Математик

Что еще он помнит? Конский череп, изнутри освещенный свечкой во тьме.

Озеро, оправленное в заснеженные берега, хоккеисты передвигаются далеко внизу на расчищенном, расцарапанном зеленоватом бельме. И летом – теплоход, охваченный по всем палубам огнями, уходит в излучину реки, как космический корабль по орбите.

Отец проснулся и не смог снова заснуть. Он лежал и вспоминал, как во время войны был со своей мамой в госпитале, как забинтованные раненые, от которых пахло дегтем, прятали его под кроватями от главврача во время обхода.

Ребенком он был несносным. Однажды довел мать до белого каления, и она заперла его в чулане. Но скоро вытащила и сказала: «У нас папа на войне умер, а ты так себя ведешь…»

Отец отлично помнил этот госпиталь в Могилеве. Он там заблудился и попал за кулисы походного театра: артисты приехали с концертами для раненых. Он ходил зачарованный среди декораций и вдруг оказался на сцене перед рампой. Внизу сидят люди и смеются.

Помнил еще, как они с матерью едут в кузове «студебекера», а мимо идет колонна пленных немцев: серо-зеленая форма. Он испугался, стал кричать: немцы! немцы! И помнил овчарку саперов – гигантскую псину, выше его ростом.

Утро 31 декабря выдалось хмурое. Они пришли на автовокзал, где поджидали автобус трое подростков с пивом и несколько старух на баулах и корзинах.

Одна из них знала Страковичи: «Так то ж через лес на Печищи».

Леса вокруг казались полными волшебного мрака: страшно было понимать, что эта глухомань тянется на сотни километров. Такие леса Максим видел впервые в жизни и именно так представлял дебри, через которые пришлось перебираться купцу из «Аленького цветочка». Когда они останавливались оправиться, он делал тридцать-сорок шагов в глубь чащобы, вокруг него воцарялся настоящий сказочный лес, который здесь рос десятки тысяч лет и стоял в этом неизменном виде, когда еще не было человека. А лес Максим понимал: в детстве любил один далеко ходить по грибы и любил это сладкое ощущение жути на краю бездонного оврага, чьи склоны казались неприступными из-за вывороченных вместе с пластами земли корнями замшелых сосен. Случалось, жуть эта гнала его прочь, и когда он останавливался без сил, еще долго не мог прийти в себя; беспричинный страх был похож на бессловесное откровение…

В Страковичах мемориала не оказалось. В сельсовете им сообщили, что когда-то было произведено перезахоронение в общую братскую могилу. И сейчас там – в трех километрах отсюда, в Печищах, – установлен мемориал, посвященный красноармейцам, погибшим в местных боях в годы Великой Отечественной войны.

Печищи открылись посреди леса двумя огромными полями и колхозными строениями вокруг густой россыпи домов. Первое, что они увидели, – конезавод. Жеребцы – серый и гнедой – выезжались за оградой конюхами; лошади гарцевали, пар валил из их ноздрей; хлопал кнут.

В начале главной улицы, шедшей через все село, высилась гранитная глыба с барельефом – памятник Герою Советского Союза Петру Афанасьевичу Мирошниченко, лейтенанту, командиру взвода пешей разведки, повторившему в двадцать два своих года подвиг Александра Матросова.

На площади перед колхозным правлением был разбит сквер, посреди которого стояла четырехметровая статуя женщины с ребенком на руках. По периметру сквера были уложены мраморные плиты. Среди имен, высеченных на них, деда они не нашли. Восемьсот семьдесят пять имен, отчеств и фамилий они прочитали вслух два раза. Иногда приходилось приподнимать с плит венки с искусственными цветами. Отогревались в машине.

В сельсовете встретил их председатель Андрей Андреевич Скороход: полный, в пиджаке, с радушным лицом и голубыми глазами, он достал бумаги, пришедшие в прошлом году из военкомата Светлогорска. Он нашел имя деда в списке, который должен был пополнить здешний мемориал, и радостно ткнул в него пальцем.

Отец и сын по очереди вчитались в приказ, всмотрелись в список, все верно: есть Покровский.

– Значит, кости деда здесь… – пробормотал Максим и почувствовал, как мозг, который теперь не вполне повиновался его намерениям, вновь стал размышлять о задаче воскрешения предков; теперь он, мозг, был занят настройкой недавно разработанной модели, с помощью которой можно было локализовать в фазовом пространстве рождений до восьми поколений прародителей.

