Звезды чужой стороны

Представьте себе Венгрию конца тридцатых и начала сороковых годов. В стране свирепствует хортистско-фашистский террор. Народ угнетен. Схваченных революционеров мучают, пытают до полусмерти или даже до смерти, а уцелевших бросают в тюрьмы на долгие годы. И, несмотря на это, коммунисты на воле, молодые и старые, в тяжелейших условиях продолжают борьбу против фашизма, хотя знают, что рано или поздно может прийти и их черед.

Разве удивительно, что в таких условиях кое у кого из молодых лопалось терпение: «Не могу больше! Хватит с меня преследований и гонений!»? Вот тут-то и начиналась моя работа. Нужно было растолковать этим ребятам, что бегство в СССР равносильно уходу с боевого поста, трусости, измене своему долгу, что для нас, революционеров-подпольщиков, Советский Союз – образец для действия, друг, союзник, но никак не прибежище для уставших от борьбы.

Сколько было говорено о Советском Союзе на наших тайных встречах, в кружках политучебы, во время нелегальных маевок в лесу! И, вспоминая те времена теперь, когда мне уже много раз довелось бывать в СССР, когда мы, венгры, давно уже являемся членами братской семьи социалистических стран, я не могу удержаться от невольной улыбки: до чего же мало знали мы тогда о Советской стране!

Вот хотя бы следующее маленькое происшествие. Оно случилось в новогоднюю ночь 1939 или 1940 года. Во многих странах, в том числе и в Венгрии, существует традиция весело встречать наступающий год. Мы, молодые подпольщики, слесари, наборщики, строители, служащие, посоветовались и пришли к выводу, что коммунисты должны по-особому отметить это событие. Но как именно? Спорили, спорили и, наконец, решили…

Помню, нас собралось двадцать или тридцать комсомольцев в маленьком тесном помещении. Согласно принятому решению, все должны были откровенно сказать, что они думают друг о друге. Это был удивительный, неповторимый вечер, когда каждый самым нещадным образом бичевал грехи другого и свои собственные: ты не пришел на подпольную явку вовремя, а я недостаточно усердно выполнял поручения, а ты иногда ведешь себя не по-товарищески, а я…

Лишь глубокой ночью, после бесконечных речей, после беспощадной критики и самокритики, наши ребята, обессиленные, но очень довольные, пошатываясь, поднялись со стульев. Мы искренне считали, что встретили новый год на советский манер: наверняка так или, во всяком случае, очень похоже отмечают в СССР этот праздник. Прошло еще немало тяжких лет, прежде чем мы поняли, что свободное непринужденное веселье – это драгоценное качество настоящих людей – присуще, в первую очередь, людям, свободным от рабских оков капитализма.

Позже, когда пробил час освобождения, мне стало ясно, что не только мы не знали, как живут «там», в Советском Союзе, но и простые советские люди тоже плохо представляли себе нашу жизнь, мало знали о нашей подпольной борьбе.

Освобождение я встретил в Будапеште с оружием в руках, как боец партизанского отряда. Предыдущей ночью наш отряд взорвал фашистское орудие на одной из центральных магистралей столицы. Орудие это должно было задержать продвижение советских частей к центру города. Той же ночью наш маленький отряд потерял одного бойца – можно ли представить большую трагедию, чем смерть буквально за мгновение до свободы, особенно для того, кто за эту свободу боролся! Но если уничтожение орудия помогло сохранить жизнь хотя бы одного из советских солдат, сражавшихся за Будапешт, то, значит, и эта жертва была не напрасной.

И вот тринадцатого января 1945 года свобода для бойцов нашего партизанского отряда предстала в виде советских воинов, занявших соседний дом. Но вот беда: освободители посчитали нас подразделением фашистской армии – в целях маскировки мы носили раздобытую с огромным трудом венгерскую военную форму, в карманах у нас были поддельные воинские документы.

Мы без конца твердили на невероятной смеси русского, венгерского и немецкого, что мы не «такие» солдаты, а комсомольцы, молодые коммунисты. Но добивались только того, что советские бойцы и офицеры спрашивали недоверчиво: «Ах, коммунисты? Тогда покажите партбилеты!» Все понятно: откуда им, жившим совсем в других условиях, знать, что в преследуемой подпольной партии нет и не может быть никаких партбилетов!

