Страница 29 из 29
И Берман говорил до тех пор, пока не рассказал до конца всем очутившимся здесь не по своему желанию людям то главное и важное, чего ждала толпа и из-за чего, собственно говоря, только и начали все его слушать — что превращало их теперешнюю жизнь в преддверие будущего.
Берман в лагере осмотрел бараки, пекарню, баню, амбулаторию.
В прачечной пожилая женщина подала ему заявление. Лицо женщины было как бы покрыто сеткой из капель осевшего пара.
Берман подумал, что она подала обычное заявление с ходатайством о пересмотре своего дела.
Он тут же старался отвечать на заявления и просьбы заключенных; стал читать заявление:
«Никогда я не переживала подлинных человеческих радостей и горестей. Все было не настоящее, нелепое, как в кошмаре. Мне уже за 40 лет. Я — дочь помещика Рязанской губернии. Тринадцати лет отдали в монастырь. В монастыре провела 26 лет. У меня две страсти, которые жгут и сжигают меня. Ненависть к богу, она зародилась еще в юности. Я боялась этой страсти, но она овладела мной целиком. Я в ее власти. Вторая, снедающая меня страсть — неистовая, неумолимая жажда труда. Никто, как я, не изведал проклятья бездействия. Покой — величайшее проклятье. Я хочу жить, я уже живу.
Бермана поразило страстное стремление этой пожилой женщины к новой жизни. Соединив в одно, что он за это время увидел, испытал и узнал в лагерях, Матвей поразился размаху и новизне всего того дела, о котором тогда еще в Москве говорил Ягода. Он почувствовал, что работа уже забрала его целиком. Ему хотелось думать, изобретать и двигать вперед это дело, то самое, что в первую минуту он не смог связать с собой в один узел.
…Из Караганды Берман выехал на север, на Вишеру.
На Вишере строился бумажный комбинат. Здания уже были возведены. Сквозь незастекленные окна дули ветры.
Бермана прохватило, и к вечеру он слег.
К нему пришли местный врач, фельдшер и сиделка.
Матвей лежал на кровати около стены, срубленной из цельных сосновых бревен. В комнате пахло скипидаром. Матвею казалось, что в ухе, не переставая, цвирикает сверчок. Это было невыносимо. Он старался как можно ближе притиснуться ухом к подушке. Цвириканье продолжалось.
Врач стал его выслушивать. Берману показалось неловким, что люди, которые ему подчиняются по службе, видят его голым и больным.
Матвей надел рубашку, укрылся одеялом и робко спросил врача, как его зовут.
— Гинзбург, — сдержанно ответил тот.
У Гинзбурга были жирные глаза, похожие на маслины.
— За что вы сидите? — опять спросил Берман.
— 58/10. Петя, поставь-ка банки, — в одном тоне сказал врач.
У Пети были подавляющей тяжести руки. Он прикасался к оголенной спине — становилось холодно и как будто мокро.
Петя ставил банки с видимым наслаждением, а снимал их — как выстрел.
Лежа животом вниз, Берман спросил:
— Давно ли работаете фельдшером?
— Третий месяц, — сказал Петя.
— Чем же вы раньше занимались? — еще надеясь на что-то, спросил Берман.
— Бандитизмом, — кротко ответил фельдшер Петя. Матвею стало жарко.
Сиделка осталась на ночь. Свет падал на ее рябое лицо. Оно было похожим на белые восковые соты.
Больной смотрел на нее. Она встала с табуретки и подошла к нему.
Больной молчал. Сиделка терпеливо ждала.
— За что вы здесь? — с отчаянием спросил Берман.
Сиделка рассказала:
— Приревновав к мужу, я облила соседку серной кислотой.
Матвей облизал горячечные, покоробившиеся губы.
— Дайте мне градусник, — попросил он.
Температура была 39,2.
Выздоровев, Берман возвратился в Москву.
По привычке, усвоенной, как казалось Берману, на школьной скамье, а на самом деле значительно позже — на работе в ЧК, — Матвей еще в поезде написал рапорт.
