Сегодня – позавчера

Так я отловил ещё под десяток солдат, которых здесь солдатами нельзя было называть. Только — боец или красноармеец. Выбирал самых «потерянных». А они и с радостью соглашались — фактически, они проявили слабость — во время налёта бежали куда глаза глядят, а теперь не знают как предстать пред командировы очи. Я, фактически, их отмазываю. Вот тебе и симбиоз. И мне хорошо, и им неплохо.

Меж тем, в воронку бойцы стаскали старые шпалы, сложив их «колодцем». Привезли рельсы. Сразу собрали из них рельсовую нить нужной длины, пришили концы её на оставшиеся в пути шпалы, а середина получилось, что легла на этот «колодец» из шпал. Рельсы фактически повисли над воронкой. К рельсам, на вису, пришили шпалы костылями. Путь был готов, только отсыпать.

— Екатерина, у вас есть, что-либо для механической отсыпки балласта? Засыпать эту яму.

— Есть, но на восстановительном поезде. Он приедет, наверно скоро.

Появился опять этот хмырь в чёрной форме. Оказалось — комендант станции. Он аж рот разинул.

— Ну, молодцы, ну молодцы, — он был искренне рад. Тряс мне руку, обнял так, что аж заболело всё.

— Командир, ты потише. Поломаешь меня опять. Итак, еле сшили.

— Как зовут вас? Я представлю вашему командованию благодарность на вас.

— Старшина Кузьмин. Только я не при чём. Это всё бабоньки. Они сами всё сделали. Да вот Швадрина Екатерина Георгиевна. Я её назначил врио бригадира до вашего решения. Девоньки просто перепугались, растерялись.

— Утверждаю назначение. Швадрина, зайди в кадры или ко мне вечером, с приказом ознакомишься. Но, всё-таки! Тут и движение можно открыть.

— Можно, только осторожно. Желательно отсыпать балластом и подбить шпалы.

— Всенепременно! Восстановительный уже идёт. Сортировочную они уже открыли, теперь и здесь закончат. Откуда вы, старшина, владеете путейской наукой?

— Командир, обрати внимание — я старшина. Я не владею путейским ремеслом, я командую людьми. Я их организовал — они всё сделали, а я наслушался терминов путейских, пока они разговаривали, теперь пытаюсь выглядеть умным.

Мой собеседник рассмеялся.

— Молодец, старшина. Побольше бы нам таких, как ты. Немца бы от границ не пустили бы.

— Ты поосторожнее, командир, с такими утверждениями. Не всё так просто. Немец, пока, сильнее. И не потому, что у нас люди плохие, а потому, что немец под своим фашистским флагом против нас всю Европу ведёт. Вся Европа на него работает. Ну, ничего, не впервой. Один, Наполеоном кликали, тоже всю Европу к нам войной привел. Всех здесь и закопали.

— Наполеон Москву взял, — погрустнел железнодорожник.

— А Гитлер — не Наполеон. Кишка тонка. Да, и мы не дадим. Не те времена, чтоб Москвами бросаться. Вот отпустят меня с госпиталя — мимо меня ни одна немецкая падла не пройдёт.

— Верю, старшина. И очень на это надеюсь. Ты и здесь нам сильно помог. Как отблагодарить тебя?

— Должен будешь.

Это вызвало удивление.

— Это как?

— Я тебе помог. Мне нужна будет помощь — ты долг и отдашь.

— А-а, тогда договорились. А вот и вот и восстановительный.

Это были ж.д. войска. Те же путейцы, но в форме и с оружием. Работали ловко, споро, быстро. Залюбуешься. Как себе домой делали. Всё закончилось. Я доковылял до станции. Сел на лавку в тени каштана. Силы меня покинули. Закурил, закрыв глаза. Надо было идти в госпиталь, но сил у меня не оказалось. Так и сидел.

— Товарищ старшина, вам плохо?

— Нормально, Екатерина. Виктор я. Иванович, если угодно. Что ты? — я открыл глаза. Только сейчас пригляделся к ней. А ведь она молода, даже младше меня теперешнего. Можно сказать, даже симпатичная, кареглазая, каштановые волосы — была в платке, сейчас сняла. Невысокая, чуть полная. Но это по нашему, извращенному вкусу сумасшедшего 21-го века, если не скелет обтянут кожей — толстая. Из-за её плеча выглядывал любопытными лисьими глазами мальчёнка возраста моего сына. Очень на Екатерину похож, сын, наверно.

— Я глянула — ноги вы совсем разбили о щебень.