В конце концов один пожилой офицер-политработник снял с нас неприятное обвинение во лжи. Правда, и он сначала потребовал у нас партбилеты, но когда я, в который уже раз, принялся объяснять, что у нас их не бывает, у него вдруг просветлело лицо: «Правильно! Теперь я вам верю! Вы в самом деле коммунисты! Конечно же, у вас не может быть никаких партбилетов. Но не удивляйтесь, что наши молодые товарищи вам не поверили. С одной стороны, они не знают, что такое подполье, а я сам был подпольщиком, а, с другой стороны… В общем здесь, на территории Венгрии, к нам иногда обращаются люди, которые называют себя коммунистами, показывают бумаги, документы. А я знаю, что они врут. Их обличают как раз эти самые «документы». Разве может партия в таких тяжелейших условиях подполья выдавать какие бы то ни было удостоверения о членстве?»

Словом, мы не много знали друг о друге. Но самое главное мы знали все, коммунисты и комсомольцы. Знали цель, во имя которой мы боремся. Знали средства ведения борьбы. И хотя мы, венгерские подпольщики, не имели ясного представления о том, как встречает новый год советский рабочий, зато мы старательно изучали труды Ленина – их было очень нелегко достать, и они бережно передавались из рук в руки – изучали историю партии, изучали Маркса. И если к нам иногда попадали коммунистические газеты из других стран, мы их зачитывали до дыр, а свою собственную подпольную печать, подпольные листовки старались распространять как можно шире: проносили в цеха, подкладывали под двери квартир, разбрасывали в селах, солдатских казармах. Чтобы знали все: есть в Венгрии коммунистическая партия, есть коммунисты!

Сколько нас было? Мало – и очень много. Мало потому, что среди десяти миллионов населения Венгрии лишь лучшие находили дорогу к партии. Много потому, что наша скромная работа имела большой отзвук. На каждом более или менее значительном предприятии, в профсоюзах, в различных организациях были коммунисты, многие из которых взяли в руки оружие, чтобы до конца бороться против гитлеровцев и «своих» доморощенных фашистов – нилашистов.

Для меня было большой честью, когда в то трудное время, незадолго до освобождения, подпольная коммунистическая партия поручила мне руководить комсомолом. Я был последним секретарем подпольного комсомола Венгрии. И я особенно хорошо знаю, что значила для оставшихся в живых – многие наши товарищи погибли в борьбе – первая встреча с советскими людьми, встреча, которой мы так ждали. Мы узнали людей нового мира. Совсем другого, чем наш, в котором двадцать пять лет властвовал фашизм. Это было для нас огромным событием, оно запомнится на всю жизнь.

Но и среди советских воинов были такие, для которых встреча с нами тоже оказалась событием. Они убедились, что Венгрия – это не только фашистская страна, страна оголтелого национализма и последний сателлит Гитлера, но и страна, где угнетенный народ ждет освобождения, где лучшие люди борются за свободу и встречают советских воинов, как братьев. Они своими глазами увидели этих венгров, готовых рисковать жизнью, чтобы хоть немного помочь советским бойцам, настоящих венгерских патриотов, старых и молодых, коммунистов и комсомольцев.

Именно в те дни мы, венгерские комсомольцы, познакомились с совсем еще молодым офицером, который одним из первых пришел на нашу землю. Позднее, когда умолкли орудия и венгерская молодежь вместе со своими отцами и старшими братьями стала строить новую жизнь, многие из нас искренне подружились с этим офицером – как и для других, для меня он тоже был одним из первых людей «оттуда». Я говорю здесь об авторе этой книги, о «таварише Квине» – как мы его тогда называли.

Ныне мы, боевая молодежь тех лет, венгерские комсомольцы-подпольщики, уже, к сожалению, не стройные юноши, а солидные отцы и матери семейств, иные с сединой на висках, директора заводов, профессора, инженеры, партийные работники, ответственные государственные служащие. И когда мы теперь вновь встречаем в Венгрии нашего друга и товарища, офицера Советской Армии, ставшего писателем, то спрашиваем в шутку: «Ну, как, ты тоже помолодел за эти годы, наш товарищ Квин?»