Страница 14 из 107
Некоторые специалисты по раннему буддизму отмечают, что представления о «я» или душе, бытовавшие в Индии во времена Будды, существенно отличались от наших. Но к единому мнению по вопросу о том, в чём конкретно заключались эти представления, исследователи не пришли. По одной версии, Будда под этим понятием подразумевал универсальное, безличное «я» Упанишад; другие полагают, что он отталкивался от более простых и распространённых в народе воззрений — быть может, даже анимистических. Вопрос о том, в каком именно контексте Будда вёл свои рассуждения, действительно очень интересен, но, как представляется, не так уж важен в плане практического применения его идей. В конце концов, не следует забывать, что буддизм распространился далеко за пределы Индии и получил широкое признание в совершенно иных культурах (таких, например, как китайская или японская), имевших иные представления о «я» и душе, да и в современной западной культуре имеет важное значение.
Более того, современное западное представление о целостном «я» очень помогает в изложении учения о дхарме: оно позволяет кратко обозначить то, для чего не находится термина в традиционном буддийском лексиконе. Поэтому современные буддийские учителя употребляют слова «я» и «эго» гораздо чаще, чем соответствующие описательные выражения встречаются в канонических текстах. Придерживайся они традиции, им пришлось бы говорить о пяти скандхах (см. главу 6) или пяти ядах (см. главу 7), либо использовать термин, который переводится как «присвоение «я»»[46] и обозначает веру в «я», понятие «я» не как абстракцию, а как глубоко прочувствованное, инстинктивное убеждение. Трунгпа Ринпоче обычно говорил об «эго», противопоставляя его «не-эго» или «отсутствию «эго»». Так он давал понять, что имеет в виду не столько философское понятие «я» или души, сколько личное, эмпирическое, эгоистическое «я» повседневной жизни — иначе говоря, тот материал, с которым нам приходится работать здесь и сейчас.
Поэтому на вопрос, «кто» именно достигает освобождения, неправильно отвечать «я». В действительности совершается не освобождение «я», а освобождение от «я». Если мы будем продолжать спрашивать «кто?», то всякий раз будем находить лишь очередное я , освобождающееся от «я». Сколько бы мы ни пытались отыскать последнего в этой цепи «наблюдателей», последнего реципиента опыта, мы лишь будем создавать всё новые и новые воображаемые «я». Вот почему на уроках, посвящённых медитации, Трунгпа Ринпоче всегда ставил акцент не на сосредоточении, а на «отпускании».. В дальнейшем мы увидим, что именно установка на «отпускание» лежит в основе одного очень важного совета, постоянно повторяющегося в тексте «Освобождения посредством слушания». «Отпускание» — это ослабление хватки, с которой мы сжимаем всё, что себе присвоили; это снятие напряжения, вызванного тем, что мы постоянно за что-то держимся и цепляемся, тогда как на самом деле держаться не за что. «Отпускание» — это опустошение, освобождение, очищение от всевозможных иллюзий, представлений и умопостроений. И в конечном счёте процесс «отпускания» приведёт нас к открытию пустоты, именуемой на санскрите «шуньята».
