Страница 41 из 49
Напротив, весьма уверен я в том, что нам, с нашей стороны, хорошо было бы поменьше мистифицировать эту страну, то японское духовное начало, которое, как мы разочарованно вынуждены констатировать, едва ли еще можно отыскать в Японии. И тогда можно было бы меньше бояться Японии такой, какой мы ее якобы видим, а также ее экономической продуктивности, которую, очевидно, уже ничто не в состоянии остановить; у нас было бы меньше клише о стране гейш и «автоматов» (по Кёстлеру), которые сегодня все уже называют «роботами». Мы могли бы очистить свою лавку представлений от ложных сувениров, в которых, даже самых крошечных, прячется столько насилия и враждебности, столько нарушений взаимоотношений, сколько и в каждом культурологическом китче.
Если бы в прошедших столетиях наши с Японией отношения больше соответствовали действительности, пусть даже и разделяющей нас, то ваш предмет, японоведение, не считался бы вчера редкостным, как орхидея, явлением, а сегодня не являлся бы обязательным учебным предметом для поколения расторопных молодых менеджеров.
Я заостряю проблему, я обвиняю, но это же снова дурная привычка литератора, и невежа извиняется настолько по-японски, насколько это в его силах, если он утратил дозволенную ему форму вопроса и облачился в тогу не терпящего возражений спорщика. Если под конец я мог бы попросить вас, японистов, об исполнении одного желания (а может быть, вы скажете мне, что оно уже давно исполнено), то это был бы самый полный, насколько только возможно, перевод донесений, сделанных тогда придворными переводчиками, когда голландские делегации раз в год выступали с сообщениями, словно псевдо-даймё[84], перед сёгуном, чтобы рассказать ему о мировой истории, то есть об истории их мира; ведь ему эти сообщения должны были казаться новостями с обратной стороны Луны. Как выглядит японское текстовое воспроизведение того, что жители Запада считали достаточно важным для сообщения в Японии? Отражение западной, на сегодня естественным историческим образом сдвинутой исходной точки зрения в глазах других – вот этой картины не хватало мне в Берлине; мне очень хотелось бы однажды поколдовать над этим и расшифровать, как карту острова Дэдзима.
Для этой неизвестной картины у меня – теперь уж действительно под конец – есть в запасе крошечный последний штришок. Он не оригинален. Я очень люблю темпуру, это вкус Японии на языке, и она не перестала бы нравиться мне, если бы я случайно не узнал, что темпура была для Японии европейским заимствованием, изготовленным по португальскому рецепту. Но раз уж я узнал об этом, то отправился в Лиссабон на поиски оригинала, и мне действительно подали это блюдо на стол, причем хозяйка с гордостью сообщила, что это типичное японское кушанье, которое в этой местности тоже пользуется большой популярностью.
Лишь раздеваться она не хотела… Фраза первая, и что за ней последовало
Nur ausziehen wollte sie sich nicht… Ein erster Satz und seine Fortsetzung
Перевод Аллы Рыбиковой
Посвящается Петеру Х. Нойману
Лишь раздеваться она не хотела. А знала ли она вообще, кого обнимает?
Родись она на десять тысяч километров западнее, в Реклингхаузене или в священном Трире, – в обморок бы упала. Да нет! – жила бы ради этого мгновения. А от обмороков отучилась бы с помощью аутогенной тренировки, и от сердцебиения, и от дурноты, чтобы выглядеть в объятиях ММВ так же круто, как он сам: чтобы, действительно будучи обнаженной, изображать при этом идеальный обман на высоком профессиональном уровне: тут – чуть меньше в профиль, там – чуть больше тела и волос…
Волосы на лобке? Нет, в Японии – ни в коем случае. Ее проинструктировали. Сбрить волосы – это ее не остановило бы, даже если вначале она показалась бы себе смешной: по-детски голенькой или как перед операцией аппендицита. Шрам можно спокойно показать. Сначала съедаем апельсин вместе с молодым человеком. Ты его практически не знаешь. Рассматриваешь в первый раз. Вот он стоит перед тобой на коленях, а в его глазах – обнаженная душа. Момент сотворения! Ради него ты и создаешь себя заново, великим усилием воли. Тело твое покидает одежды, как бы рождается заново. Женщина и мужчина встречаются вновь – они единое целое, как один человек. Извечное заблуждение, но в тот миг оно оборачивается для всех вечной истиной. И вы способствуете этому. Забудь свое искусство и работай в нем в полную силу. Нагота твоя возникнет сама по себе. Ты – актриса и в этой сцене покажешь, что к чему. Теперь ты великая, такая, какой всегда хотела стать…
Если бы она была из Реклингхаузена, режиссер, позволивший себе кричать на нее, вызвал бы у нее только жалость. Словно она не понимает, в чем тут дело и что от нее требуется. Она в паре с ММВ, а теперь такой вот take[85] – обалдеть. А тут еще герлы торчат в вестибюле с транспарантом на грудях: «PLEASE MARIUS FUCK ME!»[86] И ей приходится разыгрывать, что именно это он и проделывает. Обалдеть.