Придя к зампреду, он подал рапорт.
— Подождите, — сказал зампред, — я хочу вас самого послушать.
Берман доложил, что в Нарыме уже вырастили рожь и лен. Население больше не нуждается в завозном хлебе и скоро даст стране свою товарную продукцию.
— Подумайте теперь о пшенице, — сказал зампред таким тоном, как будто посев льна в Нарыме — это сущие пустяки, а вот о пшенице еще можно серьезно поговорить.
Берман далее рассказал о дорожном строительстве, о торфяных болотах, о свиноводческих и овцеводческих совхозах, радиевых рудниках, верфях, нефтяных вышках, лесных разработках, рыбных промыслах.
— Скажите, товарищ Берман, — неожиданно спросил зампред, — сколько грунта пойдет на километр железнодорожной насыпи?
И не было видно: спрашивает он или проверяет.
Берман ответил.
— А сколько можно в вагон погрузить дров?
Берман ответил.
— Это сухих, — сказал зампред, — а сырых?
Берман ответил.
— Сколько овца дает приплода?
Берман ответил.
Зампред еще спрашивал об осадке и тоннаже судов, какие средства употребляются против цынги, чем отличается карагандинский уголь от донецкого, какие бывают плоты, в какое время можно обучить неграмотного человека бетонному делу…
Берман отвечал. Ему казалось, что отвечает он уже второй день.
Далее Берман рассказал о лесорубах, плотниках, доярках, слесарях, механиках, больничных сестрах, сколько людей в лагере получили квалификацию, сколько научились грамоте, о детских яслях, лагерных агитбригадах и газетах.
Все лето Берман проработал в Москве. Берман завидовал Якову Рапопорту, который любой хозяйственный вопрос мог понять на лету. Правда, понимал Рапопорт как-то только для себя, не умея просто объяснить другому человеку. Берман тратил больше времени на то, чтобы освоить какое-нибудь новое дело. Он брал упорством и громадной работоспособностью. Берман завидовал своим товарищам, которые занимались только одним делом. Ему приходилось отвечать на всевозможные вопросы.
Он чувствовал, что знает только верхушки.
Работать в лагерях, не изучив дела, нельзя. Тут более чем где-либо чувствуешь указания Сталина об овладении техникой. Без освоения техники ни один чекист-коммунист не может работать в лагерях, не то аппарат начнет им командовать.
Все, что Берман узнавал и без чего не мог обойтись, заносил в книжку. В эту книжку в черном кожаном переплете он как бы хотел вобрать все лагеря, все строительства и все то, что они производят и какие именно люди это делают.
Профили строительства и модели сооружений умещались на небольших страницах этой книжки.
Модель Шаваньской плотины
Книжка жила — часто меняющимися столбиками диаграмм. дисциплинированным движением цифр, опытными вычислениями — и чем-то походила на лабораторию.
И хотя Берман не знал еще каждого дела, так, чтобы с ним справиться самому, но он знал уже настолько, чтобы следить за ним и направлять в нужную сторону
Никогда еще он так много и беспрерывно не учился.
Берману часто приходилось бывать в наркоматах по делам строительства. Раньше он шел туда неуверенно, теперь он заметил, что освободился от этого сковывающего его ощущения.
На одном совещании хозяйственников красный директор крупного московского предприятия, старый знакомый по гражданской войне в Сибири, удивившись тому новому, что он заметил в Бермане, спросил его:
— Где ты работаешь?
— Все там же, — рассеянно ответил Берман, занятый мыслью, как провести без сокращения заявку на рельсы.
Вся эта хозяйственная работа, которой отдался Берман, была пронизана заботой о людях и их судьбе. Это было так, хотя говорили о нормах выработки, о прорывах, о выполнении плана.
Проходило лето.
В начале августа руководство ГУЛАГа было вызвано в Коллегию ОГПУ.
Им сказали:
— Товарищ Коган и товарищ Рапопорт, выезжайте на место. Берман вам будет помогать здесь. Канал должен стоить дешево и должен быть построен в короткий срок. Таково указание Сталина.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.