Страница 6 из 94
Ферун подошел к Холму и положил руку ему на колено. Он понимал, что людям иногда надо выговориться.
— Когда он — Крис — начал водиться с ифрианами, летать с ними, я этому только радовался, — продолжал человек, глядя в окно. Время от времени он затягивался сигарой, но делал это машинально, бессознательно. — Крис слишком много сидел над книгами, был очень одинок. Поэтому и друзья из Ворот Бури, его полеты туда… Потом, когда он с Эйат и со всей честной компанией стал летать по всей планете — мне казалось, он делает то же самое, что я в его возрасте, только его есть кому подстраховать в случае опасности. Я думал — может, он тоже в конце концов запишется во флот… До меня слишком поздно дошло, что это не дань старомодному молодечеству. Мы с ним поссорились, и он убежал на острова Щита, где прожил год с помощью Эйат… Да что говорить, ты и сам знаешь.
Ферун кивнул. После того как Дэниел Холм ворвался в дом Литрана с обвинениями, первый маршал сделал все, что мог: вмешался, успокоил обе стороны и предотвратил поединок.
— Да, сегодня мне ничего этого не следовало говорить. Только вот… Ровена ночью плакала. Оттого, что он улетел и не простился с ней. А больше всего ее беспокоит, что происходит с ним, с тех пор как он вступил в чот. Сможет ли он нормально жениться, например? Обычные девушки его больше не интересуют, а девушки-птицы… Ну и младшие тоже. Томми просто с ума сходит по всему ифрийскому. Учитель приходил к нам, чтобы сказать, что наш сын не занимается с компьютером, не сдает контрольных и не посещает консультаций. А Жанна нашла себе пару ифрийских подружек…
— Насколько мне известно, у людей, вступивших в чот, жизнь складывается довольно удачно. Есть свои проблемы, конечно — а у кого их нет? И потом, им станет не так трудно, когда количество таких людей возрастет.
— Послушай, — заговорил, спотыкаясь, Холм, — я ничего против вас не имею. Провалиться мне на месте! Я никогда не говорил и не думал, что Крис как-то позорит себя тем, что делает, — как не сказал бы и не подумал этого, если бы он, скажем, вступил в какой-то монашеский орден. Но одобрить этого я не могу. Это против человеческой природы, как то же монашество. И я постарался узнать как можно больше о людях-птицах. Да, почти все они утверждают, что счастливы. И, должно быть, сами в это верят. А мне думается, они так и не поняли, чего лишились.
— Пешие, — сказал Ферун. На планха этого было достаточно. Говори он на англике, ему пришлось бы сказать примерно следующее: «И мы лишились своего — те, кто ушел из чотов, чтобы стать одиночками в человеческих общинах». — Влияние, — добавил он, желая сказать: «На протяжении веков многие из нас недовольны тем, как ваши порядки и ваш пример влияют на наши чоты. Подозреваю, что именно поэтому у нас появились здесь группы, более реакционные, чем на родной планете».
— Разве сама идея этой колонии, — ответил Холм, — не предусматривала того, что обе расы дают друг другу право остаться такими, как есть?
— Так записано в Соглашении, и это остается в силе, — сказал Ферун в двух словах и трех жестах. — Никто никого не принуждает. Но как мы можем не меняться, живя вместе?
— Угу. Только потому, что ифриане в целом и Туманный Лес в частности успешно внедряют у себя терранскую технологию, ты считаешь, что дело всего лишь в разумном обмене идеями. Однако все не так просто.
— Я и не говорю, что просто — но время не поймаешь в сеть.
— Да. Извини, если я… Ладно, не стану больше толочь воду в ступе, тем более что ты не раз это слышал. Просто у меня дома неладно. — Человек встал со стула и подошел к окну, глядя наружу сквозь облако сигарного дыма. — Давай-ка займемся делом. У меня есть к тебе конкретные вопросы относительно готовности Сферы к войне. А ты изволь послушать, что происходило у нас, пока тебя не было — во всей нашей растреклятой системе Лауры. Тоже ничего хорошего.
