно в его необычайной простоте и легкости, в его «сверхъестественной естественности», так как во все свои действия они вносят элемент преднамеренности и целенаправленности и, стремясь быть естественными, попадают в парадоксальную ситуацию, в порочный круг, из которого невозможно выбраться без тотального переворота во всей своей психической деятельности — ведь в самом стремлении быть естественным уже есть нечто искусственное, нечто надуманное и глубоко чуждое истинной природе человека. «Внутренняя природа человека содержит все сполна с самого начала, — говорил Ма-цзу впоследствии, после того как обрел «просветление» во время диалога с Хуай-жаном. — И все, что нужно человеку, занимающемуся духовной практикой, — это не привязываться ни к добру, ни к злу. Стремиться к добру и избегать зла, созерцать пустоту и вступать в состояние концентрации — все это преднамеренные действия. Но еще хуже, если вы устремляетесь к внешнему. Чем больше вы это делаете, тем дальше отдаляетесь [от просветления]» [153, с. 394]. Таким образом, чтобы действительно обрести «просветление» нужно не иметь к этому никакого стремления, но стремясь «не иметь стремлений», человек запутывается еще больше, так как согласно той же логике, чем сильнее он стремится к этому, тем больше удаляется от желанной цели.
Человек прилагает отчаянные усилия, чтобы вырваться из этой «двусмысленной», парадоксальной ситуации, но все усилия оказываются тщетными и приносят новые мучения до тех пор, пока он неожиданно не обнаруживает, что порочным был сам метод решения поставленной задачи, построенный на дуализации явлений действительности, и что если отказаться от этого метода, то исчезнет и сама проблема. Однако это было не позитивное решение проблемы в строгом смысле слова, а выход за пределы проблемы, т. е. осознание ее иллюзорности, нереальности, в чем чань-буддисты, собственно говоря, и видели своеобразное решение всех проблем, полагая, что любая проблема порождается «омрачающим» действием «неведения» (санскр. «авидья») и. поэтому неотъемлемо присуща каждому «непросветленному» индивиду [74]. Они утверждали, что «просветление», которое завершает многие месяцы, «годы и даже десятилетия мучительных поисков, снимает все проблемы, все оппозиции, и человек приходит к предельно простому и ясному выводу, что между «стремлением» и «не-стремлением», «деянием» и «не-деянием», «да» и «нет» в действительности не существует никакого противоречия, что это противоречие было мнимым, иллюзорным, рожденным, их «больным» воображением.
Чань-буддисты, пережившие подобный психологический опыт, обычно сравнивали «просветление» с неожиданным «выпадением дна у бочки»: когда это случается, все ее содержимое внезапно выходит наружу. Точно так же, когда человек внезапно прорывается сквозь пелену парадоксов, он вдруг обнаруживает, что все его проблемы уже решены и что уже нет никаких сомнений и колебаний, неясностей и двусмысленностей, ничего таинственного и мистического, а все, над чем он так долго и упорно бился, — является «открытым секретом» Махакашьяпы [153, с. 400–402]. Все это может действительно показаться до смешного простым и ясным, но только тогда, когда весь путь сомнений и поисков уже пройден и психика человека окончательно созрела для такого тотального переворота. Как говорил Линь-цзи, «очень трудно по-настоящему постичь буддийскую дхарму, и Дао — это глубочайшее таинство, но если вы уже овладели им, то можете над этим смеяться» [105, § 19 (6)]. Характерно, что сам он, для того чтобы прийти к такому заключению, по его же собственным словам, 12 лет (?!) «носился по Поднебесной, не имея ни минуты покоя и не зная, куда приткнуть свое бренное тело, словно все нутро было объято негасимым пламенем, и непрестанно спрашивал всех о Пути»[105, § 18].