Страница 4 из 10
— Гамартия? — спросил он, все еще с сигаретой во рту. Его челюсть была сжата. К сожалению, у него была умопомрачительная линия челюсти.
— Роковая ошибка[6], - объяснила я, отворачиваясь от него. Я отошла к обочине, оставляя Августа Уотерса за собой, и тут услышала машину внизу улицы. Это была мама. Она ждала, пока я заведу друзей, или типа того.
Я почувствовала странную смесь разочарования и злости, закипающую во мне. Я даже не совсем уверена, что это в действительности было за чувство, его просто было слишком много, и я хотела дать пощечину Августу Уотерсу, а еще заменить мои легкие другими, не такими хреновыми. Я стояла в своих конверсах прямо на бордюре, кислородный баллон камнем на шее болтался рядом со мной, и прямо в тот момент, как моя мама подъехала к церкви, я почувствовала, что меня взяли за руку.
Руку я вырвала, но к нему обернулась.
— Они не убьют, пока их не зажжешь, — сказал он, в то время как мама подъезжала к бордюру. — И я не зажег еще ни одной. Это метафора, понимаешь: ты зажимаешь орудие убийства прямо у себя между зубами, но не даешь ему силы убить тебя.
— Это метафора, — неуверенно сказала я. Мамина машина работала вхолостую.
— Это метафора, — сказал он.
— Ты основываешь свое поведение на его метафорическом отголоске… — проронила я.
— О да, — он улыбнулся. Широкой, нелепой, настоящей улыбкой. — Я большой поклонник метафор, Хейзел Грейс.
Я повернулась к машине. Постучала по стеклу. Оно опустилось.
— Я иду смотреть кино с Августом Уотерсом, — сказала я. — Будь так добра, запиши следующие несколько серий ТМА.
Глава вторая
Август Уотерс вел просто ужасно. Останавливался он или стартовал, все происходило с грандиозным толчком. Я повисала на ремне безопасности его Тойоты SUV каждый раз, когда он тормозил, и моя шея отлетала назад каждый раз, когда он давил на газ. Я могла бы нервничать — сижу в машине со странноватым парнем на пути к его дому, прекрасно зная, что мои дерьмовые легкие осложнят попытки оттолкнуть нежелательные приставания, — но его манера вождения была поразительно плохой, и я не могла думать ни о чем другом.
Мы проехали пару километров в неловком молчании, пока Август не сказал:
— Я провалил экзамен на права три раза.
— Да ну???
Он рассмеялся, кивая.
— Да, я не могу ощущать давление в старине Проти и не могу привыкнуть к вождению левой ногой. Доктора говорят, что большинство перенесших ампутацию водят без проблем, но… не я. В общем, сдаю я в четвертый раз, и дело идет… как сейчас.
Метрах в пятистах от нас загорелся красный свет. Август ударил по тормозам, бросая меня в треугольные объятия ремня безопасности:
— Извини. Богом клянусь, я стараюсь вести аккуратно. Ну так вот, в конце экзамена я уж подумал, что опять провалился, но инструктор сказал, что моя манера вождения не слишком приятна, но технически безопасна.
— Не уверена, что я соглашусь. Пахнет Онко-Бонусом.
Онко-Бонусами мы называем те небольшие приятные вещи, которые получают дети, больные раком: баскетбольные мячи, подписанные спортивными звездами, разрешение не делать домашнюю работу, незаслуженные водительские права и т. д.
— Ага, — сказал он. Загорелся зеленый. Я приготовилась. Август вдавил педаль газа в пол.
— Ты же знаешь, что существует ручное управление для тех, кто не в ладах с ногами? — заметила я.
— Ага, — сказал он. — Может, когда-нибудь, — он вздохнул так, что я засомневалась, а уверен ли он в существовании этого когда-нибудь. Я знала, что есть большой шанс излечиться от остеосаркомы, но все же…
Существует некоторое количество способов установить ожидания человека насчет приблизительных сроков его жизни. Я использовала классическое: «Ты учишься?». Обычно родители забирают тебя из колледжа в определенный момент, если чувствуют, что время подходит.
— Да, — ответил он. — В старшей школе, Северной Центральной. Правда, остался на второй год. А ты?
Я рассматривала вариант солгать. Никто не любит трупы. Но в конце концов я решила сказать правду:
— Нет, родители забрали меня из школы три года назад.
