Страница 121 из 133
— Почему вы посоветовали Марше Ллойд уехать с острова, Пейдж? — поинтересовался он.
— Это было неподходящее место для женщины, которая к тому же живет одна в таком большом доме. Как я понял, кто-то постоянно туда пытался влезть.
— И это все?
— И это все.
— Кто доставил вас к больнице и бросил у входа?
Тут он замялся в нерешительности.
— Не знаю… Не помню… Должно быть, я упал и потерял сознание. А насчет того, кто меня подобрал… — Он пожал плечами. — Откуда мне знать? Я же был без сознания. И совершенно не помню, что происходило в следующие несколько дней.
— Отчасти это соответствует истине, сынок, отчасти же— ваши фантазии. Ведь все происходило при свете дня, и вы ударились затылком. Вы прекрасно знаете, кто это сделал. Что там произошло? Вы подрались?
Ответа на это не последовало. Шенд продолжал:
— Я допускаю, что вас кто-то подобрал. Хотя это и выглядит весьма странным. Ведь прямо там, в городке, имелась своя больница, но что же сделал тот тип? Он отвез вас за сотню миль, бросил там и затем сбежал. Подумайте над этим, Пейдж. Мы в своем штате не любим осуждать невиновных людей.
И тогда Пейдж на мгновение сорвался.
— Боже правый! Да неужели вы считаете, что я сам не ломал голову над этим?!
Перекрестный допрос продолжался. Когда его спросили, почему он скрывался после того, как выписался из больницы, он опять упорно отмалчивался. То же самое повторилось, и когда разговор зашел о нарушении условий его досрочного освобождения. Комната была ярко освещена и насквозь прокурена. У Аллена кружилась голова. Один или два раза он проваливался в сон прямо на стуле, и его принимались трясти, чтобы разбудить. Нью-йоркские ребята пошли бы и дальше, но Рассел Шенд неотступно находился там, и это было его дело. Если же Пейдж отказался выдать преступника, они могли бы вновь засадить его в тюрьму— но и только. Они окружили его, сидя или стоя, лица их выражали острейшее недовольство, а в четыре часа утра Аллен был помещен в камеру. Усталые, злые, они вернулись к себе в отель, чтобы поспать.
— Дай им волю, они заставили бы его признаться в чем угодно — от нанесения телесных повреждений до поджога, — говорил позднее шериф. — Мы же являли собой всего лишь компанию мягкосердечных провинциалов, которые и слыхом не слыхивали о резиновых дубинках!
Когда в тот день я наконец-то дозвонилась до шерифа и попросила его приехать, Аллен все еще спал в своей камере. Когда я поведала шерифу историю о дырке в тайнике Джульетты, когда Майк пробивал стену своей садовой киркой, наш «преступник» все еще отсыпался.
После того как минут пять раздавался страшный шум и сыпалась штукатурка Рассел Шенд просунул руку вниз, под плинтус, и извлек оттуда запертую жестяную коробку. Он стоял, держа ее в руках и осторожно сдувая с нее пыль.
— Вот умница, Марша, — он широко улыбнулся мне.
Открывать ее при мне он не стал. К моему величайшему разочарованию, шериф забрал ее с собой.
— Хочу снять отпечатки, если таковые имеются, — пояснил он, — и раздобыть хорошего слесаря, чтоб открыл ее. Как только что-нибудь выясню— сразу же сообщу. Полагаю, это частная собственность.
Перед отъездом он предупредил всех нас, чтобы мы хранили в тайне то, что здесь произошло. Затем я была предоставлена самой себе, и день тянулся бесконечно. После добровольной сдачи Аллена Пейджа городок бурлил. Люди без конца приходили и уходили. Говорили, что уже предпринимаются шаги по аннулированию обвинительного акта против Фреда Мартина, и Дороти стояла в ожидании на крыльце своего дома с младенцем на руках, и глаза ее светились от радости.
Я ничуть не удивилась, когда в тот день ко мне снова заявилась миссис Пойндекстер, хлопая своими умудренными опытом глазами.
— Мне просто необходимо было выбраться из моего дома, — сказала она. — Дай-ка мне чайку, Марша, У Говарда Брукса приступ истерии, а Марджори заперлась в своей комнате и ни с кем не желает разговаривать. Я даже и не знала, что они были знакомы с этим парнем. Какого рожна этот идиот сдался властям?
— Не знаю, — печально отозвалась я. — Наверное, считал, что его все равно в конце концов найдут.
Она одарила меня долгим пристальным взглядом.