Отец волновался. Он вытер платком взмокшие ладони.

– Вы понимаете, в 1975 году было сделано перезахоронение из Страковичей, где во время боев были погребены двадцать шесть солдат. А вот имена не внесли. Почему? Кто не внес? Забыли? Ничего не понятно. Но ко Дню Победы мы три дополнительных плиты заказали. Установим и торжественно откроем. Приезжайте. Будем очень рады.

– Спасибо. Мы еще не знаем. Мы вообще-то издалека, – сказал отец.

– Москва теперь хоть и другое государство, однако на границе задержек не бывает.

– А что, пап, приедем?

– Посмотрим. Давай еще раз сходим к мемориалу и – пора. Смеркается уже.

– Куда уж вы? Оставайтесь у нас, здесь. Я вам в красном уголке постели сооружу. Да и посидим, помянем павших.

– Неудобно, что вы, – отец пожал плечами.

– Пап, может, останемся? Когда еще здесь будем.

Председатель снял телефонную трубку.

– Мария, здравствуй. Милая, гости у нас сегодня. Постели надобно устроить. И выпить-закусить – сама понимаешь. Давай, милая, ждем. Давай, с Богом… – председатель немного раскраснелся; ясно было, что он очень рад гостям.

Помолчали. Все трое – Максим первый – посмотрели в окно, за которым в свете уже зажегшегося фонаря летел и искрился снег.

– Интересно, а где дзоты располагались?

– Какие дзоты? – спросил Андрей Андреевич.

Максим пересказал описание боя.

Отец стоял у окна.

– А так-то, наверное, на том поле перед лесом на Страковичи.

Председатель подошел к окну и указал пальцем на сгущающуюся от сумерек и снегопада тьму поля и леса́ за ним.

Максим спустился вниз, расплатился с таксистом и договорился, что завтра он за ними вернется. По тройному, новогоднему тарифу.

Пришла Мария, рослая женщина с озабоченным лицом. Поздоровалась за руку. Развернула одеяло, достала кастрюлю с картошкой и гуляшом, из которой повалил пар. Вынула из шкафа, обвешанного грамотами и вымпелами, тарелки, стаканы, початую бутылку водки, банку с огурцами.

– Угощайтесь, гости московские, чем Бог послал.

Мария призвала мужчин не стесняться и, вынув из того же шкафа стопки белья, вышла стелить постели.

Приступили к еде. Скороход предложил, не чокаясь, выпить за павших. Отец только пригубил. Мария отказалась присоединиться, посидела немного за столом и попрощалась.

Водка закончилась, картошку доскребли. Скороход собрал тарелки, рюмки и хлеб в пустую кастрюлю и поставил у двери.

– Пойдемте, покажу ваш блиндаж.

В красном уголке по сторонам гипсового бюста Ленина стояли два разложенных кресла-кровати. Они были завалены перинами и лоскутными одеялами.

– Что ж! С Новым годом! Счастья вам и исполнения желаний!

– Спасибо! – отвечал Макс.

– Поздравьте своих близких с Новым годом, – сказал отец и пожал Скороходу руку.

– Если что – телефон в кабинете: 32-16.

Распрощались до утра.

Отец разделся, но долго не мог заснуть. Максим скользнул в туалет. Вернулся. Стоя в дверях, сказал:

– Пойду я, погуляю.

– Куда? Зачем?

– Интересно – есть у них здесь ночной магазин? Как они тут выживают?

– Ты же хорошо выпил. Не морочь голову. Не ищи себе приключений.

– Да ладно. Скоро буду.

– Максим, я тебе запрещаю.

– Пап, отдохни.

Максима не было уже час. Отец думал, сколько следует оставить денег в благодарность Скороходу. Просто – положить на стол перед тем, как утром они уедут. Решил, что пятидесяти долларов хватит.

Снег перестал. Выступили звезды. По единственной освещенной фонарями улице прошли гуляки.

«Еще побьют его», – подумал отец и стал одеваться. До трех ночи он бродил по селу, спрашивал у встречных – не видали ли они парня в светлой куртке с меховым башлыком. Все были навеселе, никто чужого человека здесь не видел. Отец вернулся в правление и позвонил Скороходу. Извинился.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.