Ребята из УГРО

— Последнее время работал в Нерчинске старшим уполномоченным, — рассказывал Лисин. — А тут вызвали в Читу и велели ехать в Петровск-Забайкальск, принимать у тебя дела. Слушай, Дорохов, а как тут с жильем?

Но Сашке почему-то не захотелось навязывать Лисина Дормидонтовне, и он пожал плечами: найдешь, мол, чего там.

Горько было расставаться с городом, к которому привык, с друзьями-сослуживцами. На вокзале провожавшие пытались шутками и смехом развлечь Сашу. Простатин, заметив пристегнутый к рюкзаку большой охотничий нож в деревянных ножнах, даже засмеялся:

— Ножик-то, ножичек зачем в Читу берешь? Оставил бы Дормидонтовне лучину колоть. Там на охоту уж не походишь. Будешь сутками в кабинете сидеть.

Лисин, стоявший рядом, достал из кармана складной перочинный нож с множеством лезвий и предложил тут же меняться. Но Саша поначалу отказался. Он дорожил своим ножом: выковал его местный кузнец из обломка меча, завезенного в Сибирь, может быть, еще самим Ермаком, — но тут же подумал, что действительно в Чите более удобен складной нож, и под общие увещевания и смех в конце концов поменялся.

На первом же полустанке поезд задержали. Саша решил узнать, в чем дело, вышел в тамбур, соскочил на платформу. Его сразу ударило, захлестнуло морозным вихрем, прижало к ступенькам. По другим путям навстречу шел воинский эшелон. Вместе с клубами пара из теплушки вырвалась, кружась над составом, незнакомая песня:

Слова полоснули Александра. Запершило в горле. Вспомнилась сводка, что слушал днем. Фашисты получили по зубам под Москвой, но прорвались к Ленинграду, захватили половину Украины. Даже в Петровск-Забайкальске появились эвакуированные — женщины, дети и старики. Их сразу можно было отличить от местных, и не только по одежде, не приспособленной к сибирским морозам, а по изнуренным лицам, застывшей в глазах тоске.

Дормидонтовна привела к себе в дом бабку с мальчонкой семи лет. Он какой-то заморенный, запуганный. Хлопнет во дворе калитка, а он дрожит, озирается. Про бабку и говорить нечего. Приехали они из-под Смоленска. Старушка рассказывает и плачет: бомбежки, пожары, голод…

Дорохов вернулся в вагон, забрался на свою полку и попытался заснуть. Но перед глазами вставали то Боровик, сбежавший на фронт, то мальчонка, поселившийся вместо него. Перед отъездом Саша отдал Дормидонтовне всю мебелишку, которой обзавелся за это время, а эвакуированной старухе — свою дошку. Сам он уезжал в полушубке, что недавно получил как обмундирование. Мальчишке добыл валенки. Уже собрался уходить, а тут подошел этот пацан и попросил:

— Ты их убивай побольше, дядя Саша!

— Кого? — Не сразу понял Дорохов.

— Да фашистов. — И мальчик серьезно пожал ему руку.

…Как же убивать их, когда поезд несет его совсем в другую сторону, дальше от смертного боя и народной войны! Как жить ему, Дорохову, думал Саша. Написал кучу рапортов, писал о том, что с отличием закончил школу снайперов, доказывал, что может быть разведчиком… И все без толку… В разговоре с военкомом мелькнула надежда… А теперь все рухнуло. Ворочаясь с боку на бок, он так и не заснул до самой Читы.

На читинском вокзале его встретила женщина. Она смотрела с огромного полотна, прижимая к груди ребенка. Ветер колыхал холст, и казалось, что лицо и губы ее были живыми. Мать вопрошающе протянула вперед руку, и слова, написанные внизу, воспринимались не глазами, а сердцем, они звучали громко, на весь вокзал, на всю площадь, спрашивая его, Сашу: что он сделал для фронта?

Дорохов шел от вокзала пешком, отмечая про себя перемены. Всегда многолюдные, читинские улицы опустели. Навстречу попадались солдаты и командиры в одиночку и группами. Прошли строем несколько подразделений, с оружием, с полной выкладкой. Саша остановился, рассматривая роту солдат, вооруженных автоматами. Это оружие было редким, а тут целая рота. Штатской публики почти не встречалось. До управления всего три квартала, но Сашу дважды останавливал комендантский патруль. Только при второй проверке он сообразил, что его полушубок и шапку принимают за общевойсковую форму. Возле магазина, где когда-то покупал хлеб, вытянулась длинная очередь — старухи, женщины и несколько ребят. Мужчин в очереди не было. На весь длинный хвост два старика.

На службу он шел как на каторгу. Зачем ему это повышение? Фронт — вот куда ему надо. Отец прислал письмо, длинное, почти на четыре страницы, сроду таких не писал. Все советы, советы — на все случаи жизни, а под конец просьба не оставлять мать. Видно, не рискнул прямо написать, что ждет отправления на фронт. Отец будет воевать, а он, молодой и здоровый, проторчит в тылу. Кончится война, как он людям в глаза посмотрит?

