Бальзак

В этом отношении показательны произведения, созданные в 1831 году Наряду с «Тридцатилетней женщиной», продолжающей этюды о нравах, появляется «Неведомый шедевр», где показано, как страсть к идеалу доводит художника до безумия и самоуничтожения, а также рассказ «Иисус Христос во Фландрии», похожий на традиционную народную сказку. Подобным же образом в следующем, 1832 году рядом с «Полковником Шабером» и «Турским священником», выдержанными в «реалистических» тонах, возникает «Луи Ламбер», где автор с большим романтическим напором демонстрирует свою тягу к оккультизму и спиритуализму.

Об этом стоит сказать подробнее. Как уже отмечалось, Бальзак читал сказки Гофмана и так называемые «неистовые» романы, под влиянием которых в ту пору, когда он подписывался псевдонимом Р. Оон, им были написаны «Наследница Бирага» и «Столетний старик». Он был одержим теориями «иллюминистов» Сен-Мартена и Сведенборга. В романе «Урсула Мируэ» с таким излюбленным у Бальзака мотивом, как присвоение наследства, возникает связь между мёртвыми и живыми, благодаря которой изобличается мошенничество. В «Красной гостинице» он описал странный случай телепатии: преступление, приснившееся одному из персонажей, совершил его попутчик. Такого рода сюжеты всегда его интересовали, и в окончательном плане «Человеческой комедии» он отвёл им целый раздел под названием «Философские этюды». Бальзак-«реалист», «бытописатель» уживался с Бальзаком-романтиком, искателем тайного знания.

Словом, он ни в чём не отказывал силе воображения, и его идея тотального романа потребовала бы для своего осуществления много большего. В предшествующем столетии Лесаж в своём романе «Хромой бес» вывел демона Асмодея, который приподнимает крыши домов, чтобы подсмотреть жизнь горожан, раскрыть их секреты и тайные интриги. Замысел «Человеческой комедии» предполагал такого всеведущего автора, который был бы способен вытащить на белый свет те драмы, что сокрыты в недрах Парижа, автора, похожего на демиурга, наделённого сверхъестественными способностями.

Он не отказывался ни от чего! Этот молодой романист с необыкновенной готовностью брался за всё, пробовал всё, бросал всё в плавильный котёл своего творчества. В 1831 году он принялся за книгу ещё одного жанра. То были «Озорные рассказы», в которых Бальзак явил себя последователем Боккаччо с его «Декамероном» и раблезианской традиции. Именно у автора «Пантагрюэля» он позаимствовал эпитет «озорной». Говорят, что Рабле был одним из любимых писателей отца Бальзака. XVIII век вернул уважение к свободному от опеки властей и власти догм творчеству Бальзак всегда восхищался этой противоположностью всякого академизма, этим вольным языком, в котором перемешаны диалекты, жаргоны, учёные неологизмы и смешные просторечия.

Для того чтобы понять, каков был Бальзак этого периода, следует вчитаться в «Шагреневую кожу». Роман, вышедший в августе 1831 года, имел необыкновенный успех. Пресса расточала автору похвалы. Только Сент-Бёв промолчал, а в частных разговорах называл книгу «зловонной». «Зловонная» или нет, но в ней великолепно проявились все составляющие бальзаковской психологии: современный реализм в описании игорного дома, антикварной лавки, оргии в доме банкира Тайфера; фантастическое — в придумке с куском кожи, покрытым восточными письменами, который сокращается при исполнении каждого желания; честолюбивые грёзы юного Бальзака в портрете бедного и одинокого Рафаэля де Валантена, который обдумывает в своей мансарде некий грандиозный философский труд. Там всё: и неутолимое честолюбие, и попытка самоубийства, и фаустовское искушение. А также чувственная одержимость: великолепная и развращённая куртизанка Акилина и юная простодушно-наглая Эфрасия, вероятно, и побудили господина Сент-Бёва назвать книгу «зловонной».

Остановимся на образе старого антиквара, похожем на тихое и зловещее привидение, и сопоставим его с другим персонажем Бальзака, созданным за год до того, — ростовщиком Гобсеком. Тот и другой многое пережили и всюду побывали. Гобсек был в Индии, знал де Сюффрена и Типу-Сахиба, не был чужд «ни одному из событий, связанных с американской независимостью». Он и ему подобные собираются по нескольку раз в неделю на деловые встречи и знают секреты всех состояний, торговли, биржи. Таинственный антиквар из «Шагреневой кожи», должно быть, прожил тысячу лет, как граф Калиостро. Затаившиеся в Париже, тот и другой остаются последней надеждой несчастных разорившихся молодых людей и отчаявшихся женщин, последним и опасным средством, к которому они прибегают. Это образы олицетворяют дьявольское искушение.

Творчество Бальзака нельзя понять без внимательного рассмотрения этих вторых планов, этой силы, прячущейся в глубинах парижской преисподней. Обозреватель нравов, намеревающийся стать «секретарём и историком» общества, достиг такого уровня реализма только потому, что сумел показать эти тайные подземные течения, эту «изнанку современной истории».

Но и это ещё не всё. Следует отметить, что этот трагический, местами мелодраматический (например, когда юная Полина дарит герою «невинную и чистую» любовь) роман содержит также нечто вроде зашифрованного послания, настойчиво отсылающего к Рабле и к другому автору, который стоял на позициях, прямо противоположных «пламенеющему» романтизму, — Лоренсу Стерну. У автора «Тристрама Шенди» Бальзак позаимствовал для своего романа одну из странных арабесок, с помощью которой намеревался представить течение жизни, а у Рабле — апокрифическую, им самим сочинённую и звучащую откровенно пародийно цитату, которую поставил в конце текста первого издания: «Телемиты были великие радетели своей шкуры и умеренны в печалях». Любопытный выбор в крёстные отцы такого сочинения мастера смеха и иронии. Похоже на то, что Бальзак, выказав самым пылким образом некое романтическое настроение, хотел дать понять тем немногим (happy few), кто на это способен, что всё это, возможно, фарс.

Да, он ни от чего не отказывался!

За какие-нибудь два-три года Бальзак занял прочное место в молодом литературном поколении рядом с такими авторами, как Гюго, Мериме, де Виньи. И сразу же была признана оригинальность его таланта.

Виктор Гюго — если не считать исключительного феномена «Собора Парижской Богоматери» — занимался преимущественно поэзией и драматургией, а позднее стал искать политической карьеры, которая в итоге принесла ему звание пэра.

Дюма, ещё один король театра, через несколько лет обратился к жанру популярного исторического романа. Виньи и Ламартин были аристократами, несколько отстранёнными от широкой публики и как будто стеснявшимися предлагать себя её вниманию. Проспер Мериме нашёл свою особую манеру подачи исторической экзотики, предпочитая жанр новеллы, в котором не имел себе равных. Он сочетал романтическую сценографию с осторожной язвительностью, которая была так свойственна его учителю Стендалю.

В сущности, только Бальзак выбрал описание современных нравов, хотя — вновь повторим это — к нему не сводилось его творчество. Он один и, возможно, первый во французской литературе отвёл жанру романа исключительную роль.

Можно думать, что последующие пять или шесть лет были самыми счастливыми и удачными в жизни Бальзака. Романист нашёл свою дорогу. Малоизвестный писатель предшествующих лет уступил место автору, которого стали принимать светские и литературные круги.

Его зять Сюрвиль согласился снять на своё имя квартиру на улице Кассини, в которой Оно-ре жил с 1828 года. Это было небольшое пособие от семьи, благодаря которому он имел возможность как-то отвлечься от бремени долгов. Впрочем, эти долги не мешали ему совершать новые траты и превратить квартиру в уютно обставленное холостяцкое жилище. Образ бедного молодого гения, трудолюбивого аскета Бальзака уже не устраивал. Теперь он был убеждён, что известности можно добиться, устраивая пирушки для друзей, появляясь в свете и демонстрируя некоторый внешний шик. В 30 лет он испытывал сильнейший вкус к жизни, творчеству, к покорению вершин и первенству. Деньги? К чему об этом думать, ведь деньги он заработает своими сочинениями! Лучше пока что их тратить, рассчитывая на успехи, которые теперь не замедлят посыпаться как из рога изобилия и сделают из него короля Парижа!