Герла, однако, была из Японии (из провинции, сказала А.), а Б., режиссер, вовсе и не кричал, он вообще не издал ни звука. А если бы и издал, что осталось бы от этого после перевода? На этом чужом языке, который, кажется, специально создан лишь для догадок, уверток и неоднозначности?
Единственное, что девушка смогла услышать: «“Deshima”, дубль двадцать пятый. Тишина. Работает камера».
Все же остальное не работало. Исполнительница роли Йоко пялилась в пустоту.
– Приложите руки еще раз к его лицу, в точности как до этого. Пожалуйста, фрау Й., переведите ей. Так, словно она не может дотронуться до его лица. А потом руки у нее опускаются, медленно-медленно, и замирают на ее свитере. Вот так: крест-накрест. И вдруг одним-единственным рывком стягивают его через голову. Но затем она овладевает собой, ее лица не видно, тело обнажено по пояс. Мариус кладет ладони ей на грудь, полностью покрывая ее. Он касается лбом своих рук. Переведите ей это, фрау Й.
Девушка вновь приближает руки к чужому мужскому лицу, осторожно трогает его подбородок, словно он из стекла, как трогают стеклянный сосуд, не решаясь поднять его. Потом она смущенно опускает руки, кладет их на колени, разглаживает ткань.
– Стоп, – произносит режиссер.
Оператор согнулся пополам; ММВ все еще стоит на коленях перед партнершей, все еще держа ее, ради приличия, за бедра. Затем встает и распрямляет плечи.
Целоваться они уже целовались. ММВ вытянул свои губы, чтобы дотянуться до ее, хотя она и опустила подбородок на грудь. Детский поцелуй после воскресной школы: Том Сойер и Бекки Тэтчер.
Б., режиссер-тихоня, орать не стал.
– Мы сделаем еще раз только одну эту сцену, – сказал он переводчице. – Ей даже лица не нужно будет показывать.
– Но грудь будет видна? – спрашивает фрау Й. по-немецки.
– Да, – сухо отвечает режиссер – Она и должна быть видна. Но недолго. Потом ее перекроет голова Мариуса.
Фрау Й. вновь начала что-то втолковывать девушке, грациозно стоявшей в застывшей позе на коленях на подушечке посреди татами, но как-то уж очень одиноко в длинном коридоре. Глаза ее были опущены, она едва кивала, пока фрау Й. держала взволнованную речь, более продолжительную, чем того требовал повод.
Автор сценария, в качестве зрителя на заднем плане, заподозрил, что тут только потому так много говорят, что режиссура вообще позволяет с собой дискутировать. А говорить-то можно было бы о пестром норвежском свитере с мелким рисунком, в котором исполнительница вышла на свою главную любовную сцену. Сама же сцена не могла быть темой для обсуждений. Прочти она сценарий – знала бы: здесь у нее в руках ключ ко всему фильму. А она сидит тут, словно не ведает, о чем речь. Хочет играть саму скромность, но, по крайней мере, это надо суметь сыграть, а для этого надо еще захотеть сыграть хоть что-то. Эту же невинность в свитерочке занимает, кажется, только один вопрос: чего, собственно, она тут забыла. И от фрау Й. больше не слышно напоминаний актрисе о необходимости понимать роль, а только лишь об обременительном факте взятых на себя обязательств. Во всяком случае, неудовольствие на юном лице все больше становилось выражением неистребимой досады.
84
Даймё (яп.) – вассалы правителя сёгуна, местные князья, земельные собственники на условиях безоговорочного участия во всех военных действиях сёгуна.
85
Здесь: дубль (англ.).
86
Пожалуйста, Мариус, трахни меня! (англ.)