— Три года? — ошеломленно спросил он.
Я рассказала Августу краткое содержание моего чуда: мне поставили диагноз рака щитовидной железы IV степени, когда мне было тринадцать. (Я не сказала ему, что узнала об этом через три месяца после первой менструации. Типа: наши поздравления, ты стала женщиной! А теперь умри). Нам сказали, что он неизлечим.
Я перенесла операцию под названием радикальное иссечение шеи, звучит так же приятно, как и есть на самом деле. Затем облучение. Потом они попробовали немного химии на опухолях в моих легких. Опухоли сократились и выросли снова. К этому времени мне было четырнадцать. Мои легкие начали заполняться водой. Я выглядела вполне мертвой: руки и ноги надулись, как воздушные шары, кожа потрескалась, губы вечно синие. Есть такая отрава, которая заставляет тебя не так ужасаться тому факту, что ты не можешь дышать, и мне вливали ее и десяток других лекарств просто-таки литрами через ЦВК[7]. Но даже несмотря на это, есть определенные неприятные ощущения в том, чтобы постоянно тонуть, особенно на протяжении нескольких месяцев. В конце концов я оказалась в реанимации с пневмонией, и моя мама встала на колени рядом с моей постелью и спросила: «Ты готова, дорогая?», и я сказала ей, что я готова, а папа продолжал повторять мне, что он любит меня, не просто ломающимся, а уже сломанным голосом, и я говорила ему, что люблю его тоже, и мы держались за руки, а я не могла вдохнуть, мои легкие отчаянно искали кислород, выталкивая меня из постели, чтобы я нашла хоть какое-то положение, в котором они смогут получить немного воздуха, я была в смущении от этой безысходности и раздражена от того, что они просто не отпустят, а еще я помню, как мама говорила мне, что все будет хорошо, что со мной все будет хорошо, и папа настолько старался не разрыдаться, что когда он все-таки не сдержался, что было обычным делом, это было просто землетрясение. А еще я помню, что хотела заснуть и не проснуться.
Все были готовы к тому, что я уйду, но моему врачу Марии удалось вывести часть жидкости из моих легких, и вскоре антибиотики, которые мне ввели от пневмонии, подействовали.
Я проснулась и через некоторое время вошла в одну из этих экспериментальных программ, которые известны в штате Онкохома за то, что они Не работают. Препарат назывался Фаланксифор, его молекулы были разработаны так, чтобы они прицеплялись к раковым клеткам и замедляли их рост. Он не работал примерно на семидесяти процентах людей. Но сработал на мне. Опухоли уменьшились.
И прекратили изменяться в размерах. Ура Фаланксифору! За прошедшие восемнадцать месяцев метастазы не росли, хотя и оставили меня обладательницей хреновых легких, которые, по-видимому, все же справлялись с помощью кислорода и дневной дозы Фаланксифора.
По общему признанию, это онкологическое Чудо привело к приобретению для меня лишь ограниченного времени (насколько — я пока не знала). Но когда я рассказывала о нем Августу Уотерсу, я нарисовала как можно более радужную картину, приукрашивая чудесность чуда.
— Теперь тебе нужно вернуться в школу, — сказал он.
— Вообще-то, я не могу, — объяснила я, — потому что уже сдала выпускные экзамены. Я посещаю занятия в МКК. — Так назывался наш общинный колледж[8].
— Чикса из колледжа, — сказал он, одобрительно кивая головой. — Это объясняет ауру утонченности. — Он ухмыльнулся. Я шутя толкнула его в предплечье. Было просто изумительно почувствовать тугие мускулы под его кожей.
Визжа тормозами, мы повернули в переулок с трехметровыми оштукатуренными стенами. Его дом был первым слева. Двухэтажный, в колониальном стиле. С толчком он остановил машину на подъездной дороге.
Я зашла за ним внутрь. Деревянную табличку на стене в прихожей украшали вырезанные курсивом слова Дом там, где твое сердце, и вообще весь он оказался обвешен подобными замечаниями. Хороших друзей трудно найти и невозможно забыть, изрекала надпись над вешалкой. Настоящая любовь рождается в тяжелые времена, обещала вышитая подушка в гостиной, оформленной под старину. Август заметил мое внимание. «Мои родители называют их Ободрениями, — объяснил он. — Они повсюду».