Страница 16 из 33
Мир мещанина вертится вокруг нападения на все высокое, как на ложное, на высокую мораль, нравственность, на высокую любовь. Нет ее, нет высоких чувств: интеллигентно они говорят – идеализм, а попросту – дурак или чудак.
И вот на «Спор-клубе» письмо:
«Любовь мне не нужна, дети обременительны, буду обманывать всех женщин» – автору семнадцать лет. Ему дана отповедь, но кое-кто пишет: парень прав. «Женщин ненавижу, – пишет четырнадцатилетний подросток, – раз любимая оказалась такой…» и т. д.
Нападение на любовь, идея выгодного содружества со взрослым, с богатым, с обеспеченной и т. д. – нападение на чувство.
Но за нападением на чувство – нападение на мир Толстого, Пушкина, Байрона, Франса, на мир великих, на мир высоких.
Я помню одного своего родственника, который говорил: «Пушкин? Бабник, развратник, царю писал, унижался, денег просил… Гоголь? Онанист, церковник, подхалим… Чайковский? Педераст, барин, жил за счет любовницы… Пастернак? Жид не жид, все равно дерьмо».
Нападение на личность – вот еще одно подлое дело мещанина. Мой Бармалей из «Айболита-66», образ которого я называл для себя «фантазией на тему мещанина», приставал к Айболиту с одним мучающим его вопросом: «Чем ты лучше меня?! Чем?!»
Существование личности коробит мещанина, он не верит в благородные помыслы.
Миссионерство доктора, его бескорыстие, его понятие долга обыватель не понимает.
– Дети! Цветы жизни! – ворчал Бармалей. – Ворье растет.
И тут недалеко до заявления семнадцатилетнего – «Дети в тягость».
Нужна ошеломляющая любовь – и обязательно живая. Со всеми сложностями. Со всей «практической», жизненной стороной, с мерой откровенности, исповедальности – тогда можно бить мещанина его же оружием. Он твердит: «Время Ромео и Джульетты прошло, у нас потише и пожиже, ты попробуй практически возвыситься в любви между службой и гастрономом, между долгом и чувством, между идеалом и фактом». Вот тут, не уступая обывателю «житейских» позиций, надо утверждать высокое: высокие помыслы, высокие чувства…
Впервые я это почувствовал, играя Колпакова в фильме «Звонят, откройте дверь!» Далее – поставив фильм «Телеграмма», почему-то не увидевший московского экрана, но трижды показанный по телевидению. Без единой рецензии и т. д. Там дети узнавали, что их родители, обыкновенные люди, были героями. Героями любви и жизни. И выстрадали их – своих детей.
Но история взрослых в «Телеграмме» шла за кадром, а я мечтаю рассказать о ней в кадре.
У нас вообще плохо с темой любви. Были истории, где замужество наступало там, где возникала надпись «Конец фильма».
Героями фильмов были девушки. «Девушка с гитарой» или «без адреса», реже «с характером». Но мы осваиваем тему женщины. «Ты и я» – возникла тема безвременно ушедшей Ларисы Шепитько. Тема новаторская. Она была и в этом первой.
Теперь пошли женщины: сладкая женщина, странная женщина и гражданка Никанорова – и сладкая, и немножечко странная.
Раньше дети писали: Коля + Люда = Любовь. Я видел надпись: Петя + Оля = развод. Не страшно, можно и о разводе, лишь бы утверждалась антимещанская тенденция.
«Как? Для детей о жизни взрослых? О любви взрослых? Детям об учебе надо думать, а вы…»
Если не скажем мы, скажет улица, цинизм мещанина. Любить разучит учитель, толкающий на ложь, ханжество и т. д.
Герои труда, герои боев, герои морали и герои любви – вот необходимые герои кинематографа для детей сегодня.
Невероятное о жизни и правда о невероятном – вот что интересно.
Тридцать с лишним лет я выхожу на детскую аудиторию: сначала в самодеятельности, потом на профессиональной сцене, в кино, на телевидении.
У работников детского кино судьба могла бы складываться куда легче, куда предпочтительнее, но оно более щедро к искусству и жизни, чем жизнь к нему. Детская тема дала кинематографу такие имена, как А. Тарковский, А. Кончаловский, Г. Данелия, И. Таланкин, О. Иоселиани, С. Бондарчук, Ю. Карасик, А. Эфрос и т. д. В ответ мало что сделалось. Детский зритель дает львиную долю сборов. Спрашивается, отчего это так надменно держится большой кинематограф с тем, на чьи деньги он существует?
