сын

— Девушка скучает? — бросил, обгоняя ее, следователь.

— А! Стойте, постойте, куда вы? У меня для вас кое-что есть. Вот. Это Наташа оставила свой роман. Там и про вас написано, и про меня. Нас всех сосчитали. Прочтите, интересно.

— Некогда мне, — отмахнулся следователь.

— Так это ж о пропавшей рукописи.

— А концовка есть?

— Обязательно.

— Давай.

Зося прошествовала дальше, увлеченно разглядывая водостоки. А что? Купить фотоаппарат и снимать одно и то же, одно и то же. Так все делают. Один снимает сосульки, другой — замки, третий — задницы. Потом попасть в книгу рекордов за то, что сделала один миллион, шестьсот восемьдесят девять снимков одной попы и прославиться. Все развлечение.

— А это что у нас такое? — изумилась Зося, обнаружив Шуркино лицо за подвальной решеткой. — За что тебя в клетку?

— За что? За правду. За что у нас садят?

— Шишкин, что ли? Совсем озверел.

— Ну он-то говорит, это чтоб я не пил. А то я без него не разберусь, пить или нет.

Зося присела на корточки.

— Может, тебе принести чего?

— А, все подряд неси! — она поднялась и, пошатнувшись, ухватилась за ржавую трубу. Нижняя секция с грохотом отлетела, из отверстия вытекла струйка грязной воды.

— Это намек такой? — спросила Зося у отвалившегося куска. — Я опять не поняла.

— Ты это с кем? Чего бормочешь? Заговариваться, что ль, начала?

— Нелегок умственный труд! — сообщила Зося. — Нелегок и непрост.

— А что случилось-то? Я так и не понял. Мишка на вопросы не отвечает, шпыняет своими. Знал да не знал, оригинал, не оригинал, что сие означает?

— Бедный! — пожалела Зося. Она сострадала неутоленному любопытству и не могла не поделиться с Шуркой. — Рукопись-то фальшивая! А настоящей нет. Все сначала надо.

— Дак и дураку понятно, что фальшивая. Кто ж настоящее под стекло положит. Никогда такого не делали.

— А ты ему это сказал?

— Он что, малограмотный? Чего я стану распинаться, и так ясно.

— Да откуда ему знать о музейной практике, что принято, что не принято? Ты бы ему это сказал, он бы тебя и выпустил. А то у вас коммуникационный сбой.

— Чего у нас?

— Повторяю по слогам для малограмотных: ком-му-ни-ка-ци-он-ный сбой. Круто? Это значит непонимание. У меня коммуникационный сбой с водостоками. Я их не понимаю.

— Трубу? Трубу я тебе объясню. Смотри, тут железо свернуто и спаяно, видишь, швы? Несколько секций, наклонный угол сверху и такой же снизу. Проще не бывает.

— А с чем его можно сопоставить? Ну сравнить там. По виду, или по функции, или по месту в жизни человека.

— С унитазом, — хмыкнул Шурка.

— Это было бы чересчур цинично, если б рукопись спустили в унитаз.

— Ты точно не заговариваешься, уверена?

— Уверена. А еще с чем?

— С пищеводом, прямой кишкой, ненасытной утробой.

— Ну не съели же ее? Рукопись, я имею в виду.

— Ты, девка, совсем плоха, — расстроился Шурка. — Еды-то сможешь донести? В достаточном для этого разуме, или как?

— Ладно, жди, к часу принесу. — Зося шла и в ритм шагу печально читала: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума, уж лучше труд и глад… Не то чтоб разумом моим я дорожил, не то, что с ним расстаться был не рад…»

Да что за мучение! Вари, горшок, вари, библиотечный институт тебе не подмога, сам вари. Зося схватила себя за оба уха и дернула вверх. Прохожий засмеялся.

— Иди ты к черту! — огрызнулась она. — А если позвонить Наташе, расшифрует? — Поискав в сумке визитку, Зося явилась на переговорный пункт. Ее быстро соединили, и она услышала нежный голосок Снегурочки.

— Вас слушают.

— Наташа, привет, это Зося.

— Зося, как мило, что ты звонишь! Какие новости?

— Я прочитала твой роман…

— Представь, его покупают! И даже денег дают. Говорят, что приятный.

— Он остроумный. Со вкусом. Интересно читать.

Зося подбирала слова осторожно.

— Скажи мне одну вещь, пожалуйста. Если рукопись нашли в водостоке, то ведь это метафора? Это в переносном смысле?

— Ну конечно.

— А метафора чего? Что ее заменяет в реальности?

Наташа засмеялась.

— Я не помню! Представляешь, совершенно не помню. Что-то я имела в виду, может, это даже человек, а не место. Но столько всего произошло за последнее время, дела пошли в гору, так что забыла о заповеднике напрочь. Поздравь меня, я вчера удачно вышла замуж!

— Откуда ты знаешь, что удачно?

— Я это чувствую! Понимаешь меня?

— Нет, — ответила Зося. — Я не была замужем. Тем более удачно. Никак не была.

— И не спеши.

— Ну, я тебе желаю всего-всего, быть и дальше счастливой. Привет супругу.

Вот же. Отняла у Нины Авилова, сделала имя, опозорив Спивака, нашла удачного мужа и роман продала. Зося, почувствовав себя забытой на обочине жизни, побрела за едой для Шурки. Он с остервенением впился зубами в бутерброд.

— А что, Любовь Егоровна тебя не кормит?

— Когда кормит, когда и забудет. Телефона тут не дают, чтобы ей напомнить. Пофигистка. Старух ума напрочь лишили этими сериалами. Она за них болеет, как на футболе…

Покормив Шурку, Зося поднялась к следователю. Тот задумчиво листал Наташин роман.

— Ну как?

— Пролистал. Ничего полезного.

— До конца прочитали?

— Приблизительно. Ничего не нашел, никаких намеков или следов. Все рассказано как есть. — Шишкин зевнул. — А ты как, нашла что-нибудь?

— Я думаю про водосточную трубу.

— Я тоже думал. Так что, все трубы, что ли, обшаривать? Это, может быть, и придумано, не все ж там правда.

— А! — сообразила Зося. — Нужно просто сосчитать места, где что-то выдумано, и понять, под каким углом она искажает.

— Да брось. Не забивай голову.

— Все. Уже забита, — она представила себя забитым водостоком.

Вернувшись домой, Зося перекрасилась в брюнетку. Стала, как Наташа, почти брюнеткой со светлыми глазами. Потом перечитала рукопись, отмечая карандашом места, где искажены факты. Наташа искривляла в сторону смешного. Так что водосточная труба могла оказаться даже не местом или предметом, а человеком, но таким изломанным, ржавым, дурным. Притом обжорой или пропойцей, если вспомнить Шуркино сравнение с пищеводом. Стоп. А Шура-то подходит… похож на водосток.

Зося вспомнила, как Наташа обычно сидела: одна рука вытянута вдоль ручки кресла, а вторая через тело держит ее за локоть. Зося приняла Наташину позу и сосредоточилась. Она где-то читала, что, уподобясь мышечно, можно узнать ход мыслей другого человека. Зося сконцентрировалась, перед глазами мелькали картинки местной жизни. Что могло привлечь внимание Наташи? Что-нибудь колоритное. Странное. С чем ты не сталкиваешься каждый день. Наташа — девушка культурная, профессорская дочка, профессорская внучка. Что ее заело? Зосю начало клонить в сон, и ничто уже не помогало. Во сне ей приснилось, что она опять, уж в который раз подралась с Веркой Рублевой, а Авилов их разнимал.

Под впечатлением от дурацкого сна она собрала документы и заявление для милицейской академии и, чувствуя себя профнепригодной, двинулась на почту. Постояла у окошка, махнула рукой и отдала пакет, проследив, как он полетел в корзину для исходящих почтовых отправлений. «В жизни человека, Зоська, есть два важных выбора — профессия и жена. Ошибешься — дело швах», — подмигивал ей черноусый молодой папа, заговорщически кивая в мамину сторону, а Зося следила, сядет он на подсунутую кнопку или нет. Потом он пропал в неизвестном направлении, а Зося скучала. Может, он и ошибся с женой, но она-то любила его за веселый нрав. В почтовом ящике лежало письмо от Максима. Помнит, ждет, скучает. Растит дочку, работает. Точное описание дня, час за часом. И ни слова про любовь. Почему ей нравятся кремни? Хаджи-Мураты?

Следующей ночью ей снова приснилась драка с Веркой. Играла музыка, летели перья, сыпались удары подушкой, билось и хрустело под ногами стекло, взвивалась кривая занавеска. Сколько ж можно-то?

Апп! Ну не дура ли ты?