Страница 23 из 122
В этом ясно виделось возрождение принципа Московской Руси, где государи считали, что всякий гражданин несет на себе обязанность служения царю и Московскому государству, и проводили этот принцип как основополагающий.
Как писал по поводу этого катковского учения крупный юрист Н.А. Захаров, «если на Западе государственный корабль направляется согласно словесным указаниям составивших себе общественную популярность лиц, то у нас он движется под влиянием этико-политической обязанности службы нераздельным царю-родине. Общая воля, направленная к одной цели, руководит правильностью исполнения»{73}.
М.Н. Катков не признавал бумажных конституций, дарованных или завоеванных вследствие политических противостояний различных интересов. Им утверждалась этическая значимость основных русских государственных принципов.
«Говорят, — писал как бы в завещание незадолго до своей смерти М.И. Катков, — что Россия лишена политической свободы, говорят, что хотя русским подданным и предоставляется законная гражданская свобода, но что они не имеют прав политических. Русские подданные имеют нечто более, чем политические права: они имеют политические обязанности. Каждый из русских подданных обязан стоять на страже прав Верховной власти и заботиться о пользах государства. Каждый не то что имеет только права принимать участие в государственной жизни и заботиться о се пользах, но призывается к тому долгом верноподданного. Вот наша конституция. Она вся, без параграфов, содержится в краткой формуле нашей государственной присяги на верность… Какое же правительство, не потерявшее смысла, может отнимать у людей право исполнять то, что велит ему долг присяги?»{74}
Будучи глубоко верующим православным человеком, М.Н. Катков не разделял мир веры и мир политики. Вообще, М.Н. Катков отличался от западников именно своей искренней религиозностью, а от славянофилов — практичностью действующего политика. Политические вопросы у него получали смысл и освещение в его религиозном исповедании, осознании необходимости свидетельствования православных смыслов в мире, в желании достичь возможно более полного воплощения христианского мировоззрения в политических устремлениях государственной политики.
«Всякая власть от Бога — учит наша Церковь. Но русскому Царю дано особое значение, отличающее его от других властителей мира. Он не только государь своей страны и вождь своего народа — он Богом поставленный блюститель и охранитель Православной Церкви, которая не знает над собой земного наместника Христова и отреклась от всякого действия, кроме духовного, предоставляя все заботы о своем земном благосостоянии и порядке освященному ей вождю великого православного народа. Русский Царь есть более чем наследник своих предков: он преемник Кесарей восточного Рима, устроителей Церкви и ее Соборов, установивших самый символ христианской веры. С падением Византии поднялась Москва и началось величие России. Вот где тайна той глубокой особенности, которой Россия отличается среди других народов мира».
А ведь писало это М.Н. Катковым еще во времена почти полного неприятия европейскими и западническими учеными мирового значения православной Византийской империи и, в частности, се значения в истории и мировоззрении русского мира.
Как последовательный монархист М.Н. Катков глубоко чувствовал великое значение единоличного правления в русской истории.
«Монархическое начало, — пишет он в одной из своих статей, — росло одновременно с русским народом. Оно собирало землю, оно собирало власть, которая в первобытном состоянии бывает разлита повсюду, где только есть разница между слабым и сильным, большим и меньшим. В отобрании власти у всякого над всяким, в истреблении многовластия состоял весь труд и вся борьба русской истории. Борьба эта, которая в разных видах и при разных условиях совершалась в истории всех великих народов, была у нас тяжкая, но успешная благодаря особенному характеру Православной Церкви, которая отреклась от земной власти и никогда не вступала в соперничество с государством. Тяжкий процесс совершился, все покорилось одному верховному началу, и в русском народе не должно было оставаться никакой власти, от монарха не зависящей. В его единовластии русский народ видит завет всей своей жизни, в нем полагает все свои чаяния»{75}.
Значимость М.Н. Каткова как публициста в разной степени положительно оценивалась практически всеми продолжателями русской традиции консервативного государствоведения. Его яркая имперская публицистика была значительным вкладом в изучение правовой самобытности русской государственности.
Дальнейшее развитие русского консерватизма настоятельно требовало творческого синтеза направлений славянофильского и карамзинско-катковского в какой-то более глубокой и универсальной системе. Одним из первых, кто сделал такую попытку, был К.Н. Леонтьев (1831-1891).
Эстетик, охранитель, реакционер. Леонтьев Константин Николаевич (в монашестве Климент). И все-таки в крайностях есть своя красота. Величавость и мощь личности Константина Леонтьева, сила его откровенного слова никогда не затеряются на фоне многочисленнейшей среды все более безвозвратно уходящих в историческое небытие его мелколиберальных современников навроде Михайловских, Пыпиных, Стасюлевичей и им подобных.
В чем же тайна этого процесса, устарения прогрессистов и современность охранителей? Видимо, разгадка здесь все же в том, что в многолетнем споре нового и старого такие мыслители, как Константин Леонтьев, думали о вечном, чем и останутся современными во все времена.
Тяжко заболев в 1871 году, он переживает религиозное обращение, исцеляясь чудесным образом по молитвам Пресвятой Богородицы от недуга, и даст обет принять монашество. В 1871—1872 годах живет на Афоне в русском Пантелеймоновском монастыре. К его эстетизму в это время прибавилась живая личная вера.
В 1874 году К.Н. Леонтьев возвращается в Россию. Размышления над сочинениями славянофилов и Н.Я. Данилевского и собственные впечатления от славяно-греческого мира вылились в исследование «Византизм и славянство» (1875). Следуя во многом за Н.Я. Данилевским, К.Н. Леонтьев применял к философии истории принципы биологических наук. Он утверждал, что всякий исторический организм (государство, общество) подвержен «естественным» законам рождения, созревания, расцвета («цветущей сложности»), старения и умирания («вторичного смесительного упрощения»). Одновременно он высказывается весьма нелестно о вере в само славянское племя: «нужна вера не в само это отрицательное племя, а в счастливое сочетание с ним всего того получужого, преимущественно восточного (а кой в чем и западного), которое заметнее в России, чем у других славян. Нужна вера в дальнейшее и новое развитие Византийского (Восточного) христианства (православия), в плодотворность туранской примеси в нашу русскую кровь; отчасти и в православное вливание властной и твердой немецкой крови и т.д. Чем больше в нас, славянах, будет физиологической примеси и чем больше в то же время религиозного единства между собою и бытового обособления от Запада, — тем лучше!»
Со второй половины 1870-х годов К.Н. Леонтьев активно выступает с публицистическими статьями и литературной критикой. Наиболее значительные работы опубликованы К.Н. Леонтьевым в книге «Восток, Россия и славянство» (Т. 1—2, М., 1885—1886). Его формулы пленяют своей законченной красотой и неординарной своеобразной эстетической логичностью. Например, «форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающей материи разбегаться»{76}, «любовь без страха — гордость и европейский прогресс».
В те же годы он пишет статьи «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» (рукопись 1870—1880-х годов), «Наши новые христиане» (1882).