Мир Жаботинского

Это выражение «play the game» мы вызубрили, но поняли его совершенно неправильно. Мы почему-то решили, что это значит, что англичанин, играя с нами в футбол, обязуется падать, как только мы упадем, и промахиваться, когда мы промахиваемся. Глупости. Перевод и смысл этого знаменитого выражения — «уважай правила игры». И первое из этих правил —«бить по мячу, бить сильно и не промахиваться». Если ты вместо того, чтобы бить, начнешь раскланиваться и рассыпаться в комплиментах Великой Британии, не жди, что тебе ответят тем же. Англичанин спокойно отберет мяч и устремится к твоим воротам. А если ты начнешь жаловаться, то в ответ услышишь в качестве урока на будущее: «Бей!».

«футбольная мудрость» (оригинал на иврите), «ха-Арец», 7.7.1920.

Халуцианство

«Человек, взгляд которого всегда устремлен к цели и все дела которого — во имя цели».

«Халуц» — пионер. В период между двумя мировыми войнами так назывался еврейский юноша, который прошел полутора- или трехгодичный курс в одном из центров «подготовки» в странах галута, т. е. приобрел навыки тяжелого физического труда, получил разрешение на въезд в Страну («сертификат») и прибыл в Эрец Исраэль «голым и босым», чтобы работать там в одном из кибуцев или на пригородных плантациях. Он приехал, чтобы, как пелось в песне, «построить Страну и построить себя в ней». Это стремление «построить себя» находило выражение не только в попытках скопить личный капитал (зачастую успешных, особенно в период «процветания» Эрец Исраэль), но и в стремлении утвердить «трудящуюся Эрец Исраэль» как главную, безраздельно властвующую силу в экономической и политической жизни Страны. Это стремление не могло не показаться Жаботинскому необоснованным. Но главное, против чего он возражал,— это попытка, придавая личным и классовым интересам высший приоритет, называть это «халуцианством». Представление о «халуце», о «пионере» было в его глазах совершенно иным. Здесь он был полностью согласен с основателем этого движения Йосефом Трумпельдором:

Никогда не забуду его ответа, даже обстановки не забуду. Мне он дал свой ответ в скупо освещенной комнате, где-то на задворках Челси, но еврейский народ получил тот ответ на горах и в долинах Палестины, и народ его тоже никогда не забудет. Первому плану его помешал развал России; второй он осуществил. Слов его я не записал — незачем: я их и так запомнил. В той каморке, летом 1916-го года, он развил передо мною простой и величественный замысел «халуцианства».

— Халуц,— значит «авангард»,— сказал я.— В каком смысле авангард? Рабочие?

— Нет, это гораздо шире. Конечно, нужны и рабочие, но это не то. Нам понадобятся люди, готовые служить «за все». Все, что потребует Палестина. У рабочего есть свои рабочие интересы, у солдата свой esprit de corps; у доктора, инженера и всяких прочих — свои навыки, что ли. Но нам нужно создать поколение, у которого не было бы интересов, ни привычек. Просто кусок железа. Гибкого, но железа. Металл, из которого можно выковать все, что только понадобится для национальной машины. Не хватает колеса? Я — колесо. Гвоздя, винта, блока? Берите меня. Надо рыть землю? Рою. Надо стрелять, идти в солдаты? Иду. Полиция? Врачи? Юристы? Учителя? Водоносы? Пожалуйста, я за все. У меня нет лица, нет психологии, нет чувств, даже нет имени: я — чистая идея служения, готов на все, ни с чем не связан; знаю только один императив: строить.

— Таких людей нет,— сказал я.

— Будут.

Опять я ошибся, а он был прав. Первый из таких людей сидел предо мною. Он сам был такой: юрист, солдат, батрак на ферме. Даже в Тель-Хай он забрел искать полевой работы, нашел смерть от ружейной пули, сказал «эн давар» и умер бессмертным.

«Слово о полку», «Автобиография».

