Страница 3 из 55
Не менее важны для Зайцева взаимосвязи двух современных великих культур — русской и французской. Их встрече посвящена глава «Дневника писателя» «Русские и французы».
«Мир в напряжении, но связался крепкими шнурами. На одном месте дернут, на другом чувствуется, тут звук раздался, там отдается», — Зайцев говорит в этом очерке об одном из последствий русской революции — выходе России «в мир» в лице русской эмиграции, несущей с собой русскую культуру. Россия перестала быть глубокой провинцией, «китайщиной» для мира. «Нет сейчас в мире человека, не знающего, что Россия не только есть, но что она — сила, тайна, может быть, смерть, может быть, новая животворность, способная — переболев — освежить мир». «Показание России» — вот миссия русской эмиграции. Зайцев I выступает против изоляционизма: «В такт жизни мировой следует сокрушать преграды: точнее и лучше знакомить французов с культурою русской, стараться, чтобы вернее они ее поняли, и самим их понять, самим брать что надо».
Одна из таких инициатив — Франко-русские собеседования. Это уникальное явление в истории мировой культуры. На протяжении полутора лет русские писатели, общественные и религиозные деятели регулярно встречались в Париже с французскими литераторами, критиками, философами. С русской стороны инициаторами создания франко-русской студии были поэт и журналист В. Б. Фохт и писательница Н. Д. Городецкая, с французской — писатель Робер Себастьен и редакция журналов «France et Monde» и «Cahiers de la Quanzaine». На собраниях обычно выступали два докладчика — с русской и французской стороны, затем происходило обсуждение заявленных тем. Среди докладчиков — Г. В. Адамович, Н. А. Бердяев, В. В. Вейдле, Г. П. Федотов, Н. Н. Берберова, Б. П. Вышеславцев, с французской стороны — Жак Маритэн, Рене Лалу, Анри Массис, Бенжамен Кремье, Габриэль Марсель, Андре Фонтена и другие. За два сезона состоялось 14 заседаний студии.
Темы заседаний объявлялись заранее и были посвящены литературным, историческим, философским и богословским аспектам. И русские и французы объединялись в несколько неформальных групп по своим литературным и мировоззренческим пристрастиям. Зайцев входил в круг так называемых «старших», «отцов», объединенных вокруг журнала «Современные записки», к которому принадлежали также М. А. Алданов, И. А. Бунин, М. А. Осоргин, Н. А. Тэффи, М. В. Вишняк, М. С. Цетлин. Другая группа сформировалась из сотрудников и авторов журнала «Числа»: Г. В. Адамович, Г. В. Иванов, С. И. Шаршун, Н. А. Оцуп, Ю. Ф. Фельзен, Г. И. Газданов, Б. Ю. Поплавский, Д. Кнут, И. В. Одоевцева. У французов наиболее острые дискуссии возникали между писателями-«католиками» и «левыми».
Все участники, как французские, так и русские, интересовались больше духовными и эстетическими, чем политическими вопросами. В ходе заседаний выявлялось единство позиций и русских и французов в некоторых областях, например, французы вставали на сторону эмигрантов в их конфликте с советской культурой; возникло также единство между православными русскими и католическими французскими деятелями — они выступали единым фронтом в полемике со сторонниками секулярного гуманизма.
«Франко-русская студия является беспрецедентным культурным экспериментом не только в истории России и Франции, но и в истории Европы вообще. Никогда еще такое количество блестящих творческих личностей, представляющих две настолько разные культуры, не сходились регулярно лицом к лицу в течение довольно длительного промежутка времени для обсуждения самых наболевших тем современного им искусства и культуры. Мы часто говорим о диалоге культур, имея в виду литературные и интеллектуальные влияния, опосредованные переводчиками, временем и географической отдаленностью. Здесь же мы имеем дело с физической встречей двух великих литературных и культурных традиций»[10], — пишет Л. Ливак, автор монографии, посвященной собеседованиям[11].
Зайцев принимал активное участие в заседаниях студии, в дискуссиях французских и эмигрантских писателей и критиков, обсуждавших взаимное влияние русской и французской литератур, сравнивавших свои взгляды на исторические судьбы различных эстетических течений, литературных жанров и отдельных писателей. Из стенограмм следует, что Зайцев присутствовал на 10 из 14 заседаний, а именно: первом (29 октября 1929 г., о «беспокойстве» в литературе), втором (26 ноября 1929 г., о взаимном влиянии русской и французской литератур), третьем (18 декабря 1929 г., о творчестве Достоевского), четвертом (28 января 1930 г., о творчестве Л. Н. Толстого), пятом (25 февраля 1930 г., о творчестве Марселя Пруста), седьмом (29 апреля 1930 г., о судьбе романа после 1918 года), девятом (4 ноября 1930 г., о советской литературе), одиннадцатом (16 декабря 1930 г., о французском и русском символизме), двенадцатом (27 января 1931 г., о наследии философии Декарта), тринадцатом (24 февраля 1931 г., о творчестве Шарля Пеги).
