Вопль убийства

Чайлдс посмотрел на своего начальника с сочувствием и пониманием и тихо заметил:

— Если бы миссис Доулиш была в Англии, я посоветовал бы вам отдохнуть часок у себя дома, сэр. Ну а так… почему бы вам не пообедать пораньше? Можете пойти в паб за углом. Если понадобитесь, я с вами могу связаться за две-три минуты.

— А знаете, по-моему, вы правы, — прогудел Доулиш и поднялся со стула.

Но и спускаясь в лифте, пересекая двор и направляясь мимо Кеннон-Роу к пабу, в котором предпочитали есть все ярдовские сотрудники, он продолжал думать о Шейле Бернс. Конечно, Чайлдс был прав: ее скорее убьют, чем оставят в живых. Преступник, которого он знал как Коллиса, был самым безжалостным из всех, против кого он когда-либо работал. Но он никогда его не видел, и ни одна полиция не могла его опознать, потому что не было достоверных описаний его внешности. Говорили лишь о его характерном свисте…

— Боже мой! — ахнул Доулиш. — Так, может быть, он потому и похищает людей с такой легкостью? Доводит до обморока звуковой волной? Неужели Шейлу Бернс похитили прямо из коттеджа «Сильвэн»?

Шейла Бернс почувствовала свет. Он не был резким, и все-таки ее глазам было больно. Какое-то время она лежала в полубессознательном состоянии, мечтая, что кто-ни-будь возьмет и выключит свет. Он был где-то далеко над ее головой, и это было все, что она знала.

Спустя какое-то время она неуверенно начала размышлять.

Какие-то мысли, воспоминания проступали постепенно, не вызывая той мучительной боли, которая была раньше, когда она сосредоточивалась на них в разговоре со странным, очень большим мужчиной. Она пыталась вспомнить его имя, но не могла. Она вспомнила как что-то очень давнее, что она ехала по извивающейся проселочной дороге к… Эрику.

Эрик.

Она испытывала непривычное чувство безнадежной отрешенности, как будто что-то внутри нее знало, что она никогда больше не увидит Эрика. Этот эпизод ее жизни завершился. Эпизод? Три года счастливой сладкой горечи, упоения, волнений, блаженства, страха, вины — и все это на грани отчаяния. Она помнила все эти чувства, сознавала, что они были, но не ощущала их, не переживала, что у нее с Эриком не будет больше ничего, не будет нежного прикосновения его рук, не будет трепета обладания.

Где она находится?

Медленно припоминала она дорожное происшествие, дорогу к коттеджу. Чей это был коттедж? Нортона… нет, Хортона. Как он назывался? Она сделала умственное усилие, вспоминая. Коттедж «Сильвэн», вот как. Теперь все прояснилось. Клэр Хортон с ее угловатым телом, костлявым лицом и большими зубами. Джим Хортон, довольно красивый человек, и тот мужчина, который разбудил ее, мужчина с большим красивым лицом, перебитым носом, неожиданной мягкостью.

Она вспомнила, как злилась и как была недовольна, раздражительна.

Она вспомнила, как говорила, изливала всю свою душу, плакала, рыдала… И еще она вспомнила покой, тепло его руки и… сон.

Сколько времени она здесь?

Почему горит свет? Неужели она проспала целый день?

Не ощущая тревоги, но с большим любопытством она попробовала сесть и оглядеться. И тогда обнаружила, что привязана к кровати ремнем вокруг талии, что она не в милой спальне коттеджа «Сильвэн», а в какой-то комнате с голыми стенами и почти без мебели, с единственным источником света высоко на потолке, а в двери нет даже намека на замок или ключ.

Что это, в сущности, тюремная камера!

В ней пробудились сомнения, но еще не слишком сильные. Она почувствовала, что, по-видимому, ей дали какой-то наркотик, сонное действие которого еще не прошло, и стала спрашивать себя, что бы это могло означать. Спрашивать медленно, через силу.

Спустя пять, а может, десять, а может быть, еще больше минут в двери раздался какой-то звук.

14

Вопросы

В первый раз после того, как пришла в себя, Шейла почувствовала острое беспокойство. Она уставилась на дверь без ручки, сердце забилось чаще, тело напряглось так сильно, что ремень, которым она была привязана, врезался в кожу. Все звуки прекратились, как если бы кто-то стоял и молча ждал, но точно сказать это было нельзя.