Пустота — это средоточие буддизма. Подобно «отсутствию самости», пустотность всего сущего означает, что в мире нет ничего устойчивого и реального, нет ни одного явления, которое обладало бы независимым существованием. Однако пустота не есть отрицание. Пустота — это творческий источник всего иллюзорного существования. Это нулевое (шунья) измерение, из которого возникает и в котором растворяется всё сущее. Без пустоты не существовало бы ничего. Но при этом без иллюзорного существования не было бы и пустоты. Понятие «пустоты самой по себе» не имеет смысла: это было бы чистое не-существование. Рассуждая о пустоте на сугубо теоретическом уровне, мы быстро придём к абсурдным выводам. Постижение пустоты — это внутренний опыт, из которого на смену нашим привычным устоявшимся представлениям о сущем рождается понимание истинной сути вещей. Но это не значит, что обыденный здравый смысл становится ни на что не годен! Восприятие мира у пробужденного человека лишь очищается от всех искажений и неясностей, порождённых ложными представлениями, оставаясь при этом вполне «человеческим». В пустоте непрерывно возникают всё новые и новые явления, сущность которых — пустота. Это положение о неразрывной связи между пустотой и явлениями сущего позволяет избежать обеих крайностей — как нигилизма (доктрины не-существования[47] ), так и этернализма (учения об абсолютности существования).[48]
С точки зрения «эго», пустота действительно представляется полным уничтожением, поскольку восприятие пустотности всего сущего есть не что иное, как опыт «отсутствия «эго»». Чтобы войти в это состояние, необходимо совершить прыжок в неизвестность, грозящий нам утратой чувства собственного существования. Полное «отпускание» подобно смерти, и этому-то и посвящён весь трактат «Освобождение посредством слушания». Пустота — это состояние полной открытости, всеохватности и свободы. В ней снимаются все ограничения и проблемы индивидуального существования; границы между внутренним и внешним растворяются, и всё сущее внезапно открывается перед нами в своей природной чистоте и совершенстве, свободным от разделения на субъект и объект. Эта сияющая ясность, в которой все феномены предстают как они есть, являя при этом свою сущностную пустоту, называется сиянием. Как мы увидим в дальнейшем, сияние — это ключевое понятие всей «Тибетской книги мёртвых».
В различных философских школах буддизма понятие пустоты трактуется по-разному, и этой теме посвящено множество трудов. Все эти расхождения связаны с тем, что буддийский мыслитель в ходе совершенствования проникает в сущность сознания всё глубже и глубже, благодаря чему, в свою очередь, глубже и утончённее становится опыт постижения пустоты. От исходного понимания концепции «не-я» философ-буддист приходит к успокоению в истинной сущности сознания — сияющей пустоте. Пустота — это не просто «вакуум», остающийся после того, как сознание очищается от всех иллюзий. Подобно самому сознанию, пустота — это непрерывный процесс, живая сущность каждого переживаемого мгновения.
Мудрость[49] , именуемая «матерью будд», есть не что иное, как понимание пустоты. В этом и заключается великая тайна пробуждения. Все будды рождаются из этого откровения пустоты, ибо только мудрость пустоты способна породить просветление. Мудрость — это живое восприятие реальности пустоты, преображающее всю нашу жизнь. Мудрость — это непосредственная, полная и живая убеждённость в том, что никаких самостоятельных и обособленных вещей в мире не существует. В символике ваджраяны, как мы узнаем из части II этой книги, пустота и мудрость считаются женским началом просветления, неразрывно связанным с мужским началом, воплощённым в сострадании и применении «искусных средств», или методе.
Сострадание[50] — это не просто жалость и сочувствие, а активная сила. Это энергия, неустанно трудящаяся над искоренением причин страдания и самопроизвольно рождающаяся из откровения пустоты, так как для того, кто постиг пустоту, границы между собой и другими исчезают. Сострадание — это абсолютная восприимчивость, безусловная любовь и безграничная забота обо всём сущем. Это — естественное внешнее выражение того блаженства, которое несёт с собою просветление. Даже в обыденной жизни чувство счастья и полной удовлетворённости пробуждает в нас любовь ко всему миру и стремление выразить эту любовь. Применение же «искусных средств»[51] — это способ воплощения сострадания на практике, просветлённая деятельность, направленная на устранение страданий и приведение всех существ к наивысшему благу.
46
санскр. ахамкара; переводится также как «создатель «я»». — Примеч. перев.
47
Санскр. укчедавада. — Примеч. перев.
48
Санскр. шашватавада. — Примеч. перев.
49
Санскр. праджня. — Примеч. перев.
50
Санскр. каруна. — Примеч. перев.
51
Санскр. упайя. — Примеч. перев.