На двух заседаниях Зайцев выступал в дебатах. Говорил он, в отличие от большинства участников, по-русски, переводчиком был В. Б. Фохт. Так, по поводу доклада поэтессы и литературного критика Ю. Л. Сазоновой «Влияние французской литературы на русских писателей», сделанного на втором собрании, Зайцев заметил, что она недостаточно осветила влияние французской литературы на трех русских прозаиков — Тургенева (влияние Мюссе и Бальзака), Толстого (в частности, батальные сцены «Войны и мира» создавались не без влияния сцены сражения при Ватерлоо у Стендаля) и раннего Достоевского (который сам признавал влияние Бальзака). Однако главная мысль Зайцева в том, что «эти три больших русских прозаика, достигнув зрелости, полностью освободились от французского влияния»[12]. Что касается современных прозаиков, Зайцев предположил некоторое воздействие на них Флобера, не назвав, впрочем, имен.
Второе, развернутое выступление Зайцева состоялось на седьмом собрании, где с докладами на тему «Роман после 1918 года» выступили Бенжамен Кремье и Всеволод Фохт. Приводим это выступление, зафиксированное в стенограмме (в обратном переводе с французского):
«Русский человек, который провел годы на своей родине, переживший войну, революцию и оказался во Франции, приобретает двойной опыт: собственный и чужой. Наш опыт мы пережили непосредственно. Что касается опыта других, мы можем судить о нем лишь косвенно, через литературу.
У нас всегда очень любили и ценили французскую литературу. Россия довоенного времени представляла себе Францию по произведениям Золя, Мопассана, Бурже, Анатоля Франса, позднее — символистов. Люди моего поколения постоянно читали Верлена, Метерлинка, Верхарна, Гюисманса. Мировая трагедия на десяток лет вырвала нас у Запада, о котором мы больше ничего не знали. Затем, по удивительной воле судьбы, русские, которые уже не были прежними, оказались во Франции, которая более не была прежней. Кто больше изменился? Кто больше пострадал? Не мне судить. И какой мерой судить? Можно лишь констатировать, что мы находим здесь нечто иное, чем то, о чем знали прежде. Поколение, пережившее войну, принесло новую ноту, которую мы никогда доселе не слышали. Цели и предметы французской литературы стали глубже, обрели новую остроту, она коснулась другого мира. Тема трагедии стала более обширной — именно это замечает русский глаз, в то время как прежде он видел главным образом вольтеровскую линию у Анатоля Франса. Сейчас, несмотря на весь блеск, Анатоль Франс не донесет больше ничего ни до одного сердца.
Не будем говорить о талантах, об их значимости. Только время позволит установить, что в литературе современной Франции великое, а что исчезнет, но отклик души позволяет ясно почувствовать это. Все обостряется, и противоречия отделяют одних из других. Есть те, кто делают работу расчленения, есть те, кто собирают, строят, восстанавливают. Мало „нейтральных“ писателей (среди них блестящие Моруа и Моран). Те, кто расчленяют, действуют иначе, чем прежде. Их вооружение стало сложнее, и анализ, который они используют, глубже. Микроскопы, которыми пользуется Пруст, чтобы рассматривать ткань души, были неизвестны прежде, но не случайно они появились во время большого разлома, как не случаен и тонкий яд Жида. Мир вошел в сферу трагедии, и главная литература сегодня, французская литература, не может не отразить этот факт, усиливая притяжение двух полюсов.
10
Новая книга о взаимодействии русской и французской культур // Санкт-Петербургский университет. 2005. 17 июня. № 14–15.
11
Le Studio Franco-Russe 1929–1931. P. 234–235./ Textes réunis et presentés par Leonid Livak; Sous la rédaction de Gervaise Tassis. Toronto: Toronto Slavic Library, 2005. В обстоятельной вступительной статье Л. Ливака проанализированы основные идеологические, философские и эстетические течения — как русские, так и французские, — представленные в студии. Подробно разбирается тематика франко-русских собеседований в студии в контексте парижской политической, культурной и литературной жизни межвоенного периода. Кроме вступительной статьи публикуются (на французском языке) полные стенограммы всех 14 публичных диспутов эмигрантских и французских писателей и философов, регулярно проходивших в течение двух парижских сезонов (1929/30; 1930/31).
12
Le Studio Franco-Russe 1929–1931. P. 84–85.