Страница 21 из 39
Наконец наступили времена перемен. Швейцары, которые раньше выгоняли из гостиницы, теперь загоняли каждого, кто шлялся возле нее. Заходите, откушайте чего, выпейте, все на выбор. Красных загрустил и вскоре умер на одной из местных проституток. Говорят, дорвался до халявы и перебрал малость. Но все равно его хоронили с почестями чекистской атрибутики. А гостиницу оплели девицы совсем не тяжелого поведения, наехав из разных городов Союза. Конкуренция доходила до того, что ради рекламы кто-то из них мог дать бесплатно, чтобы насолить конкуренткам. За ними присматривали их парни, альфонсами их не назовешь, но все это была одна система. Девицы иногда любили поговорить, типа того: «Не люблю трахаться с немцами, они такие жадные, лучше всего бандиты, дадут двести баксов каждой, и на всю ночь. Но лучше всего с китайцами, у нас это называется санаторий — они так быстро кончают, а за минет сразу отваливают сто баксов, да и то, чуть поведешь губой — он и поплыл, а мне только того и надо, я хоть посплю немного, не то что наши…»
Местные авторитеты с авторитетами из других городов доили этот «Интурист», как только могли. Поставили своего директора, который был неплохим малым, но, видно, крысятничал, говоря на их жаргоне, от них самих, и видно, неплохо. Закончилось это тем, что однажды к нему на прием попросились четверо неизвестных, которых не могли к нему не пропустить. Они вошли сурово, и он сразу все понял. Ему сказали: «Положи руки на стол». И он положил. Один из вошедших достал небольшой топор из-за пояса и неуловимым движением отрубил ему правую ладонь. «Я бы отдал все, зачем?» — теряя сознание, сказал директор. «Чтобы ты нигде не протягивал руку, которой ты нас наебывал», — сказали ребятки и ушли незаметно.
22
Город заняли бандиты, в прямом смысле. Рэкет обложил даже бабушек, которые торговали семечками на улицах. Мои школьные друзья, двое из них стали крупными авторитетами, катались на огромных «мерседесах», могли переброситься со мной парочкой фраз через охранников. В шесть часов вечера улицы пустели. Постреливали. Менты ничего не могли сделать, да и зачастую были с ними. Появились деньги, которые надо было куда-то вкладывать. И начали строить кафе, бары, рестораны на каждом углу. И все под присмотром суровых здоровил, которые считали каждый доллар, приходивший в их карман. Однажды, приехав под вечер, я прошелся по любимой улице и увидел, что в одном из винных подвалов соорудили отличный бар, и место было как будто специально готово для этого — своды из тяжелого гранита, летом прохладно. Я зашел посмотреть, но увидел, что там было пусто. У роскошной барной стойки стоял молодой бармен и крутил на салфетке фужер. В углу сидели ребятки и ждали, когда первый из посетителей принесет им первый зеленый. Они только открылись. Было неприятно, что они наблюдали за каждым моим движением, и я подумал: «Что же это, они будут наблюдать, как я буду выпивать мой виски и даже, как он упадет на дно моего желудка! Брр-р! Ни за что у вас не выпью», — решил я. Я подошел к бармену, ребятки почти окружили меня и ждали моего заказа. «Чего желаете?» — бойко спросил меня бармен. «Я, — начал тянуть я, — может, виски? — и тут же сообразил, как уйти. — Нет, пожалуй, налейте мне граппы». (Я был уверен, что граппы, итальянской водки, у них нет и быть не может: не такой вкус процветает здесь.) «Граппы у нас нет, сэр». — «Ну, тогда ничего не буду». Когда я уходил, медленно и тяжело, я чувствовал ненавидящие меня взгляды. «Вот сука, — думали они, — какой-то граппы захотел, не все ли равно, что пить». Я и ушел. На улице я не увидел ни одного из героев моего прошлого и настоящего. Только одинокий флейтист наигрывал что-то из «Битлз» и тщетно ждал несколько монет, которые прилетели бы к нему из его веселого прошедшего времени. Но никто не подавал ему, и я понял, что дела у моего города совсем плохи. Я шел совершенно одинокий по совершенно одинокому городу. Несколько клонов стояли по углам и высматривали женщин-клонов. Один из них подошел ко мне и спросил: «Абукраадив Оло?» — «Кортарика Олигатив», — ответил я. И чего он хотел, думал я, вот настрогали по всему миру, теперь они слоняются без дела. Но скоро кто-то возьмет их в руки, и тогда нам всем мало не покажется. Они пока хоть не агрессивные, а эти… А эти!
