Колесо жизни

8

Здесь тропики соседствуют с морозом, Тут сочетанья ярки и нежданны, В предгорьях вольно дышится березам, В тепле долин блаженствуют бананы. Тут снежный барс господствует в отрогах Скалистых гряд, вблизи лавин вершинных, Не ведая о тучных носорогах, Которые встречаются в долинах. От влажных джунглей до ледовых высей Тут перепады климата глобальны. Альпийский луг в пейзаж непальский вписан, Красуются раскидистые пальмы. Тут буйвола, взрыхляющего пашню, Не удивляет скорость «мерседесов», Тут рядом с новой, модерновой башней Древнейший храм незыблемо чудесен. Я видел в Катманду приезжих толпы, Одни мечтают устремиться в горы, Другие жаждут тесноту Европы Сменить на азиатские просторы. Туристы бредят Индией, Непалом. Одни в отелях праздничных ночуют, Другие, обитая где попало, Бесцельно бродят, наугад кочуют. Одним нужны привычные условья, Другие незатейливы без меры, Но все они есть мудрое присловье — «Инд перешли, но не дошли до веры». Таких я, впрочем, видел и в Париже, И в Бонне… Жизнью будничной пресытясь, Они спешат к экзотике поближе, Подальше от налогов и правительств. Бунтуют молодые чужестранцы, Мятеж их, схожий с кукишем в кармане, Беспечно утолен игрою странствий И, право же, не стоил бы вниманья. Однако эти стаи кочевые Нам о себе напоминают сами. И, хоть о них мы пишем не впервые, Они опять пестрят перед глазами. Юнцы не любят пользоваться бритвой? Подруги их не признают нарядов? Старо все это, как и слово «битник», Но дело не в названье — в сути взглядов. В том, что и эти молодые люди, Пускай у них переменилось имя, Отцов и дедов так же строго судят, Они в разладе с предками своими. Отцы судили сыновей когда-то. И Петр и Грозный жалости не знали. Имам Шамиль, блюдя закон Адата, Отправил в ссылку сына — с глаз подале. И гоголевский Бульба! Тот поныне, Не вымышленный, а живой и зримый, Всем памятен в Москве, на Украине, А может быть, и в Лондоне и в Риме. Но изменились времена и нравы, Да и отцы теперь не столь суровы. А «бунтари», хоть правы, хоть неправы, Родителей своих честить готовы. Они не признают страданий отчих, Былым солдатам внемлют равнодушно. Воспоминанья горестные — прочь их? В гостях и дома душно им и скучно. В далеких странах, на любых широтах, Я наблюдал их — все им надоело. Выходит, волос долог, ум короток? Нет, не в одном уме беспутном дело. А в том, что есть у них вопросов сотни И не на все получены ответы. И в том, что окружает их сегодня Под небом неустроенной планеты. Им не понять, кто жертвы, кто убийцы И какова была цена победы. Ужель согласье не могли добиться И войн избегнуть их отцы и деды? Зачем дома в руины превращали, Зачем детей тогда лишили детства? Зачем и ныне полон мир печали, Зачем тревога им дана в наследство? Но в этих необузданных скитаньях И в этой неосознанной тревоге, В беспечных и разрозненных исканьях Сокрыта жажда собственной дороги. А выбор, он рождается не сразу, Не всем дано прийти к решеньям смелым. И кто-то увлечется левой фразой, Но многие сольются с правым делом. Ступить на этот справедливый берег Я путникам от всей души желаю, Инд перейдя, прийти к высокой вере, А вера в мир превыше Гималаев. Пора постичь им общие заботы, А не бродить, бездумно протестуя. Ведь колеса земного обороты Работать не умеют вхолостую.

9

…Есть в нашей жизни подлинное чудо, Великое начало всех начал. Которое мой славный друг Неруда Все общей песнью некогда назвал. Неистовый чилиец, «гран чилено» Воспел родство наречий и земель. Поэзия поистине нетленна, Жива ее немеркнущая цель. В оригинале или в переводе Она звучит, объединяя всех. Рождается она в любом народе, Границы переходит без помех. Светлеет каждый при свиданье с нею, Отзывчивей становится любой. К ней безразличны свиньи лишь да змеи, Да и зачем она душе слепой? Певучестью плененный с малолетства, Я обращаюсь к памяти опять. Из отчих рук я получил в наследство Пандур, чьи струны не должны молчать. Пандур, всеобщей музыки частица, В звучании своем неповторим. И нелегко мне было научиться Петь голосом своим, а не чужим. Я вырос на лугах высокогорных, Где понизу блуждают облака, А сверху солнце светится, как орден, Врученный всем народам на века. Я чистый звук пастушеской свирели Впервые услыхал еще тогда, Когда росинки ранние горели На травах за селением Цада. Когда я пас ягнят, аульский отрок, А мой наставник, пожилой чабан, Раскинув бурку на былинках мокрых, Вдруг доставал из сумки балабан. К устам приставив дудочку простую, Наигрывал самозабвенно он, Печалясь, размышляя, торжествуя, К мелодии всесветной приобщен. Он притчи мне рассказывал, бывало, Впитавший мудрость горскую старик, И это все впоследствии совпало С тем, что я в жизни встретил и постиг. Истории, которые подпаску Поведал полуграмотный чабан, Я находил в преданиях и сказках Соседних областей, заморских стран. Его сужденья мудрые совпали С тем, что услышать довелось поздней В Москве, в Тбилиси, в Мексике, в Непале, В дорожной спешке и в домах друзей. Аварец, не покинувший ни разу Родной аул, очаг домашний свой, Он был в своих бесхитростных рассказах К поэзии причастен мировой. В его присловьях, шутках и легендах Заранее угадывалось вдруг Все, что узнать на дальних континентах Позволит мне земной всесильный круг. Обычаи различны и жилища, Различны птицы, дерева, цветы. Порой несхожи и питье и пища, Но схожи все исконные мечты. Различны звуки, очертанья, краски, Одежды, пляски, песни, имена, Но родственны предания и сказки, При многоцветье суть у них одна. От гималайских высей до кавказских Поэты всех наречий и времен, Как альпинисты, мы в единой связке Одолеваем общий крутосклон. В года надежд и в пору лихолетья Художник видит далеко окрест. Быть за судьбу всемирную в ответе Трудней, чем восходить на Эверест. Европы мастера и двух Америк, Певцы равнин и уроженцы гор, Собратья мы, как сын России Рерих И мудрый гений Индии Тагор. Поет в Непале буйволов погонщик, Поет свирель цадинца-чабана. Я слышу перекличку их — и звонче Во мне звучит отцовская струна.