— Послушай-ка, а ты никогда не думала об участии Тони Радсфорда в этом деле? Он ведь тоже с ума сходил по Джульетте. Полагаю, теперь тебя это уже не задевает, но одно время он совсем потерял голову.
Я откинулась в кресле и истерически, до слез захохотала.
— Тони, да еще Боб, и вдобавок Говард и Лэнгдон Пейдж!.. Не говоря уже об Артуре и Фреде! Может, они собрались все вместе и образовали нечто вроде синдиката, чтобы от нее избавиться? Может…
— Прекрати! — резко оборвала меня миссис Пойндекстер. — Сейчас не время впадать в. истерику, Марша. До сих пор ты отлично держалась— для девушки твоего возраста. Полагаю, Говард Брукс тоже был влюблен в эту шлюшку, так? Что ж, меня это не удивляет. Ему очень часто недостает ума и рассудительности. Однако, судя по его словам, этот Пелл — или Пейдж— невиновен. Говард скорее поверит, что это моих рук дело! Вообще-то я не слишком уверена, что он так не думает. Он же знал, что я эту вашу… терпеть не могла.
Выпив чаю, она умерила свой гнев. Правда, заявила Уильяму, что ему пора заново покрасить волосы, отчего тот удалился с расстроенным видом, и продолжала болтать, чтобы дать мне время совладать с собой. Агнесс Дин стало хуже. При ней находились две медсестры, и доктор из Клинтона проводил там большую часть своего времени («Премаленький они получат счетик!»). Люди поспешно разъезжались, едва успев собрать вещи: лавка Конрада и все прочие магазины в городке терпели убытки, поскольку из-за убийств сезон оказался урезан. А сама она с удовольствием купила бы трейлер Пейджа и умчалась бы на нем прочь.
— Старею я, — призналась она, — и сыта по горло треволнениями за это лето. Давно пора угомониться.
И только перед уходом миссис Пойндекстер заговорила о том, что, по-моему, было истинной целью ее визита. Она яростно тыкала шляпной булавкой в сооружение, венчавшее ее голову.
— Я хорошо помню это дело Пейджа. Газеты тогда только о нем и трезвонили. Вроде бы я слышала, что он в то время был с кем-то помолвлен. Кто она такая?
— Кажется, ее звали Эмили Форрестер.
— Никогда о ней не слыхала, — заявила она, окончательно закрепив шляпу. — Но на твоем месте я бы этим поинтересовалась. Кем бы она ни была, вряд ли она питала чрезмерную любовь к Джульетте — мне так кажется.
Остаток дня я провела, сидя под тентом в саду. Туман рассеялся, и, не считая водопада, хлещущего через край пруда, и шелеста опавших листьев, было очень тихо. Рыбки в пруду, заметив меня, выплыли на поверхность, но затем, увидев, что у меня пустые руки, отправились по своим делам.
Читать я не могла, даже думать не могла. С того места, где я сидела, мне была видна Сосновая горка, уже тронутая желтыми и красными красками, и домик Динов над дорогой, почти что скрытый от глаз за деревьями, где Агнесс Дин боролась за жизнь, которая значила для нее так мало— или же вовсе ничего. А выше, неподалеку от ручья, пустовала могила, в которой мой бедный Артур похоронил женщину, бывшую некогда его женой, и прикрыл ее лицо листьями; а еще дальше, высоко в горах, находилось Гагарье озеро, где ее труп дрейфовал, пока его не подхватило течением.
Ни одно из этих, наших убийств, даже смерть доктора Джеймисона, не принимала я так близко к сердцу, как это. Ведь Джульетта была нашей, несмотря ни на что. Ведь именно из той комнаты наверху—с кроватью, застеленной розовыми простынями, и разбросанными повсюду ее экстравагантными пожитками— именно оттуда она вышла навстречу своей гибели. И почему-то меня вдруг захлестнуло чувство вины.
Джульетта пребывала в страхе за свою жизнь. Теперь я это понимала. За ее лихорадочным разговором с Артуром, за этим ее требованием крупной суммы денег, чтобы уехать из страны, — за всем этим стоял страх, ужас. Если бы мы сумели выполнить ее требования, возможно, мы спасли бы ее, а может, и всех остальных. Следовало ли нам так поступить? Возможно. Может, Дины купили бы у нас Сансет-Хаус. Он ведь им так нравился. И мамины жемчуга по-прежнему в цене, даже в наши дни, когда вокруг полно культивированного жемчуга. Если бы только Джульетта рассказала нам тогда, кто и почему ее преследует, чего она боялась. Но она никогда не была откровенной с нами— вот в чем дело!