Глава 3
Машина вычислила место своего назначения и снизилась. С высоты ее полета пассажир мог наблюдать дюжину островков, рассеянных в сверкающем море. При снижении они все ушли за горизонт, и в пределах видимости остался только зубчатый конус Сент-Ли.
Экваториальный диаметр Авалона всего 11 308 километров, и его жидкое ядро меньше терранского — масса, равная 0,635 терранской, не может содержать в себе столько же тепла. Поэтому горообразующие силы планеты невелики. Эрозия же происходит быстро. Атмосферное давление планеты на уровне моря равно терранскому и с высотой понижается медленнее из-за иного градиента тяжести; а быстрое вращение Авалона вызывает частые бури. Вследствие всего этого на планете преобладает низкий рельеф, и самая высокая гора в Андромедах насчитывает всего 4500 метров. Нет на Авалоне и больших массивов суши. Площадь Короны, которая тянется от Северного полюса до тропика Мечей, — всего восемь миллионов квадратных километров, примерно как у Австралии. Экваторию, Новую Африку и Новую Гайилу, расположенные в другом полушарии, следует скорее считать крупными островами, чем мелкими континентами. Вся остальная суша Авалона состоит из островов гораздо меньше этих.
Но существует одно явление гигантского масштаба. В двух тысячах километрах к западу от Грея начинается затонувший горный хребет, вершины которого, выступающие над водой, известны как Оронезия. Хребет тянется на юг, пересекает тропик Копий и доходит до самого Антарктического круга. Таким образом он служит естественным гидрологическим барьером: его западная сторона является границей Среднего океана, восточная — границей Гесперийского моря в Северном полушарии и Южного океана за экватором. Экология этого архипелага невероятно богата — и это сделало его после колонизации социологическим феноменом. Любые эксцентричные индивидуумы, будь то люди или ифриане, могли без помех заселить один или несколько островов и жить так, как им хочется.
Материковые чоты неодинаковы по размеру, организованы по-разному, и у всех разные традиции. Но что бы ни напоминали они собой: кланы, племена, баронства, религиозные общины или республики — в них состоит по многу тысяч членов, В Оронезии чотами порой назывались отдельные семьи; а дети, вырастая и обзаводясь своими семьями, создавали свои, независимые общины.
Такая крайность, правда, была скорее исключением, чем правилом. Нот Высокое Небо, например, был многочисленным, владел всеми рыболовными угодьями на тридцатом градусе северной широты и занимал порядочный участок архипелага. И считался довольно обыкновенным, насколько это слово имеет смысл применительно к ифрианам.
Воздушная машина опустилась на пляже недалеко от поселка. Из нее вышел высокий темно-рыжий человек в сандалиях, в кильте и при оружии.
Табита Фолкейн, видя, как он садится, пошла ему навстречу.
— Привет, Кристофер Холм, — сказала она на англике.
— Я здесь как Аринниан, — ответил он на планха. — Удачи тебе во всем, Грилл.
— Извини за бесцеремонность, — улыбнулась она. — Когда ты звонил, то сказал, что хочешь видеть меня по общественному делу. Должно быть, оно имеет отношение к пограничному кризису — ия догадываюсь, что, по решению вашего круата, Западная Корона и Северная Оронезия должны вместе разработать меры по защите Гесперийского моря.
Он неловко кивнул и отвел глаза, не одобряя ее веселого настроения.
Над ними сиял высокий небесный свод с грядами кучевых облаков. В нем парил моряк, высматривая рыбные косяки; летела стая ифрийских шуа под присмотром пастуха и нескольких уотов; туземный птероплерон кружил вокруг лежбища на рифе. Прозрачный зеленый прибой на краю индигового моря набегал на песок, почти такой же белый, как пена. В нескольких километрах от берега бороздили волну траулеры. За пляжем остров круто поднимался вверх. На вершинах холмов еще сохранился бледно-изумрудный сузиновый покров — лишь немногим кустам удалось проползти сквозь сплошную сеть его корней. Но ниже склоны были распаханы. Там шелестел красный ифрийский гроздевик — злак, служащий кормом шуа, и поднимались кокосовые, манговые, апельсиновые и ореховые рощи, насаженные входившими в Высокое Небо людьми. Дул ветер, теплый, но свежий, пахнущий солью, йодом и водорослями.