Дверь стала медленно открываться, и она затаила дыхание.

Дверь открылась еще шире, и появился молодой человек.

От внезапного приступа страха она ахнула.

Шейла не знала, что частично это было следствием того, как падал свет на лицо этого человека, но она увидела сатира: бледное худое лицо с высокими дугами бровей, слегка открытый рот, влажные губы. От выражения его лица у нее осталось впечатление зла. Чувство нависшей опасности усилилось, когда он очень медленно закрыл за собой дверь, остановился спиной к двери, посмотрел на Шейлу и медленно двинулся вперед.

Он остановился над ней, посмотрел вниз мутными сощуренными глазами и воровато, как двигался, улыбнулся. Нахлынувший страх не помешал Шейле почувствовать, что он получает удовольствие от того, что делает, что производимый им эффект был с жестокостью рассчитан.

Он протянул к ней руку со слегка скрюченными пальцами, как будто готовыми вцепиться в нее, сомкнуться на ее горле. Затем медленно, нарочито, как все, что он делал, он перевел взгляд с лица на ее грудь, с груди на талию, с талии на ноги.

Она чувствовала себя голой.

Ей хотелось закричать.

Затем его взгляд снова стал подниматься к ее лицу, и при этом он начал улыбаться.

— Кто вы? — спросил он.

У него был приятный, мягкий голос воспитанного человека.

Когда она не ответила, он повторил вопрос и слегка наклонился вперед, чтобы наверняка расслышать ее ответ.

Она едва могла дышать, но надо было ответить, надо было выжать из себя слова. Прямой угрозы не было, если не считать той, на которую намекали скрюченные пальцы и сама его манера держаться, но ее охватил безумный ужас.

— Я… я Шейла… Бернс!

— Говорите четче, — приказал он.

— Я… Шейла… Бернс.

— Шейла? — Он наклонился ниже.

— Да… — Грудь ее вздымалась, ремень так сильно сдавливал талию, что при вздохе будто заталкивал ребра в легкие, почти удушая ее. — Шейла Бернс.

— Шейла как?

— Бернс! — Она задохнулась и начала называть по буквам, причем каждая буква болезненно вырывалась из груди: — Б-е-р-н-с! Бернс!

Он слегка отпрянул.

— Не кричите, — произнес он мягким голосом. — Я вас хорошо слышу.

Она слышала отчаянный стук своего сердца, заглушающий даже ее хриплое прерывистое дыхание.

— Почему вы приехали в Хэйл? — требовательно спросил он.

— Я ехала… ехала повидаться с другом. Я…

— Что за друг у вас здесь рядом?

— Не здесь, не рядом, он живет около Оксфорда! Я… мне сказали, что здесь короткая дорога. Я просто поехала короткой дорогой.

— Знаете что? — проговорил молодой человек. — Я вам не верю. — Он замолчал и молчал достаточно долго, пока не увидел на ее лице гримасу, которая не была похожа на улыбку, и затем продолжал: — Я не люблю лгунов. Тем, кто мне лжет, потом всегда становится больно.

— Я не лгу! — воскликнула она. — Это правда!

— Звучит непохоже на правду.

— И все-таки это правда!

— Вам не кажется, что вы очень уж сильно волнуетесь? — спросил мужчина.

Он протянул руку и коснулся указательным пальцем ее губ. Сначала давление было легким, но постепенно усиливалось, до тех пор, пока верхняя губа не оказалась сильно, до боли, прижатой к зубам. Вместо того чтобы остановиться или отвести руку, он продолжал давить сильнее, и боль превратилась в мучительную пытку. Шейла втягивала короткими рывками воздух, который с хрипом проходил через нижние зубы.

Медленно, так что сначала она даже не поняла этого, он уменьшил давление и наконец убрал руку совсем.

— А теперь скажите мне правду, — приказал он.

Она чувствовала страшную боль, поняла, что верхняя губа начинает распухать, и рассвирепела, как никогда раньше. Яростно глядя на него, она почти заорала:

— Ладно, хотите правду — вот: вы самый жестокий зверь, какого я когда-либо видела! Я поехала короткой дорогой и попала в аварию. Это вся правда.