Вадим и Диана

– Мне?! Наверное…кажется да… Хотя, ты знаешь, мне её отчасти навязали. Папа сказал, что так будет лучше всего. И я смирилась. А сама… сама я после окончания медицинской академии хотела стать воспитателем. Мне искренне хотелось заниматься с детьми, учить их первым слогам жизни, – по лицу Ренаты пробежала небольшая горчинка, – и всё такое… Но теперь это в прошлом, теперь все … теперь надо жить иначе, ярче как-то и вообще… Мы ведь молодые. Хочется красиво одеться, хочется, в конце концов, соответствовать времени, быть открытее и позитивней. Разве не это главное?

– Быть может. Только вот давно терзает меня нехорошее ощущение. Кажется, что живём мы как-то не так, не по-настоящему. Как будто мы все разом забыли рецепт той правильной жизни и напрасно пытаемся подобрать для него замену, найти его в наших мелких повседневных делах, намечаемых без цели, протекающих без следствия. Ты заметила, что вокруг давно уже не происходит значительных событий. Лишь намёки, лишь жалкие пародии на таковые. И скучно, невыносимо скучно жить и знать, что завтра будет то же самое, что вновь придётся барахтаться в этом болоте, подражая всеобщему процессу гнилостного разложения.

Рената сделала большие глаза и непроизвольно с размаху ткнула сигарету мимо пепельницы в гладкий стол.

– Ты так на это смотришь! Я тоже, конечно, читала и слышала все эти разговоры о бездуховности, о безнравственности нашего времени. Но, по большому счёту, это только слова, выживших из ума стариканов и кучки безнадёжных лузеров, которые живут завистью, – нервно протараторила она.

– Есть и такие, но есть и те, кто не стесняется прямодушия. Ведь некоторые вещи сами бросаются в глаза. Недовольство растёт пропорционально получаемому удовольствию. И, поверь мне, наступит момент, когда отсутствие в обществе духовного стержня будет столь очевидно, что хватит и слабого ветерка для обрушения всей, выстроенной на жажде обладания и моральном лицемерии, конструкции. Понимаешь?!

Рената хотела что-то возразить, но в это время принесли наш заказ и контур её будущей фразы безвольно осыпался в тарелку с греческим салатом. Мы примирительно переглянулись и принялись за еду…

– А у тебя самого есть конкретная цель в этом, как ты выразился, насквозь прогнившем мире? Ты ведь работаешь? – спросила она, задумчиво цедя через трубочку грейпфрутовый сок.

Я глотнул холодного тёмного пива и подумал о том, что не так хотел говорить с ней – не о том спрашивать, не то отвечать. Как глупо, должно быть, звучали мои выспренние слова в застывшем сумраке этого заведения, как они были чужды ему. И всё же, если не здесь, то где тогда и с кем?

– Да, я работаю также как и ты на коммерческую утробу, но только потому, чтобы она раньше времени не проглотила меня самого. Я готов держать паузу ради отложенной победы.

– Над кем?

– Над разобщённостью людей и событий моего времени.

– Ты очень странно выражаешься… Я шла на встречу с весёлым парнем, а попала к сердитому философу.

Я опустил губы в тёмный пивной янтарь, понимая, что ожидаемая романтика нашего с ней знакомства стремительно меркнет с каждой последующей фразой, и не мог остановиться.

– Извините, что навязался!

Её губы собрались в складки, а щёки мгновенно окрасились пунцовой гуашью негодования. Она вытряхнула из пачки последнюю сигарету, наспех прикурила её, кинула на плечо симпатичную замшевую сумочку и, не говоря более ни слова, уверенно зацокала к выходу.

Говорливая стайка вечных девиц с дарьянгреевскими лицами, истерзанными омолаживающей пластикой, разом обернулась в мою сторону, выказывая заинтересованное презрение к случившемуся.

«Боже мой, какие, должно быть, страшные портреты хранят они в своих дорогих чуланах» – мгновенно подумал я и залпом прикончил остаток портера.

Дождь кончился. Сквозь матовый слой окна ко мне с трудом прорывалось переливчатое мельтешение солнечного света. В голове носились, задевали друг за друга и сталкивались сотни сомнений. Некоторые из них точно были моими, другие рождались во внешнем, пожалуй даже в уличном, жутко разреженном грозою, воздухе. Я машинально взял со стола пустую сигаретную упаковку – «а вдруг!». Пачка оказалась совершенно пустой и лишь соблазнительно пахла дорогим табаком. Собираясь смять её и бросить в пепельницу, на тыльной стороне за слюдяным чехольчиком я вдруг обнаружил потрёпанную визитку: «Рената Лазарева, и.о. директора фирмы W.; рабочий телефон: … – … – …. ; адрес электронной почты: ………@inbox.ru». Я сунул глянцевой прямоугольничек бумаги в задний джинсовый карман и попросил счёт, но официант с хитрейшей улыбкой на лице только разводил руками и прятал глаза под козырёк мелированой чёлки.