23
Женщины, которых мы не любим, всегда были нашей слабостью. Вернее, силой. Они отдавали силу, не требуя духовных трат. Любовь — это всегда такой гембель. Потом, когда все проходит, ты вспоминаешь только сексуальные моменты. Увы, дух, если его не записать, уходит, как электричество в землю. Неправда, что, когда мужчина и женщина трахаются просто так, без любви, они не любят друг друга. А как же всё: плоть, напряжение, поцелуи, слова и все остальное. Именно в эти, может быть, тайные два часа и есть самая настоящая любовь. Это вот если по любви, так это проблемы и до, и после. А так ведь ты не бьешь ее, а любишь. Ну что делать тем, кому не дана эта великая сверху чувственность, считать себя просто животными? Да нет же. Другой вопрос, что всегда ее потом оставляешь. Да и она тебя оставляет. Но именно женщины, которых мы не любим, делают нас мужчинами. Они заставляют нас ждать их черт знает где, рисковать, потом тащиться их провожать, делать подарки и многое, многое другое. Женщине, которую ты не любишь, ты порой делаешь такое, на что неспособен с той, которую любишь. Что она подумает о тебе — что ты можешь все это делать с той, которую не любишь? Женщины, которых мы не любим! О, это целая жизнь, целый полк, с ними можно многое, можно позвонить, когда угодно, можно вообще не звонить, а потом позвонить, и она тут же приедет. Можно бросить, где угодно, сославшись на что угодно, можно передать ее другу или даже недругу. Самое главное, что они так же относились к тебе, о, это целое племя неприкаянных, полуодиноких мужчин и женщин, не любящих друг друга и все же любящих друг друга. Однажды я гулял по центру города с одной из таких и вдруг заметил другую. «Прости, — сказал я, — мне нужно поговорить с ней». И тут же оставил ее. Обернувшись, я увидел, что она уже шла с другим. Однажды я немного приторчал от одной из женщин, которую не любил, стал почти что встречаться, ну каждый день, и вдруг она на улице встретила знакомого, из таких же, и сказала мне: «Ну ладно, я пошла». «Куда?» — завопил я. Она недоуменно посмотрела на меня. «Слушай, мы с тобой не виделись перед этим почти пять лет. Что случилось? Ну еще столько же не увидимся. Что-то ты потяжелел, Шура, — сказала она и бросила на ходу: — полегче, а то исстрадаешься, влюбишься, и вспомни, сколько той жизни осталось, а половой еще меньше», — беря под руку Диму или Васю, говорила она мне нашу чистую правду, правду мужчин, которые не любят женщину, и женщин, которые не любят мужчину. Обычно я заходил в кафе, где сидела, положив ногу на ногу, одна из таких за фужером вина. Я брал тоже что-нибудь выпить. «Ну и куда сидите?» — «Да в сторону моря», — понимающе отвечала она. «А что, уже купаться можно?» — «Купаться всегда можно, все зависит от градуса», — говорила истинную правду она. Я видел ее плотные ноги и худоватую плоть. Выше пояса — то, что надо, думал я и тут же говорил: «Так что, может, рванем?» — «Нет, я жду другого человека» — «А если он не придет?» — «Тогда будет другой базар», — вульгарно ответила она. Да, женщина, которую мы не любим, может быть любой. «Вы меня простите за резкость, просто я действительно жду». — «Я понял», — ответил я и поднялся. «Но вы подходите через полчаса, может, что-то получится». Через час мы уже мчали на тачке в сторону моря, распивали из горла бутылку хорошего портвейна и знакомились. Водитель, купленный на всю ночь, подпрыгивал от остроты нашей беседы и предвкушения заработка. В конце сентября воздух был уже довольно прохладным, но море оставалось еще теплым. Я вошел в воду и поплыл, а она стояла на берегу и ждала меня со стаканом, наполненным до краев. Я выходил и выпивал его.