В лекции, прочитанной в Париже в марте 1925 года, в пятую годовщину гибели Трумпельдора, Жаботинский снова рассказал слушателям о «халуцианском кредо» героя Тель-Хая:

Трумпельдор научил нас очень важной вещи — что такое «халуц». Это слово обычно переводят как «пионер», первый в ряду. Но этот перевод не передает всего, скрытого в этом древнем слове. Халуц — не фермер и даже не крестьянин, он не страж и не просто рабочий. Халуц — это человек, прорвавшийся вперед и сбросивший как ненужное все, что связывало его с галутом. Человек, никому ничем не обязанный, не подчиняющийся никому, кроме его величества Еврейского Народа. Он целиком предан одной идее. Человек, взгляд которого всегда устремлен к цели и все дела которого — во имя цели. Сегодня он — рабочий, завтра — землепашец, послезавтра, возможно, воин. И воин настоящий. Трумпельдор был готов пролить и пролил во имя цели и пот свой и кровь свою.

«Его последний выстрел», «ха-Машкиф», 3.3.1939.

Сказанное привело Жаботинского к выводу, что:

Прибывающий в Израиль делает это не для улучшения условий жизни или занятия какого-либо общественного положения. Благодарение небесам, нынче положение рабочего в Израиле не хуже, чем где-либо в Европе. Но я не уверен, что так будет всегда. Так не было во времена билуйцев[*], столь же неблестяще шли дела во времена американских пионеров, построивших эту страну, и у нас еще будут времена, когда придется нам потуже затянуть пояса. Это в природе понятия «пионер», еврейский перевод которого — «халуц»: жертвы, нехватка во всем, самоограничение. И нет тут места «жалости» — никто не заставлял вас ехать сюда, никто не будет заставлять.

Добровольцы! Не надо становиться добровольцем, если ты согласен строить государство лишь с таким-то и таким-то условием. Но если уж стал добровольцем, знай, что тебе придется отказаться от многого, от чего бы ты ни за что не отказался в галуте.

«Класс» (оригинал на иврите), ежемесячник «Бейтар», 2.1933; в сб. «Нация и общество».

К тем, кто требовали себе титула «халуц» и обвиняли Жаботинского, развенчивавшего их, в том, что он «враг рабочих», Жаботинский обращался:

Зачем идет наш авангард к Сиону — «строить» или «застраиваться»? Строить государство для всех евреев во имя осуществления пророчества Возврата в Сион или создавать для себя лично условия поудобней? В первом случае его путь подобен дороге добровольца на войне: неважно, будет ли ему легко и удобно, главное — победа. Возможно, я наивен, но когда я впервые услыхал слово «халуц», я понял его именно так...

Нынче разговоры о неизбежности жертв считаются жестокостью. Но какая может быть жестокость, если речь идет о добровольцах? Не хочешь — не иди. Или иди и борись за «свои интересы», и Бог тебе в помощь, и становись себе «паном». Но тогда не называй себя «халуц». Никто не обязан быть пионером и отказывать себе во многом, но пионер — это лишь тот, кто готов себе отказывать и не требовать за это награды...

Было бы интересно представить этих господ Трумпельдору: вот твои пионеры, готовые жертвовать собой ради достижения цели — ради того, чтобы вытащить наш народ из бездны... Когда кто-либо пытается им напомнить, что спасение всего народа, строительство государства может потребовать и каких-то жертв, они разражаются криками о «жестокости» и честят его «классовым врагом рабочих»...

«Слаще меда», «ха-Ярден», 1.8.1935; в сб. «В бурю».

Подобную «жестокость» проявлял Жаботинский и по отношению к своим ученикам-бейтаровцам, которые, приезжая в Эрец Исраэль должны были пробыть два года в «рабочих ротах» Бейтара, где вели полуголодное существование и занимались каторжной работой, ибо их целью было «отбить» рынок труда у дешевой арабской рабочей силы (главным образом, в Верхней Галилее), или несли боевую службу по охране жизни евреев («Рота Стены Плача», «Дорожные роты»). Жаботинский гордился этим «призывом» и мечтал о его расширении: