Страница 37 из 46
В первую очередь Маринеско присматривался к действиям вахтенных офицеров, на его глазах сменявшихся каждые четыре часа.
Ну, старпома капитан-лейтенанта Льва Петровича Ефременкова он знал еще с «малютки», ценил за собранность и осмотрительность, отличную морскую и тактическую подготовленность, отменное хладнокровие в самой сложной обстановке. Кстати, именно его уравновешенность удачно сочеталась с горячностью командира, как бы дополняя его, создавая в целом замечательный комплекс качеств.
Николай Яковлевич Редкобородов — отличный штурман. Сколько уж раз наблюдал Александр Иванович за его работой и каждый раз радовался — настолько четко, ювелирно точно, с виду неторопливо, а на деле споро работает он. Точность обсерваций его безупречна. А ведь Александра Ивановича, бывалого штурмана, хорошей работой по путеисчислению и прокладке удивить трудно. Так же уверенно и хладнокровно несет Николай Яковлевич и вахту. Немногословен. Не любит пустых разговоров. Формулировки его докладов всегда четки и ясны. Логика доводов безукоризненна. Внешне вроде бы суховатый, Редкобородов вне службы — живо интересующийся всем окружающим человек.
Не вызывал у командира особых нареканий и Константин Емельянович Василенко, возглавлявший торпедистов и комендоров. Правда, он при несении ходовой вахты излишне волновался. И его можно было понять — на него ложилась не только навигационная безопасность корабля, но и обеспечение его обороны на переходе, что зависело лично от него и его подчиненных. В натренированности своих специалистов он не сомневался. Но ведь не всегда разумно принимать бой; бывает, правильнее — уклониться, уйти на глубину. Вот и боролись подчас в нем два противоположных, исключающих друг друга решения. Поэтому командир чаще других проверял Константина Емельяновича на вахте.
Не забывал Маринеско и о молодом командире группы движения лейтенанте Якове Спиридоновиче Коваленко. Зная, что после этого похода инженер-механик Дубровский уйдет на учебу в Военно-морскую академию, Александр Иванович ни на час не упускал лейтенанта из виду. Надо было исподволь готовить его к должности инженер-механика, который является правой рукой командира в управлении кораблем. Маринеско то вызывал молодого офицера на мостик, то сам спускался вниз, чтобы своими глазами увидеть, как тот дифферентует подводную лодку, обеспечивает изменение ее хода, как руководит подчиненными. Будто не замечая пытливого командирского взгляда, Яков Спиридонович спокойно и уверенно выполнял свои обязанности и различные вводные, показывая глубокие знания и поразительную практическую сметку.
С каждым днем приближался заданный район. С каждым днем слаженнее действовал экипаж, восстанавливались частично утраченные навыки, приобреталась сноровка. Чувствовался боевой настрой.
… Стояла ясная лунная ночь. Ровный матовый свет заливал море, и оно мерцало мириадами светлячков. Изредка набегавшее облако, заслонив собою сияющий диск луны, бросало на серебрящуюся гладь моря мрачную тень. И тогда суровела на глазах Балтика, словно напоминая о возможных опасностях.
Наступили вторые сутки, как «тринадцатая» заняла отведенную ей позицию. Вахтенные по ночам видели, как далеко на юге, где в 40–50 милях находился Данциг, стояло светящееся марево. Видно, там еще не очень задумывались о войне и ее ужасах. Город не затемнялся…
Около полуночи началась подзарядка аккумуляторных батарей. В отсеках закипела работа. Электрики и мотористы лодки торопились до рассвета завершить ее. Мотористы то и дело докладывали в центральный пост о поддерживаемом числе оборотов двигателей, электрики — о силе тока зарядки. Инженер-механик Дубровский по таблицам и приборам контролировал ход зарядки. Вот-вот наступит рассвет, и лодка должна уйти на глубину — это твердо помнил каждый. Стоявший вахтенным офицером штурман Редкобородов заранее тщательно определил место лодки по звездам.
И вдруг на самом горизонте Николай Яковлевич заметил медленно ползущий слабый огонек, второй…
— Огни!
Этот доклад встрепенул всех на мостике.
