Страница 127 из 225
Так что многое, включая словесные ухищрения, возникало спонтанно. Разумеется, дело было не в словах, а в существе дела — мир действительно вплотную приблизился к ядерной войне.
Президент утвердил план операции «Ножны», согласно которому намечалась восьмидневная боевая подготовка, с тем чтобы на девятый день осуществить вторжение на Кубу силами 90 тысяч морских пехотинцев. Одновременно переводились на полное боевое дежурство болеее 200 межконтинентальных ракет, к берегам СССР направились 12 подводных лодок «По-ларис» с 144 ядерными боеголовками, а с западноевропейских, южноазиатских и дальневосточных аэродромов в воздух были подняты 60 бомбардировщиков с термоядерными бомбами (у их командиров были запечатанные конверты с обозначением цели бомбардировки; конверты необходимо было вскрыть по радиосигналу). Как только самолеты завершали дежурство, на смену им поднимались новые.
Западноевропейские партнеры известили американского коллегу о полной поддержке его решений. Соответствующие заявления сделали не только премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан и федеральный канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр, в чьей позиции Кеннеди не сомневался. Аналогичным образом повел себя и президент Франции, который в последние годы демонстрировал волю в проведении самостоятельной, независимой от США политики. Де Голль заявил прилетевшему к нему Д. Ачесону: «Передайте президенту Кеннеди, что Франция едина с Соединенными Штатами Америки. Передайте ему, что на его месте я поступил бы так же». Послу в Париже Чарлзу Болену де Голль повторил, что он был и остается сторонником твердого курса. По завершении Кубинского кризиса Кеннеди послал в Париж госсекретаря Раска, чтобы выразить де Голлю признательность за поддержку{851}.
Карантин, согласно приказу президента, вводился до тех пор, пока с территории Кубы не будут устранены иностранные, то есть советские, «наступательные» виды оружия — ракеты и бомбардировщики{852}. Так что и относительно «набора» запрещаемых к ввозу на Кубу видов оружия существовала явная селекция — американскую администрацию, прежде всего президента, крайне беспокоили только те из них, которые могли поразить, причем с катастрофическими последствиями, цели на территории США.
Впоследствии не раз в научных дискуссиях, на конференциях, в исследовательских трудах ставился вопрос, почему президент Кеннеди сразу пошел на обострение ситуации, не использовав дипломатических средств, не прибегнув к секретным переговорам. Большинство авторов согласны в том, что он ввел карантин, исходя из очевидного дисбаланса сил в пользу США, в уверенности, что советское руководство не пойдет на риск ядерной войны. Но в этом случае остается открытым вопрос, почему же Кеннеди был столь взволнован самим фактом размещения советских ракет на Кубе. По-видимому, прав Ф.М. Бурлацкий, полагающий, что здесь фигурировал и психологический фактор, что Кеннеди был сильно «подогрет» секретным размещением ракет, обманными, как он полагал, заявлениями советских представителей. «Играл роль психологический фактор, а не рациональный политический расчет»{853}. Дополняя Бурлацкого, бывший советник Кеннеди Т. Соренсен говорил: «Он (Кеннеди. — Л. Д., Г. Ч.) полагал, что, раз уж его обманули, мало смысла вновь обращаться к Хрущеву по дипломатическим каналам, не продемонстрировав сперва, что Соединенные Штаты готовы ответить»{854}.
Предотвращение ядерного апокалипсиса
Кеннеди, политически созревавший по мере развития кризиса, начинал понимать, что вероятному противнику надо дать возможность и благовидный предлог для отступления, что его не следует ставить перед свершившимися фактами, что высшая цель — это предотвращение ядерной войны. Вновь и вновь он вспоминал китайскую поговорку о «золотом мосте» для отступления противника.
Именно поэтому одновременно с силовым давлением на СССР в действие вновь вступали методы тайной дипломатии. 23 октября Роберт Кеннеди явился в советское посольство. Он заявил, правда, что инициатива принадлежит лично ему, но было ясно, что действует он и по поручению президента. Беседа с послом Добрыниным показала, что, не предлагая еще конкретных путей выхода из кризиса, высшее американское руководство озабочено складывавшейся ситуацией и готово искать пути выхода из нее{855}.
24 октября в ответ на действия американской стороны правительство СССР заявило, что установление морской блокады Кубы представляет собой беспрецедентное агрессивное действие. Правительство Хрущева угрожало, что США ведут дело к мировой термоядерной войне. Это означало, что советские корабли, которые в это время направлялись к Кубе, окажут сопротивление блокаде и будут продолжать маршрут, что их командиры отвергнут требование досмотра.
Обстановка всё более накалялась. По указанию президента в стране готовилось введение военного положения. Предусматривалась возможность в ближайшие дни перевода аппарата Белого дома, Пентагона и других важнейших ведомств в более безопасные места. Семьи государственных руководителей были предупреждены, что им, возможно, придется скоро перебраться в отдаленные районы (семья президента, как мы знаем, уже находилась за пределами столицы).
В этот же день приема у министра юстиции попросил только что возвратившийся из СССР Г.Н. Большаков.
Большаков являлся редактором советского журнала на английском языке «Совьет лайф» («Советская жизнь») (одновременно он служил в должности атташе посольства СССР по культуре). О нем было хорошо известно, что он является резидентом советской разведки (его должность называлась старший офицер Главного разведывательного управления Генштаба Советской армии). О деятельности этого человека в Вашингтоне рассказал российский американист академик А.А. Фурсенко{856}.
Георгий Никитович Большаков вырос в семье служащих-железнодорожников. В 1941 году он поступил на курсы военных переводчиков при военном факультете Московского института иностранных языков. В 1941-1943 годах находился на фронте в качестве переводчика, дослужился до помощника начальника разведки дивизии. Затем он учился, пройдя подготовку вначале в Разведывательной школе Генштаба, а потом в Военно-дипломатической академии. После этого Большаков был зачислен в ГРУ и отправлен в США, где официально считался редактором отделения ТАСС. Он был отозван из США в 1955 году и стал офицером для особых поручений при министре обороны маршале Г.К. Жукове. Когда же произошло крушение «никитоносителя» (согласно анекдоту, Жуков вывел Никиту на орбиту и сгорел), Большаков отправился во вторую командировку в Америку (1959-1962).
Он оказался в роли связного между руководителями двух супердержав. Хотя архив ГРУ и в настоящее время остается закрытым, А.А. Фурсенко удалось получить некоторые материалы из личного дела Большакова и справку о его деятельности в 1961-1962 годах.
Кроме того, в кратких воспоминаниях, написанных в январе 1989 года за несколько месяцев до смерти{857}, Большаков рассказал, как он впервые встретился с Робертом Кеннеди. Организовал встречу корреспондент газеты «Нью-Йорк дейли ньюс» Фрэнк Хоулмен, с которым Большаков познакомился еще во время своего первого пребывания в США.
Большаков писал, что они «дружили семьями, часто ходили друг к другу в гости», обсуждали «самые острые проблемы» советско-американских отношений. Хоулмен же находился в дружеских отношениях с пресс-секретарем Роберта Кеннеди Эдвардом Гутманом, которому передавал «самые интересные места» этих бесед. В свою очередь Гутман суммировал наиболее существенное для пересказа своему начальнику. Роберт Кеннеди, по словам Большакова, «живо интересовался положением дел в американо-советских отношениях».