Неисповедимый путь

— Мой самолет. — Уэйн поглядел на рассыпанные пластмассовые детали. — О, — прошептал он, и по его щекам покатились слезы, — он сломался…

— Мы его починим. Давай, садись. — Найлз подвел его к креслу. — С чем тебе смешать апельсиновый сок?

Уэйн нахмурился, глядя на солнце, отражающееся от поверхности бассейна.

— С ванилью, — ответил он.

— Не забудь, завтра рано утром мы уезжаем в Мексику. Тебе нужно поспать. Ты собрал сумки?

— Нет, сэр.

Феликс займется ими.

Найлз не понял всего, что сказала Уэйну эта проклятая женщина, но она дала ему сильную встряску. Ко внутренней стороне стола было приделано звукозаписывающее устройство размером с пачку из-под сигарет. Найлз знал, что мистеру Крипсину будет интересно прослушать беседу. Он вышел из помещения бассейна.

Уэйн собирал разбросанные детали самолета, когда пришел Феликс, неся апельсиновый сок и кексы. Когда Феликс ушел, он набил кексами рот; апельсиновый сок показался ему более горьким, чем обычно. Он ему не понравился, и поэтому после двух глотков он выплеснул содержимое стакана в бассейн и поболтал в нем рукой, чтобы никто этого не заметил. Мистер Найлз всегда настаивал, чтобы Уэйн съедал все, что он ему приносил. Уэйн не хотел, чтобы мистер Найлз рассердился. Потом Уэйн сел на край бассейна и вновь стал уверять себя, что крашенная шлюха врала.

57

Билли Крикмор смотрел по телевизору «Дом на Холме Призраков», когда в его палату в Главном госпитале Чикаго, тихо постучав в дверь, вошла Бонни Хейли.

— Привет, — поздоровалась она. — Как ты сегодня?

— Лучше.

Он сел и попытался привести себя в порядок, проведя ладонью по взъерошенным волосам. Его кости все еще ныли, а аппетит пропал полностью. Сон был путаницей кошмаров, и в глубоком свете экрана телевизора лицо Билли выглядело изможденным и уставшим. Он находился в госпитале уже два дня, обессиленный от шока и истощения.

— А как ты?

— Я прекрасно. Смотри, я принесла тебе кое-что почитать. — Она протянула ему номер «Трибун», который купила в киоске внизу. — Надеюсь, что это поможет тебе скоротать время.

— Спасибо. — Он не сказал ей, что каждый раз, когда он пытался читать, буквы в его глазах начинали бегать, словно муравьи.

— С тобой все в порядке? Я имею в виду…

С тобой здесь хорошо обращаются? Все в институте хотят посетить тебя, но доктор Хиллберн сказала, что пока никому нельзя. Кроме меня, то есть. Я рада, что ты захотел увидеть меня.

Был поздний вечер, и последние лучи солнца просачивались в окно напротив кровати Билли. Доктор Хиллберн провела с ним большую часть вчерашнего дня и сегодняшнее утро.

— Доктор Хиллберн звонила в Готорн, как обещала? — спросил Билли.

— Я не знаю.

— Я давно ничего не слышал о своей матери. Я хочу знать, все ли с ней в порядке. — Билли вспомнил слова Меняющего Облик: «Твоя мать умерла. Пришел ковбой и отстриг ей голову».

Бонни пожала плечами. Доктор Хиллберн просила ее не упоминать мать Билли. Владелец главного магазина в Готорне — Билли дал номер его телефона — рассказал доктору Хиллберн, что Рамона Крикмор погибла, когда среди ночи ее дом охватил огонь. Дом сгорел очень быстро.

— Я так устал, — сказал Билли. Пробежало ли темное облачко по лицу Бонни или нет? Его мозг все еще был перегружен воспоминаниями и эмоциями, поглощенными им в отеле «Алькотт»; он понимал, что чудом избежал смерти от руки Меняющего Облик. Зверь был неспособен разрушить его мозг или лишить рассудка, но когда Билли вспоминал этот труп, ползущий к нему по углям, то начинал дрожать. Была ли это еще одна иллюзия, или же Меняющий Облик обладает способностью использовать мертвых словно плюшевых кукол? В его глазах горела настоящая ненависть — и мрачная безнадежность. Когда Меняющий Облик сбросил эту скорлупу из обгорелой плоти, его глаза погасли, как спиртовые лампы. И где зверь находится сейчас? Ожидает очередного шанса, чтобы уничтожить его?

Они должны встретиться где-нибудь снова. Он был уверен в этом. — Доктор Хиллберн сказала мне, что люди с телевидения сделали видеозапись, — тихо сказал Билли. — Они заперли пленку в сейфе, но вчера ей ее показали. Она сказала, что на ней некоторые духи входили в меня, а некоторые просачивались обратно в стены. Пленка зафиксировала все. Меня, духов в комнате… Все. Она сказала, что они еще не решили, показывать ли эту запись по телевидению или нет, и обещают прислать в институт копию документального фильма. — Он вспомнил заряд эмоций в голосе доктора Хиллберн, когда она говорила ему, что многие парапсихологи хотят посмотреть фильм и встретиться с ним, и что очень скоро его жизнь измениться. Он может не оставаться в Чикаго, сказала она. Чикаго — и особенно институт — для него лишь первая ступень в долгом, трудном путешествии. Глаза доктора Хиллберн блестели надеждой.

Лоб Билли пронзила боль. Его тело стало походить на кучу мокрых тряпок.

— Интересно, есть ли здесь где-нибудь пианино? — сказал он.

— Пианино? Зачем?

— Я люблю играть. Разве я не говорил тебе? Я хочу тебе многое рассказать, Бонни. О моей семье и о кое-чем, называющимся Неисповедимым Путем. Я хочу когда-нибудь показать тебе Готорн. Он неказист, но я там родился. Я покажу тебе мой дом и среднюю школу; я покажу тебе тропинки, по которым я любил ходить, когда был маленьким. Я возьму тебя туда, где в скалах поют ручьи и где можно услышать голоса тысячи различных птиц. — Он посмотрел на Бонни с надеждой. — Хочешь?

— Да, — ответила она. — Я…

Я думаю, да. Очень.

— Я скоро поправлюсь. Это не займет много времени. — Его сердце забилось чаще. — Я хочу также узнать то, что важно для тебя. Ты возьмешь меня когда-нибудь в Ламезу?

Бонни улыбнулась и нашла его руку под простыней.

— Как ты думаешь, сможет девушка-ковбой поладить с индейцем? — спросил он ее.

— Да. Я думаю, они прекрасно поладят.

Кто-то в телепередаче «Доме на Холме Призраков» закричал, и Бонни вздрогнула, но потом рассмеялась. Звук ее смеха согревал Билли так, будто он стоял у растопленного камина. Вдруг он тоже засмеялся; Бонни наклонилась к нему со своими светящимися странными глазами, и их губы соприкоснулись. Бонни отпрянула с покрасневшим лицом, но Билли обхватил руками ее голову и притянул к себе. На этот раз их поцелуй был более продолжительным и глубоким.

— Я лучше пойду, — сказала наконец Бонни. — Доктор Хиллберн просила меня вернуться до темноты.

— Хорошо. Но ты придешь завтра?

— Как только освобожусь, — кивнула она.

— Передай от меня привет всем остальным, ладно? И спасибо, что пришла навестить меня. Огромное спасибо.

— Отдыхай, — сказала Бонни и осторожно поцеловала его в лоб. У дверей она остановилась, чтобы сказать:

— Я хочу посмотреть вместе с тобой Готорн, Билли. Очень-очень. Она вышла, а Билли продолжал улыбаться, не веря в то, что все идет как нельзя лучше.

Она мертва, она мертва.

Пришел ковбой и отстриг ей голову.

Я буду ждать тебя.

Когда в половине шестого нянечка принесла обед, Билли спросил ее насчет пианино. Она сказала, что одно есть на четвертом этаже, в часовне, однако ему нужно лежать и отдыхать. Приказ доктора.

После ее ухода Билли немного поковырялся в своем обеде, немного полистал «Трибьюн», а затем, в беспокойстве и тревоге, одел халат, выданный в госпитале, и выскользнул в коридор к лестнице. Он не заметил крепкого мексиканского санитара, моющего полы рядом с его палатой. Санитар отложил швабру и достал из кармана передатчик.

На четвертом этаже Билли направился к часовне. Она была пуста, а рядом с алтарем с большим медным крестом стояло старенькое пианино. Стены были покрыты тяжелой красной драпировкой, которая поглощала звук, однако он все же закрыл двери часовни. Потом он сел за пианино и поприветствовал его, словно старого друга.

Полилась тихая песня боли, сотворенная эмоциями, взятыми им у духов в отеле «Алькотт». Поначалу она была диссонирующей, ужасной мелодией, в которой высокие ноты звучали как кричащие голоса. Постепенно, по мере игры, ужас начал покидать Билли и музыка начала становиться более гармоничной. Он закончил только тогда, когда почувствовал себя полностью очищенным и обновленным, и не имел представления о том, как долго он находился за инструментом.