Год ребенка для меня праздник, но не только: осмысление своего пятидесятилетия. Многое, очень многое сделано, но хочется думать о том, что еще надо сделать. Что происходит. Жизнь ставит тысячу новых вопросов, требует новых ответов.
В Индии, где детей воспитывают на «Рамаяне» и народных легендах, на понимании добра, терпимости, величия духа, свободы от ветхих и зыбких благ меркантильной жизни, там храмы, слоны, корова – священное животное.
Я снимался в фильме – «Али-Баба и сорок разбойников». Самолет из Шереметьева взял курс на юг, пролетев 8,5 часов. Я очутился в Дели, вечером был уже в Бомбее. Я вышел на улицу, увидел детей, голодные глаза, утром – школа, форма… Так начинался для меня 1979 год, объявленный годом ребенка…
В международный год ребенка наша обязанность – создать телевидение для детей мира… Я мечтаю о пятой программе… международной. О программе шедевров, о мировом обмене.
Темно-зеленая тетрадь
1980
Январь, 1980 г
Борис Степанцев[32] несколько лет толкует об «Алых парусах», сейчас запустился на ТВ. Хочет делать картину, сочетая реальных и рисованных артистов. У него нет художника. Я советую ему Сашу Кудрявцева, очень хочется помочь парню.
Стали с Сашей обсуждать Борин замысел: зачем сочетание рисованных и реальных героев. Кое-что пришло в голову и так понравилось, что стало жаль отдавать. Но – отдам, лишь бы взяли Сашку.
Рисованное? Что? Почему? И когда? Ассоль рисованная – это и есть главная ее реальность. Ассоль рисованная – это Ассоль более всего! Вот Ассоль спит – рисованная Ассоль. Реальные матросы сходят с трапа, идут по лесу. А рисованная Ассоль спит в лесу: тихо вздымается рисованная грудь с просвечивающими сквозь платье рисованными сосками. Ее находят и несут на корабль. Но! Ведь она – рисованная! И это – Ассоль! Когда реальные матросы поднимают ее (рисованную!), то она все так же мирно спит, все в той же позе, как и на траве, и, как ни странно, она преспокойно спит, даже не касаясь рук, которые несут ее на корабль, она парит над этими руками, такая легкая и воздушная. Кажется, что достаточно одного движения воздуха от рук – и ее уже можно поднять, и они несут ее как бы на воздушной подушке, и ей, так как она все-таки нарисованная, не надо менять позу…
Она (она же нарисована) может войти в рисунок, в натюрморт, сорвать виноградинку и съесть ее, и на натюрморте останется хвостик от сорванной виноградинки; она может взять бокал с картины и выпить воды, дать Грею виноградную кисть с натюрморта.
Рисованная Ассоль – это более всего Ассоль, это наконец-то Ассоль, это настоящая Ассоль, Ассоль-образ. Она рисованная не оттого, что она мечта, а оттого, что она именно реальность, она в рисунке – более всего художественная реальность, и тут ей можно все…
Если реальная Ассоль начнет раздеваться, то рисованная… Вернее, так: реальная Ассоль может раздеться и быть совершенно голой – уже в рисованном виде. И это уже возможно даже для Ассоль.
А какое счастье обнять нарисованную Ассоль! Боже, какое немыслимое счастье реально поцеловать образ! Боже! – это же реальное «Я помню чудное мгновенье…»
Когда я маленьким читал «Аэлиту» А. Толстого, я был влюблен в нее и чуть ли не слышал этот сигнал «Где ты? Где ты, Сын Неба?» Реальное и фантастическое! Тут «рисованность» героини вовсе не условность, а наоборот – реальность. Если зритель влюбится в рисованную Ассоль так же, как я был влюблен в Аэлиту, произойдет самое большое – принципиальная победа искусства как истинной реальности.
32
Борис Степанцев – известный режиссер-мультипликатор. С ним Быков делал роль Ужа в «Песне о Соколе» Горького на киностудии «Союзмультфильм». Он давно вынашивал замысел «Алых парусов» в мультипликации. Поделился своими размышлениями с Быковым. Саша Кудрявцев – художник, график, работавший на «Мосфильме». Картину Степанцев не снял. Внезапно умер.