Махнув рукой на очевидную нелепость положения, я вышел на улицу и бесцельно побрёл вдоль берега нескончаемого автомобильного потока. Ехать домой чертовски не хотелось, не хотелось оставаться один на один с ворохом безумных мыслей и тут (каким-то чудом!) тропинка моих размышлений припетляла к фамилии Зотов. От неожиданности я даже мотнул головой. Ну, конечно же, Зотов, Зот! – радикально левый патриот, желчный спорщик и весельчак, кровь и почва моей безвозвратно ушедшей студенческой молодости. Я быстро отыскал в мобильном его цифры. На мою удачу Зотов не сменил номера, так как через пятнадцать секунд нервного ожидания в динамике послышался его молодцеватый, с природной хрипотцой, голос.

– Андрей Зотов слушает.

– Зот, привет! Это Вадим тебя вспомнил.

– Вадим?! …Мыфф…а…ах ты, Вадя! Да тебя уже тысячу лет не было слышно. Где летаешь?

– Где нельзя… Зот, можно к тебе прямо сейчас приехать?

– А почему бы и нет, дружище. Мы тут как раз собрались компактным составом, так что ещё одна свободная голова нам не помешает.

– Знаю я твоё «прошу дискутировать». Раньше, если память мне не врёт, это заканчивалось огульным мордобоем.

– Заканчивалось… Я нынче со скинхедами не вожусь. Мы теперь подпольно-интеллигентски существуем. Дьявольская разница, дружище!

– Представляю. Кстати, ты случайно место жительства не сменил в целях, так сказать, вынужденной конспирации?

– А разве я похож на такого человека?

– Тогда жди.

– Непременно…

Я поймал такси и чётко отрапортовал водителю (пожилому десантнику с татуировкой на трёхглавой мышце) адрес: улица Карла Либкнехта, 44.

Глядя в лобовое стекло старенькой «Волги», я думал обо всём сразу. Разум пытался объять сколь можно больше явлений, людей, событий, фраз… Он, как усердный и внимательный следователь, старался запомнить каждую, пусть даже самую ничтожную деталь из многих, посланных ему по каналам чувств. Он брал новую заготовку в свои умелые чуткие руки, смывал грязь, подспудно обдавая теплом творческой заинтересованности, и уверенными провидческого размаха движениями избавлял материал от всего лишнего, от всего пошлого и грубого, навязанного миром стереотипных заблуждений. Потом он некоторое время любовался новым творением, закаливал его совсем ещё мягкие грани на огне вечности и счастливый от ясного понимания содеянного отправлял в надёжный архив памяти. И однажды, в самый неожиданный миг бытия, когда его хозяин мучился очередным неразрешимым сюжетом, разум вовремя доставал из кладовой ту единственную, казалось бы давно утерянную, подсказку: гроза проходила стороной, сомнения отступали.

Мы застыли на светофоре, а разум, категорически отказываясь пережёвывать насущное, диктовал мне примерно следующее: «Подозрительно отношусь к завершённой человеческой красоте. В её идеальности мне видится безнадёжность. Вдохновляет же меня красота иного рода – пикантно испорченная природным дефектом. Есть особая напряжённая гармония между высоким лбом и едва очерченным подбородком, между непостижимо бирюзовой глубиной глаз и надломленной линией носа, между утлыми бёдрами и, налитой кипучим вином, грудью…»

«Летящей походкой ты вышла из мая» – неожиданно раздалось в салоне такси. Это престарелый десантник, видимо устав от моей тишины, включил магнитолу. Дальше ехали под музыку, обгоняя зелень с буквой «У» и вынужденно уступая дорогу здоровенным джипам с пуленепробиваемыми физиономиями. Мне так по душе были эти песенки из прошлого, так хорошо дышалось у чуть приоткрытого окна цветущей полнотой мая, что когда после резкого поворота автомобиль замер, и водитель медленно протянул «приехали, парень», я сразу скис и разочарованно вздохнул. Таксист по-своему истолковал моё состояние: