Страница 97 из 122
Более прямолинейно дилемму отношений церкви и государства должно сформулировать — как либо связь, либо борьба. Путь религиозного индифферентизма, на первый взгляд вроде бы являющийся со стороны государства третьим путем в этой коллизии, с исторической точки зрения есть лишь периодически затухающая борьба против церкви уставшего и временно ослабевшего секуляризованного светского сознания, которая непременно разгорается всякий раз после подобного перерыва. Таким образом, религиозный индифферентизм государства является не наиболее толерантным для церкви светским принципом, а лишь наиболее расчетливым и умным противником. Безразличие к религии индифферентизма, как тонко подметил профессор И.С. Бердников, есть «безразличие тенденциозное», которое выражается следующим принципом: «не должно быть религии ни в гражданских, ни в политических отношениях»{366}.
Это рассуждение знаменитого русского канониста Ильи Степановича Бердникова (1839—1915) еще раз подтверждает, что нет союза между светом и тьмой, и если когда-либо кажется, что борьба секулярности с церковностью ослабевает, то это лишь значит, что либо церковная сторона сильна, либо что антицерковная накапливает силы для продолжения борьбы. Стремление к воцерковлению (приведение законов государства к соответствию церковным канонам) государства, стремление к духовному союзу с государством, проповедь церковного учения о христианском государстве в современном нам обществе есть такое же церковное миссионерство, как, например, выяснение и обличение неправомыслия еретических, раскольнических или сектантских религиозных учений. Стремиться к торжеству в нашем обществе православного учения о государственности есть такая же деятельность на благо церкви, как и отстаивание принципов христианской нравственности и чистоты православного вероучения.
Православной церкви не безразлично, в каком государстве она несет свое служение, находится ли она в гонении, в притеснении или в положении господствующей духовной силы. Да, проповедь Христа была всегда возможна, в том числе и в годы самых страшных гонений; да, кровь мучеников за веру создает новых христиан. Но не дает ли нам церковная история примеров, когда поместные церкви (например, африканские) исчезли с лица земли без покровительства православных государей при нашествии мусульман. Разве после взятия Константинополя в 1453 году и по сей день не ущемлена константинопольская церковь и все более не сокращается ее паства; а разве не то же самое испытали на себе и все восточные православные церкви? Да, врата адовы не одолеют церкви, но разве господство этих церквей при византийских Василевсах можно сравнивать с униженным выживанием при турецких султанах, а сегодня при сирийских социалистах или еврейских фундаменталистах?
Разве Русской православной церкви все равно, кто будет обладателем светской власти в нашем государстве: коммунистическая ли партия — многолетняя гонительница церкви, либеральные ли демократы, духовные и экономические экспериментаторы, в том числе и на церковной пастве, открывшие страну для всех возможных антихристианских ветров, или православные цари, которых еще Священное Писание Ветхого Завета изображало «питателями церкви» (Ис. 49,23)?
Разве все равно — иметь доступ к преподаванию нации Закона Божия и православного богомыслия или отправлять своих детей в школы, насаждающие нравственное растление и проповедующие антицерковные учения? Неужели все равно церкви — видеть ли во главе государства организатора гонений или ревностного защитника? Поверить в такой государственный индифферентизм церкви невозможно, иначе нужно утверждать, что церкви все равно, быть ли под властью антихриста, или под властью православных государей. Но такое безразличие к тому, что происходит вне церковных стен, не соответствует принципу воинствующей со злом церкви.
Не безразличие, а забота о государстве видна в актах VII Вселенского Собора, по восшествии на престол православного императора Константина с матерью его Ириною, после царствований иконоборческих императоров. В этих актах видна радость церкви, в них мы читаем следующее: «Священник есть освящение и укрепление императорской власти, а императорская власть есть сила и поддержка священства… Священство хранит и заботится о небесном, а императорская власть посредством справедливых законов управляет земным. Теперь преграда пала, и желаемая связь восстановлена» (цит. по книге: Никодим (Милаш), епископ. Православное церковное право. СПб., 1897. С. 683).
Речь идет о радости церкви по поводу восстановления православной симфонии между церковью и государством.
Да, конечно, современное государство имеет преграду в своих отношениях с церковью, и эта преграда — в демократии, в этом принципе властвования и в этом принципе мировоззрения в целом.
В этой связи хочется вернуться к работе профессора И. С. Бердникова, уже цитировавшейся выше, в которой он пишет: «Человек не может двоиться в своем мировоззрении, в своих принципах, как предполагает, по-видимому, новое (построенное на демократическом принципе. — М.С.) государство. Он не может оставаться долгое время на распутий двух разнородных цивилизаций. Он не может в одно и то же время верить в Бога, в святое Евангелие, и признавать святость законов государственных, противоречащих закону Божию. Человеку трудно учиться вере после того, как он пройдет школу, игнорирующую веру или прямо враждебную ей. Ему тяжелее должны казаться требования религии после того, как гражданское общежитие освободило от них его и себя. Вообще, не может человек служить в одно и то же время двум господам с одинаковым усердием. Теперь только еще начало деятельности нового государства… Но не дай Бог, если возобладает в политической жизни народов демократическое направление. Тогда достаточно пройти двум, трем поколениям, воспитанным в началах новой безрелигиозной цивилизации, и новому государству, вероятно, не будет надобности маскироваться титулом христианского. Справедливо замечают даже поклонники нового государства, что религиозная терпимость, проистекающая из безразличия к делу религии, находится в близком родстве с преследованием, что индифферентизм есть самая опасная форма враждебности к религии»{367}.
Да, современное государство в большой степени индифферентно к церкви, а значит, близко к борьбе с ней. Но разве римское государство не было враждебно церкви, разве оно не устраивало массовых гонений на христиан? Разве во времена гонений не было слов Тертуллиана, что мы уже и во дворцах ваших, то есть что христианами становятся уже и государственные чиновники, и приближенные императора? Разве потом не было и самого святого равноапостольного Константина, водрузившего изображение Спасительного Креста на своем знамени (лабаруме)? Или сегодня церковная проповедь не может «во дворцах демократии» найти себе приверженцев и приводить ко Христу первых лиц современного государства?
Так разве нет шанса к возрождению православной государственности? Мне кажется, если на это есть воля Божия, то все возможно. Но Бог помогает людям через людей же, а потому необходимо при всякой возможности усиливать влияние церкви, церковных иерархов, священников и мирян на государство, на президента и других власть имеющих.
Государство, в отличие от церкви, естественно, есть временно-земное учреждение, но оно также божественного установления. И власти церковные, как и государственные, имеют свою власть от Бога[63].
Церковь может и должна поэтому всякий раз напоминать государству в лице его представителей, что власть государственная имеет происхождение от Бога, а не от многомятежного человеческого хотения, как учит демократия. Любым представителям власти придется отвечать перед Всемогущим, Милостивым, но и Справедливым Творцом, а не перед безгласными избирателями.
63
«Да увидят живущие, яко владеет Вышний царством человеческим, и ему же восхощет, даст е» (Дан. 4, 14; 5, 21); «Мною царие царствуют, и сильнии пишут правду; мною вельможи величаются, и властители держат землю» (Прит. Солом. 8,15 и 16); «Слышите убо царие и разумейте, научитеся судии концев земли… яко дана есть от Господа держава вам и сила от Вышняго» (Прем. Солом. 6,1 и 3).