— Силуэт! Справа — 30, дистанция — 20! — дружно крикнули сигнальщики Александр Волков и Анатолий Виноградов.
Маринеско вскинул бинокль, но и невооруженным глазом было видно — транспорт идет без охранения, перегружен так, что торчат только надстройки. Довольно крупный — водоизмещением пять-шесть тысяч тонн.
— Боевая тревога! Торпедная атака!
Дистанция сократилась уже настолько, что уходить на глубину было некогда. «Будем торпедировать из позиционного положения!» — решил командир.
Транспорт, видимо один из тех, которые возили в Данциг шведский металл или награбленное в России имущество, торопился к рассвету проскочить опасный район. Шел он полным ходом, и времени на тщательные расчеты командиру лодки не оставалось. Все решали буквально секунды.
— Аппараты номер два и три — товсь!.. Пли!..
Команды прозвучали почти одновременно, и тут же торпеды, выскользнув из аппаратов, устремились к судну.
Но как ни спешил вражеский капитан, он отлично видел море. То ли заметив момент залпа, то ли увидев белые пенные дорожки приближающихся торпед, он тут же застопорил ход. Обе торпеды стремительно перечеркнули курс транспорта перед самым форштевнем.
— Ну уж нет, не уйдешь! — сквозь стиснутые зубы прошептал Маринеско. — Первый и четвертый аппараты — товсь!.. Пли!
Очередные торпеды, распоров морскую гладь, ринулись к транспорту. А тот круто лег влево, тут же — вправо, приводя подводную лодку на невыгодные для нее острые курсовые углы. А в самый последний миг снова дал полный ход, и торпеды промчались за кормой…
(Командир тогда еще не знал, что не только мастерство капитана спасало транспорт от торпед. Ему помогала конструктивная недоработка торпедных труб «эски», увеличивавшая разброс торпед. Но это выяснилось потом, после похода, когда специалисты штаба не только предъявили командиру претензию за бесцельно потерянные торпеды, но и, серьезно проанализировав случившееся, проверили материальную часть и выявили, что, в спешке принимая лодку в боевой строй, не обратили внимания на ряд заводских ремонтных недоделок…)
Досадуя, что уже четыре торпеды израсходованы зря и что транспорт может уйти, Александр Иванович распорядился:
— Артрасчетам наверх!
Залились звонки артиллерийской тревоги. И сразу, будто по волшебству, пайолы центрального поста покрылись рядами уложенных на маты снарядов. А подносчики все подавали и подавали их из трюма.
Тем временем собранные во втором и четвертом отсеках еще в ходе торпедной атаки орудийные расчеты, возглавляемые командиром носовой «сотки» старшиной 2-й статьи Андреем Пихуром и командиром «сорокапятки» старшим матросом Алексеем Юровым, стремглав выскочили на верхнюю палубу. Вслед за ними, грохоча каблуками по скобтрапу, появился из рубки управляющий огнем командир БЧ-II–III Василенко.
— По транспорту… фугасными — огонь!
Едва раздались первые выстрелы лодочной «сотки», с транспорта брызнули светящиеся струи снарядов. Огонь открыла замаскированная на мостике четырехствольная автоматическая артустановка. «Зигфрид» (так назывался этот транспорт), как и положено воинственному герою немецких легенд, был хорошо вооружен, он явно не собирался складывать оружие без боя.
«Плохо пришлось комендорам, — вспоминает хозяин артпогреба старший матрос Илья Павлятенко. — Захлестывают волны, того и гляди посмывает.
И тогда крикнул командир:
— Боцман, какого черта! Держи лодку на горизонтальных рулях. Людей посмывает!
— Товарищ командир, не могу, не слушается лодка. Прибавьте скорости.
— Электромоторам прибавить по 20 оборотов!
Запели по-другому моторы, корма на скорости присела, а нос приподнялся. Волна не так стала захлестывать палубу. И артиллеристы наши почувствовали себя увереннее.
Третий, четвертый снаряд вонзились в борт транспорта. Очередной разворотил ходовой мостик судна.
Слышу, мне командуют:
— Подать ящики снарядов к „сорокапятке“!