Страница 14 из 60
Абрам добивается своего. Получено высочайшее соизволение остаться до конца обучения, то есть еще на год. Домой же он вернется по суше, с обозом князя Долгорукого, в январе 1723 года.
Жертва реформ Ло
С началом 1722 года положение российских школяров во Франции становится еще хуже. Целая волна писем с прошениями о деньгах снова хлынула в Петербург. За март только Абрам пишет три (!) таких письма. В них, среди прочего, говорится, что «мы здесь все в долгу не от мотовства, но от бумажных денгах».
Что же случилось во Франции? А вот что: финансовые реформы, которые, в частности, заключались в введении в обращение бумажных денег, проводимые новым министром финансов, шотландцем по происхождению, Джоном Ло, вызвали серьезный финансовый кризис. Ситуация начала ухудшаться уже в 1720 году, но к описываемому времени кризис достиг апогея.
«…Растут цены. Начинает показывать зубы инфляция. Цены на хлеб, яйца, мясо достигли рекордных показателей. Ло затянуло в порочный круг: заморозить цены — встанет вся торговля; ограничить оборот наличности — придется пользоваться бумажными деньгами; повысить зарплаты — надо печатать новые деньги. Это инфляция…
Государственный банк на осадном положении. Наличные выплаты сначала ограничены, а потом и вовсе прекращены. Это не могло не привести к беспорядкам. В эдикте, опубликованном 21 мая 1720 года, объявляется о девальвации вполовину наличных денег и ценных бумаг до 1 сентября следующего года. Это, конечно же, вызвало панику. Рухнула вся система.
А Париж, где все, как говорят, становится сюжетом песни, вовсю распевал новейшую песенку:
Вся Франция в мгновение ока оказалась в нищете. Наши студенты — не исключение. Вот свидетельство юного офицера французской армии Абрама Петрова (из письма Макарову от 5 марта 1722 года): «… мы здесь все в долгу не от мотовства, но от бумажных денгах, о чем вы, я чаю, известны через графа Мусина-Пушкина, какое здес житие было здешними денгами и ежели здес не был Платон Иванович, то бы я умер с голоду: он меня по своей милости не оставил, что обедал и уженал при нем все дни. Которые жалованья получили от вас, нам выдали здес бумагами, которые ни во что пропали, болтая част еще у меня осталися, что ни во что ни годятся. Для уверение я к вам привезу, ежели Бог позволит…». И далее: «…Я надеюся, что Его Императорское Величество оставить меня не прикажет, понеже по отезде своем изволил нам с Алексеем Юровым из уст своих сказать, что ежели мы будем моты или в тюрму попадем, то бы нам не иметь никакого милости от Его Величества для наше выкупки, потом изволил сказать, ежели мы будем прилежно учится, также чтоб иметь доброе житие, то я вас не оставлю ее. И я вам, мой государь, доношу, что всем русским известно, какое я имел старание к моей учени: искал всякое оказие, где бы можно лутче учится, также и принял службу, чтоб лутче знать мое дело, где не принимали никого иностранных, кроме тех, которые службу примут во Франции…»{62}.
Чтобы показать всю несправедливость такого к нему отношения, Абрам в том же письме Макарову спрашивает последнего: «…то ли я выслужил, живучи при Его Величестве 17 лет, выгоняют отсюда, как собак, без денег…»{63}. И всех российских студентов «истенно бумажные денги француские умарили с голоду, что поят и кормят в долг», поскольку деньги, которыми им было выплачено жалованье за 1721 год, обесценились и вышли из оборота. И еще раз в том же письме Абрам повторяет свое обещание: «Ежели не верите, то я вам привезу половину жалованья, которое вы изволили прислать на 1721 год».
В следующем письме (от 24 марта) он просит государя приказать Долгорукому взять его расходы до возвращения в Россию на себя, так как, добавляет он, «я не хочу делать как Мичурин и Лачинский в Англии». Он также объясняет Макарову, что у него еще на 250 рублей долгу осталось.
11 апреля он получает из императорской канцелярии 400 рублей. Его сотоварищи по несчастью, Юров, Резанов и Коровин, также получают деньги из России. Теперь Абрам может вернуться в Лафер и закончить обучение.
Несколько месяцев спустя, 16 октября того же года, государь лично отреагировал на письма бедных студентов. В это время он находился на берегах Каспия, где только что завершился победоносный поход. Астрабад, Баку, Дербент и Рехт, бывшие до того персидскими владениями, отныне — часть России{64}. Государь передает с графом Гаврилой Ивановичем Головкиным следующее письмо: «Писали сюда из Парижа Абрам арап, Таврило Резанов и Степан Коровин, что они по указу в свое отечество ехать готовы, токмо имеют на себе долгу каждый ефимков по 200; да сверх того надобно на проезд 200 ефимков. Того для те денги, как на оплату долгов, так и на проезд их, по приложенной при сем ассигнации, взяв от соляной суммы, переведите в Париж к послу, кн. Долгорукову, а буде он уже выехал, то кн. Александру Куракину и отпишите, чтобы их немедленно оттоль отправил в Петербурх»{65}.
На этот раз все финансовые проблемы Абрама действительно решены. Он расплачивается с семьей, которая его приютила на время учебы, закупает нужные инструменты и оборудование и, конечно же, книги. Он продолжает расширять библиотеку, собирать которую начал еще в 1717 году. Главное же, теперь он с чистой совестью может попрощаться с Комендант-аншефом (начальником) школы в Лафере господином Тюфферо. И, увенчанный боевой славой и званием поручика французской армии, с королевским дипломом военного инженера (подписанным, заметим, самим Людовиком XV) в кармане — в путь!
Итак, когда князь Долгорукий со свитой покидают французскую столицу и направляются на северо-восток, среди прочих пассажиров обоза едет и «французской армии отставной поручик Абрам Петров»{66}.
ГЛАВА 4.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ
…славная и великая государыня ЕКАТЕРИНА, тако соблаговолит ваше ВЕЛИЧЕСТВО усмотреть сию книгу, колика потребна быть может молодым людям желающим учения, но и совершенным инженерам.
Сподвижник Петра I
Чтобы лучше понять тогдашнее состояние дел и настроения в России, заглянем в книгу историка Н. Я. Эйдельмана. Незадолго перед возвращением Абрама и Долгорукого, вернувшись в Москву из персидского похода, Петр «обнаружил дома много неустройств… Император устал — жить ему оставалось ровно два года — и, будто чувствуя, как мало удастся совершить, особенно гневен на тех, кто мешает. Петр немало знал, например, про колоссальные хищения второго человека Меншикова и еще многих, многих. И вот в назидание сподвижникам, как раз в те дни, когда посольство Долгорукого подъезжало к старой столице, была учинена публичная расправа над одним из славнейших «птенцов гнезда Петрова».
Барон Петр Шафиров, опытнейший дипломат, в течение многих лет ведавший внешнеполитическими делами (позже сказали бы — министр иностранных дел), только что обвинен в больших злоупотреблениях, интригах. Комиссия из десяти сенаторов лишает его чинов, титула, имения и приговаривает к смерти.