В мирное время он был бы счастлив стать начальником самого боевого отделения в уголовном розыске. Шутка ли, отделение по борьбе с убийствами, разбоями и грабежами доверяют ему, комсомольцу Дорохову. Но сейчас это назначение его не обрадовало, более того — было некстати.

Деревянное здание управления, где он работал почти два года назад, показалось ему каким-то серым, неприглядным и еще больше нагоняло тоску. В подъезде вместо постового милиционера стояла девчонка. Милицейская форма сидела на ней мешком. Ее тоненькие ножки запросто могли войти в широкое голенище одного сапога. Кобура револьвера оттянула и перекосила пояс. Саша вспомнил бравых, подтянутых милиционеров, по которым посетители судили о всей милиции…

В коридоре на дверях бросились в глаза таблички с новыми фамилиями. Там, где недавно работал Торский, значилось:

«Н. С. Арзубов».

…В тот же день Дорохов получил отдельный кабинет и десять работников. Налицо оказалось трое: два парня, недавно переведенные из милиционеров, да старик из участковых. Старший уполномоченный Крутов лежал после ранения в больнице, еще трое находились в командировках.

Конечно, подумал Саша, при таком-то составе он самый опытный. Крутова он знал и прежде. Толковый, но с грамотешкой у него неважно. С теми, что в командировках, сталкиваться приходилось, ничем особенным они не выделялись. И снова Сашу охватила тоска. К концу дня к нему пришел старик комендант, передал ключ и ордер на комнату:

— Занимай. Комната хорошая, и человек там жил стоящий. Ушел на фронт с первых дней. Сейчас у меня таких хором хоть отбавляй. Не понравится — другую дам.

Зачем ему эти хоромы? И в управлении на диване можно спать. Все равно он задержится тут недолго.

Дорохов выполнял свои обязанности почти механически и ходил потерянный. Наконец он не вытерпел. С рапортом отправился к новому начальнику уголовного розыска.

Аркадий Порфирьевич Гущин, высокий, чуть ли не двухметрового роста, с длинным, каким-то унылым лицом, очень спокойно прочел рапорт.

— Тяжко тебе, Дорохов? А мне, думаешь, легко? Два сына воюют, один уже в госпитале, а я, здоровый мужик, тут, в тылу. — Он говорил тихо, медленно, словно маленькому ребенку. — Ходил к начальству с таким же рапортом. А мне спокойно так объяснили, что если не выправим положение с преступностью, то под суд отдадут, и тогда, может, и попаду на фронт, но только в штрафники. Зря ты мечешься. Мы тебя как дельного человека сюда взяли, а ты вроде саботажем вздумал заниматься. Ты у Крутова в больнице был? Плохо, что не выбрался. Все со своей обидой носишься. Звонил я сегодня его врачу, говорит, что вроде получше Крутову стало. Тебе не рассказывали, как его ранили? Нет? Тогда слушай. В его дежурство пришла женщина и заявила, что у нее скрывается дезертир, какой-то дальний родственник. Сбежал с пересыльного пункта — и прямо к ней. Сначала говорил, что его отпустили в гости на сутки, а потом сознался, что на фронт не хочет. А у этой заявительницы и муж и братья воюют. Ну вот она сначала его уговаривала самому объявиться, а когда гость не послушался, пришла к нам. Крутов взял с собой милиционера и вместе с женщиной пошел к ней домой. Договорились, что она откроет дверь, войдет и незаметно впустит Крутова. Но не тут-то было. Открыла женщина замок, а изнутри крючок накинут. Постучала. Гость открыл, увидел милицию и сразу выхватил из кармана своей шинели, что висела в коридоре, обрез охотничьей одностволки. Крутов женщину прикрыл, а заряд дроби ему самому достался. В плечо и в руку. Хорошо, милиционер вырвал обрез и скрутил дезертира. Ты к своим подчиненным хоть присмотрелся? Мне твой Костин нравится. Брали мы тут перед твоим приездом возле Атамановки одну шайку. Началась перестрелка. Смотрю, этот Костин прямо под огнем бегом к дому направился. После операции стал его отчитывать, а он и говорит: «Зря вы, товарищ начальник. На фронте люди на танки в рост ходят, а я тут перед всякой сволочью на брюхе ползти должен?» К Крутову вместе давай съездим, а подчиненных учи. Опыт у тебя есть, да, говорят, и в теории ты разбираешься. А на войну пока отпустить не могу. Тут у нас тоже всякое бывает. Ты знаешь, что наши заводы производят? Могу сказать, люди сутками от станков не отходят, чтобы на фронте нашим легче было. Кто же этих людей охранять будет?