Страница 27 из 82
— Эмили, ты знаешь, что́ ты сделала. Я не потерплю такой скрытности. Что побудило тебя так поступить?
— Тетя Рут, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите, — сказала я — довольно высокомерно, так как чувствовала, что со мной поступают несправедливо.
— Эмили, вчера ты села в углу скамьи для того, чтобы не дать мне сесть там. Зачем ты это сделала?
Я посмотрела на тетю Рут свысока... это нетрудно, так как я теперь выше, чем она. И это ей тоже не нравится. Я была сердита и думаю, что в моих глазах было что-то от знаменитого «взгляда Марри». Все, о чем она говорила, казалось сущим пустяком, из-за которого не стоит волноваться.
— Если я сделала это для того, чтобы не дать вам сесть там, то разве это не ответ на ваш вопрос, — сказала я, вложив в мои слова все презрение, которое испытывала в ту минуту. Затем я взяла мою школьную сумку и направилась к двери, но на пороге остановилась. Мне пришло в голову, что, как бы ни поступали в этом случае Марри, я веду себя не так, как следует Старрам. Папа не похвалил бы меня за такое поведение. Так что я обернулась и сказала, очень вежливо:
— Мне не следовало так разговаривать с вами, тетя Рут, и я прошу у вас прощения. Я не хотела ничего плохого, когда села в углу. Это произошло только потому, что я случайно подошла к скамье первой. Я не знала, что вы предпочитаете место в углу.
Возможно, я перестаралась со своей вежливостью. Во всяком случае, мое извинение, судя по всему, только еще больше раздражило тетю Рут. Она фыркнула и сказала:
— Я прощу тебя на этот раз, но чтобы больше этого не было. Разумеется, я не ожидала, что ты скажешь мне о причине. Ты слишком скрытная для этого.
Ох, тетя Рут, тетя Рут! Если вы будете и впредь приписывать мне скрытность, то доведете меня до того, что я на самом деле стану скрытной, а уж тогда — берегитесь! Если я решу стать скрытной, я из вас веревки буду вить! Вам удается справиться со мной только потому, что я прямодушна.
Мне приходится ложиться в постель в девять — «те, кому грозит чахотка, должны много спать». Когда я прихожу из школы, всегда находится какая-нибудь домашняя работа, а вечером нужно учить уроки. Так что на то, чтобы писать, не остается ни минуты. Я знаю, тетя Элизабет и тетя Рут заранее обсудили, как следует действовать. Но я не могу не писать. Так что утром, как только рассветет, я встаю, одеваюсь, накидываю пальто поверх платья — по утрам теперь холодно, — сажусь и целый час, которому нет цены, мараю бумагу. Мне не хотелось, чтобы тетя Рут обнаружила это неожиданно для себя и назвала меня скрытной, так что я сама ей обо всем рассказала. Она дала мне понять, что у меня не все в порядке с головой и что я кончу свои дни в сумасшедшем доме, но прямо не стала ничего запрещать — вероятно, решила, что это бесполезно. И правильно решила. Я не могу не писать — вот и все, что тут можно сказать. Этот ранний час серого утра — самый восхитительный час в сутках для меня.
В последнее время, с тех пор как мне было запрещено писать рассказы, я их продумывала. Но однажды мне пришло в голову, что я нарушаю мой договор с тетей Элизабет — его дух, если не букву. Так что я забросила это занятие.
Сегодня я писала литературный портрет Илзи. Очень увлекательно. Ее характер трудно анализировать. Она всегда такая разная и непредугадабельная. (Я изобрела это слово сама.) Она даже злится не так, как другие. Мне нравятся ее вспышки ярости. Теперь, впадая в гнев, она говорит не так много ужасных слов, как это было прежде, но она пикантна. (Пикантный — новое слово для меня. Мне нравится употреблять новые слова. Я никогда не считаю слово по-настоящему своим, пока не скажу его или не напишу.)
Я пишу у окна. Мне нравится смотреть на огоньки Шрузбури, мерцающие в сумерках на длинном холме.
Сегодня я получила письмо от Дина. Он в Египте — и вокруг него руины храмов древних богов и гробницы древних царей. Читая его письмо, я видела эту чужую землю его глазами... казалось, я вернулась вместе с ним в древние века... я узнала магию небес той далекой страны. Я была Эмили из Карнака или Фив, а вовсе не Эмили из Шрузбури. У Дина талант писать такие письма.
