Страница 41 из 42
Октябрьскому апогею предшествовали словесные баталии в двух лагерях. В Петроградском Совете шли последние приготовления к свержению Временного правительства. Среди большевистских руководителей одной из самых видных фигур был Председатель Совета.
В правительственном лагере не только предпринимали спонтанные действия по подавлению зреющего восстания, но и возлагали немалые надежды на Предпарламент с его широким представительством политических партий (кроме большевиков, покинувших этот орган после официального заявления, которое сделал все тот же Троцкий).
В час дня 24 октября в Предпарламенте с большой речью выступил Керенский. Истпарт в своей хронике событий, составленной вскоре после революции, так характеризует и излагает его речь:
«Я должен установить перед Временным Советом Российской Республики полное, ясное и определенное состояние известной части населения города Петрограда как состояние восстания. В действительности это есть попытка поднять чернь против существующего порядка вещей, сорвать Учр. Собрание и раскрыть русский фронт перед сплоченными частями железного кулака Вильгельма. Я говорю с совершенным сознанием «чернь»{68}. После четырехчасового перерыва возобновилось заседание, на котором представители партии высказывали свои позиции. Левый эсер Камков поставил вопрос о недоверии Временному правительству. Меньшевик Гвоздев заявил, что рабочий класс не будет участвовать в восстании. Дан, еще один представитель меньшевиков: мы против восстания, но и против подавления этого восстания. От меньшевиков-интернационалистов, как всегда витиевато, говорил Мартов: за заключение мира, против кровопролития и насилия. Казачья фракция резко осудила большевиков и призвала правительство к решительным действиям… «Игралище власти», как видим, оказало Временному правительству весьма ограниченную поддержку. Естественно, в лагере большевиков были хорошо осведомлены о расстановке «пестрых» сил вокруг слабого правительства. Ленин торопил, требовал, заклинал, звал к немедленным, решительным действиям.
События развивались стремительно, особенно после того, как вечером 24 октября Владимир Ильич Ленин прибыл в Смольный. Хотя правительство еще заседало, часы его были сочтены. В ночь с 24-го на 25-е отряды красногвардейцев заняли Главпочтамт, Николаевский вокзал, Центральную телефонную станцию. Крейсер «Аврора» бросил якорь у Николаевского моста. Утром 25 октября Военно-революционный комитет утвердил воззвание «К гражданам России», написанное Лениным, где были знаменательные фразы: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета…»
Когда в Зимнем дворце, окружив себя последними верными ему частями, еще продолжало заседать Временное правительство, в 10 часов 40 минут вечера 25 октября открылся II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. В ночь с 25 на 26 октября по докладу В.И. Ленина были приняты исторические Декреты о мире и земле, провозглашена новая власть. Почти в это же время, ночью, пал Зимний дворец. Восстание, «октябрьский переворот», как часто тогда говорили, увенчалось полным успехом. Как вспоминал один из известных кадетских деятелей А.С. Изгоев, «захват власти большевиками 25 октября в первые дни на широкие круги петроградского населения не произвел никакого впечатления. В связи с разгромом винных лавок, обилием пьяных на улицах, стрельбой и опасением погромов, настроение стало возбужденным. Мало кто верил, что эта оперетка продлится более двух-трех недель. Многие из захватчиков были сами насмерть перепуганы тем, что сделали… Не дрогнули Ленин, Троцкий, военные из военно-революционного комитета…»{69} Троцкий, работая бок о бок с Лениным, оставляет для истории ряд важных документов, и в том числе проект резолюции по поводу ухода со съезда меньшевиков и эсеров. Срывающимся от волнения, усталости и охватившей эйфории голосом Троцкий провозгласил:
– Восстание народных масс не нуждается в оправдании; то, что произошло, это не заговор, а восстание… Тем, кто отсюда ушел и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории…{70}
Жестокие, безжалостные слова по отношению к тем, с которыми он совсем недавно, еще три-четыре месяца назад, был в очень близких отношениях. В октябре Троцкий покончил с парадоксом, о котором я упоминал в первой главе. Отныне ему навсегда будут чужды социал-демократия, меньшевизм, либерализм в социалистическом движении. Это было не перевоплощением, а выражением подлинной сути Троцкого-революционера: непоколебимого, безжалостного, бескомпромиссного. Он стал настоящим большевиком .
Заявление Троцкого об отсутствии заговора не примут многие. Ни тогда, ни позже, ни сейчас. Этот пункт, и не без оснований, долгие годы будет оспариваться противниками Октябрьской революции. Ведь еще за несколько часов до этого заявления Троцкий говорил:
– Обыватель мирно спал и не знал, что в это время одна власть сменяется другой…
Троцкий позже не раз вспоминал, что, когда начались прения по Декрету о земле, всплыл вопрос об арестованных членах Временного правительства, среди которых были и социалисты. А арестованы были Н.М. Кишкин, П.М. Рутенберг, П.И. Пальчинский, М.В. Бернацкий, А.И. Коновалов, С.Л. Маслов, С.С. Салазкин, К.А. Гвоздев, П.Н. Малянтович, А.М. Никитин, Д.Н. Вердеревский, М.И. Терещенко, А.В. Ливеровский, А.А. Маниковский, С.Н. Третьяков, С.А. Смирнов, А.В. Карташев. Несколько эсеров на съезде стали категорически требовать освобождения министров-социалистов. Особенно запомнилось истеричное выступление одного солдата-депутата из эсеров:
«Вы здесь сидите и разглагольствуете о передаче земли крестьянам, а в то же время вы совершаете акт тирании и узурпации по отношению к избранным представителям крестьян. Я говорю вам, что, если хотя один волос на голове их пострадает, вы будете иметь дело с восстанием»{71}.
Когда солдат закончил и вернулся на свое место, в зале наступила тишина и очень многие ждали, что ответит Троцкий. Он сразу понял это и тут же взял слово:
«Решено, что министры-социалисты, меньшевики и с.р. временно Военно-революционным комитетом будут содержаться под домашним арестом. Так было поступлено с Прокоповичем, так должны мы поступить с Масловым и Салазкиным…» И дальше он скажет фразу, которая сегодня кажется зловещей:
«Второй вопрос – это вопрос об обывательском впечатлении от этих арестов. Товарищи, мы переживаем новое время, когда обычные представления должны быть отвергнуты …»{72} (курсив мой. – Д.В. ). Как отвергались «обычные представления», видно на примере судеб бывших министров-кадетов А.И. Шингарёва и Ф.Ф. Кокошкина, застреленных на больничных койках…{73}
Думаю, что нам, уже немало знающим о том далеком времени социального перелома, понятна теперь зловещая нота в заявлении Троцкого. Я далек от мысли непосредственно, прямо отсюда выводить будущие «сталинские указания», но нельзя отделаться от ощущения, что давний русский революционный радикализм с самого начала властно заявил о себе. О том, что у революции тяжелая рука, скоро узнают многие. В декабре 1917 года была образована Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК). Отныне эти органы на долгие десятилетия будут едва ли не главными выразителями сути родившейся большевистской Системы. Скоро органы ВЧК получат право внесудебного рассмотрения дел по различным преступлениям, вплоть до «расстрела на месте». В Декрете Совнаркома от 21 февраля 1918 года говорилось: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». В этот перечень могли попасть очень многие, в зависимости от того, как истолковать действия того или иного человека. Тем самым революция провозгласила террор. Ее лицо стали определять такие люди, как Троцкий.