И я глянул. И правда. Больничные тапки были изорваны в хлам, на ступнях — коричневые корки ссохшийся крови.

— Не надо на «вы», Екатерина. Мне неприятно будет тебя на «вы» называть, как старую учительницу. Ты же моложе меня. А ноги — заживут ноги.

Екатерина кивнула:

— Это сын мой, сапоги я ему сказала принесть. Померяй, может, подойдут? Это мужа моего.

— А мужу уже не нужны? Сапоги-то справные, я погляжу.

— А нет больше мужа.

— Что так?

— В прошлую зиму ещё не стало. Они с отцом моим зимнюю рыбалку любили. Но выпить любили больше. Особо — на рыбалке. Вот оба под лёд и провалились. Утопли оба. Осталась я и вдовой, и сиротой.

— Да, печально. Прости.

— Да, причём тут ты? Примерь. А нога не гнётся? Васька, воды принеси, кровь смыть. Да теплой найди.

Пацана как ветром сдуло. Пока его ждали, Катя рассказывала о своей незамысловатой жизни. Жила теперь одна, с двумя детьми: сын, Васька, и дочь пяти лет. Тяжело было. Очень благодарила меня. Оказывается, в это время должность бригадира пути — это о-го-го! Теперь полегче будет детей поднять. Легонько намекнула на виды на меня.

— Женат я, Катерина. Сын у меня ровесник твоему. Далеко они. Не знаю, увижу ли когда?

Вернулся Васька. Нёс большое брезентовое ведро. Катя села передо мной на корточки. Васька лил горячую воду (где только взял?), Катя мыла мне ноги. А-афигеть, я и не думал, что действие подобное может вызвать в душе моей такую бурю эмоций! Это было чудовищно возбуждающе, восхитительно. Настолько сокровенно, интимно. Ё-моё! Прости меня, любимая!

Отерев ноги каким-то полотенцем, Катя завернула ноги, как куклу в портянки, надела сапоги.

— Ну, как?

— В самый раз.

— Ты очень похож на моего мужа, даже размер ноги совпал. Пойдём, я провожу тебя.

— А работа?

— Так, мужики наши приехали. Их хоть и в армию забрали, но они служат все здесь же. Только некоторые попали на бронепоезд. Вот когда паровозоремонтный ещё один бронепоезд построит, часть из них с ним на фронт уйдёт.

Она поднырнула мне под руку, навалила на себя часть моего веса (я не сильно сопротивлялся) и мы так вот, фактически обнявшись, пошли дворами в сторону госпиталя. Разговаривая всю дорогу ни о чём. Мне было хорошо и приятно.

Утреннее солнце уже вовсю пригревало. На деревьях тихо шелестела пыльная листва. Где-то за деревьями садов-подворьев гудели паровозы, грохотали составы, а тут было тихо и как-то мирно, птички пели, будто и войны нет.

Катя больше не волокла меня, я сам нормально стал идти, но она не отстранилась, наоборот, как-то скромно, стыдливо, прижималась ко мне тёплым мягким телом, будоража и волнуя.

Но вот и госпиталь. Катя сразу как-то напряглась, отстранилась. Я остановился, видимо пришла пора прощаться. Она стояла напротив меня с пунцовыми щеками, опустив голову, нервно теребя платок в руках.

— Как мне рассчитаться с тобой, Катерина, за доброту твою, подарок твой?

Она быстро глянула на меня тоскливо-томным взглядом. Но промолчала. Я тоже молчал. Нечего тут сказать. Всё понимаю, уже не «вьюноша восторженный», но не могу. Она пару раз порывалась что-то сказать, вздыхала тяжело, но лишь опять вздыхала. А я не помогал. Потом она усмехнулась, зыркнула на меня лисьим взглядом, какой я видел у её сына, с искринкой:

— Должен будешь.

Я тоже усмехнулся. Ну-ну.

— Поправишься, может, в гости заглянешь. Без мужской руки хозяйство совсем захерело.

— Совсем плохо?

— Да, почитай, полтора года без мужика-то. Петли — и то смазать не кому.

— И сосед не заглянет, не поможет?

Взгляд Екатерины вдруг стал обжигающе ледяным. Она резко развернулась, пошла, вся сжатая, как взведённая пружина.

— Прости! — вполголоса буркнул я. Так жестоко, но так будет лучше. Я тоже развернулся и пошел в госпиталь. Откуда мне было знать, что она стоит, сейчас и, сквозь слёзы, смотрит мне в спину, кусая губы.