Тетя Рут настояла на том, чтобы прочесть его письмо, а когда прочла, сказала, что оно языческое!
Мне никогда не пришло бы в голову употребить такое определение.
********
21 октября, 19~
Сегодня вечером я поднялась на маленький крутой лесистый холм в Краю Стройности и потом стояла, ликующая, на его гребне. Достигнув вершины холма, всегда испытываешь какое-то удовлетворение. В воздухе восхитительно пахло морозцем; передо мной открывался чудесный вид на гавань Шрузбури; леса вокруг меня ждали чего-то, что вскоре произойдет... во всяком случае, только так я могу описать то, как они подействовали на меня. Я забыла всё — придирки тети Рут, снисходительный тон Эвелин Блейк, собачий ошейник королевы Александры — всё на свете, что просто не такое, каким должно быть. Прелестные мысли летели мне навстречу, как птицы. Это были не мои мысли. Сама я не смогла бы придумать нечто столь изысканное. Эти мысли откуда-то приходили.
Возвращаясь домой по темной маленькой тропинке, воздух над которой был полон чарующих, чуть слышных звуков, я услышала негромкий смех в еловой роще прямо за моей спиной. Я вздрогнула... и немного встревожилась. Я сразу поняла, что это не человеческий смех — он больше походил на озорной и чуть-чуть злорадный смех эльфов. Я уже не верю в существование лесного народца — увы, человек так много теряет, когда становится недоверчив, — так что этот смех озадачил меня... и, признаюсь, по спине у меня побежали мурашки. Но тут я вдруг вспомнила о совах и узнала этот смех — поистине восхитительные звуки... словно кто-то, живший еще в «золотом веке»[41] и оставшийся в этом лесу, посмеивается в темноте. Сов, я думаю, было две, и они весело проводили время, хохоча над какой-то своей совиной шуткой. Я должна написать стихотворение об этом — хотя мне никогда не передать словами все очарование их смеха и звучавшей в нем сатанинской радости.
Илзи вчера вызвали в кабинет директора, где она получила нагоняй за то, что ходит домой из школы с Гаем Линдзи. Какие-то слова мистера Харди так ее разозлили, что она схватила у него со стола вазу с хризантемами и швырнула ее в стену, отчего ваза, разумеется, разлетелась на кусочки.
— Если бы я не швырнула ее в стену, мне пришлось бы швырнуть ее в вас, — заявила она ему.
Другим девочкам подобное не сошло бы с рук, но мистер Харди — друг доктора Бернли. Кроме того, есть что-то такое в янтарных глазах Илзи, что производит на людей большое впечатление. Я точно знаю, как она посмотрела на мистера Харди, после того как разбила вазу. Вся ее ярость куда-то исчезла, а глаза стали смеющимися и отчаянными — нахальными, как сказала бы тетя Рут. Мистер Харди лишь сказал ей, что она ведет себя как ребенок и что ей придется заплатить за вазу, так как это собственность школы. Илзи была удручена; она решила, что это слишком прозаические последствия ее «подвига».
Я строго ее отчитала. Право, кто-то должен воспитывать Илзи, но, похоже, никто, кроме меня, не чувствует никакой ответственности за нее. Доктор Бернли просто взревет от смеха, когда она расскажет ему эту историю. Но с тем же успехом я могла бы отчитывать Женщину-ветер. Илзи только засмеялась и крепко обняла меня.
— Милочка, эта ваза так великолепно грохнула о стену. Когда я услышала этот звук, у меня вся злость прошла.
На прошлой неделе Илзи выступала с декламацией на нашем школьном концерте, и все пришли в восторг.
Сегодня в разговоре со мной тетя Рут выразила надежду, что я стану «звездной» ученицей. Она не хотела скаламбурить, имея в виду мою фамилию[42]... о нет, тетя Рут даже не слыхивала о каламбурах. Все ученики, чьи оценки на всех предрождественских экзаменах выше восьмидесяти, а средний балл выше девяноста, получают титул «звездных» учеников и булавку с золотой звездочкой, которую могут носить до конца следующего полугодия. Это желанная награда, и, разумеется, лишь немногим удается ее добиться. Если я потерплю неудачу, тетя Рут будет постоянно растравлять мою рану. Мой долг — не обмануть ее ожиданий.