Грех бессмертия

И затем, в конце концов, наиболее тревожащее: дорожный указатель с надписью: «ВИФАНИИН ГРЕХ».

А за ним полнейшая тьма.

Он покачал головой, желая скрыться, убежать, с криком вырваться из этого места, но в следующее мгновение осознал, что они не покончили с ним. Нет, еще не вполне. Потому что, в конце концов, его доставили, чтобы он увидел следующий эпизод.

Темнота очень медленно начала таять, пока не превратилась в обычный солнечный свет. Стали различимы улицы и дома деревни, расположенные красиво и удобно. Он мог различить оттенок цветов на Круге и все магазины, окольцевавшие его, однако казалось, что улицы покинуты, а дома пусты, потому что ничто не двигалось. Он шел в одиночку, следуя за манившей его тенью, окруженный молчанием.

И вот он уже стоял перед тем огромным островерхим домом из темного камня.

Войти за кованный железный забор, увенчанный острыми наконечниками? Пройти по бетонной дорожке по направлению к внушительной двери из твердого дуба? Он ощутил вкус иссушающего страха в своем горле, но нельзя было вернуться назад, нельзя было убежать. Его рука медленно протянулась вперед, ухватилась за латунную ручку и толкнула. Дверь открылась бесшумно, и он оказался на пороге.

Внутри темнота, холод, запах прошедших веков и кости, рассыпавшиеся в прах. Солнце жгло его спину, а затененность впереди обморозила его лицо. Он смотрел, не в силах шевельнуться. Пыль клубилась столбом перед ним в коридоре длинною в вечность. Наконец пыль повисла в виде занавеса, и через этот занавес Эван увидел медленно движущуюся призрачную фигуру. Бесформенная, древняя, ужасная, она подходила ближе. Ближе и ближе. Одна рука ее взметнулась вверх, пальцами пробивая круговерть пыли, клочьями откидывая ее назад, как тончайшую материю или плотную паутину огромного и кровожадного паука. Пальцы вытянулись к нему, и Эван закрыл лицо руками, но не смог отступить назад, не смог найти в себе силы, чтобы шевельнуться, не смог захлопнуть эту массивную дверь перед тем, что приближалось к нему по коридору, какой бы злобной тварью это ни было. Рука начала пробиваться сквозь пыль к нему, а за ней показались очертания головы без лица, запеленатые в темноту.

Он простер руки перед собой, чтобы удержать ее, открыв рот в крике ужаса. Он схватил ее, ощутив запястья этой нечисти. Он почувствовал, как кто-то трясет его. Свет зажегся, ужалив ему глаза. Послышался чей-то голос…

— Эван! — Кэй. Она трясла его за плечи, а он обхватил ее запястья. — Эван! Приди в себя, проснись! Проснись! Что с тобой? — Ее глаза, затуманенные сном, выражали испуг. Она трясла его все сильнее, пытаясь разбудить.

Он выпутался из паутины сна и сел в постели. Бисеринки пота, выступившие на его щеках и на лбу, начали испарятся. Он моргнул, пытаясь понять, где находится. В том доме. Нет. В нашем доме. Кэй рядом со мной. Деревня снаружи спит. Все в этом мире хорошо. То, другое место, где он все это видел, померкло и исчезло. Он немного подождал, стараясь восстановить спокойствие, его дыхание было прерывистым.

— Я в порядке, — наконец сказал Эван. — Я в порядке. — Он взглянул в глаза Кэй, и она кивнула.

— Плохой сон, да? — спросила она.

Из спальни, расположенной по другую сторону от холла, донесся испуганный голос Лори:

— Мама? Папа?

— Ничего, — отозвался Эван. — Просто плохой сон. Спи опять.

Молчание.

— Тебе принести стакан воды или еще чего-нибудь? — спросила его Кэй.

Он отрицательно покачал головой.

— Все закончилось. Господи, ничего себе первая ночка в нашем новом доме!

— Пожалуйста… — Кэй дотронулась пальцем до его губ. — Не говори об этом. Все в порядке. Ты можешь опять заснуть?

— Нет-нет, я так не думаю. По крайней мере пока. — Он выждал долгое время, осознавая, что она следит за ним, и потом повернулся к ней. — Я ничего не хочу ломать, — сказал он.

— Ты и не будешь. Ты никогда этого не делаешь. Даже не думай ничего об этом.

— Эй, — сказал он, заглядывая в ее глаза. — Я твой муж, помнишь? Тебя не нужно дурачить, и, конечно же, тебе не следует дурачить меня. Мы оба знаем.

— Ты слишком много клянешь себя. В этом нет необходимости. — Она чувствовала себя неловко. Говоря это, она как будто полностью осознала, что это ложь. Она видела его глаза, далекие и испуганные, как будто он увидел что-то ужасное, что не смог полностью распознать.

— Я хочу, чтобы все было хорошо, — сказал Эван. — Я хочу, чтобы все сработало.

— Так и будет, — сказала она. — Пожалуйста…

— Но раньше так не было, не так ли? — спросил он, и ее молчание его ужалило. — Всегда эти сны. Я не могу никуда скрыться от них. Я не могу заставить их прекратиться! Господи, когда же они прекратятся? Сейчас они поймали меня, я вижу кошмары о Вифаниином Грехе.

— Вифаниином Грехе? — глаза Кэй заледенели и сузились. — Что о нем?

— Я не вижу в этом никакого смысла. Я никогда не смогу… Но это казалось… хуже, чем все, что я видел раньше.

Кэй уставилась на него, ни слова не говоря, потому что она не знала, что ему сказать, поскольку что сказать было нечего. Его глаза сказали все. Мука. Боль. Вина. Она неожиданно ощутила внезапную уверенность, что в другой комнате Лори вовсе не спит, но прислушивается, может быть, со страхом. Лори слишком часто слышала, как ее отец вскрикивает по ночам, и это ее пугало.

Эван сделал попытку проконтролировать свое дыхание. Детали кошмара быстро тускнели: лишь холодный ужас, словно колючка, укоренился в его желудке.

— Я не могу сладить с этим, — сказал он наконец. — Я никогда не мог. Всю свою жизнь я вскрикивал во сне: я прошел через бессонницу, снотворные таблетки и таблетки для бодрствования. Но я просто не могу стряхнуть с себя эти проклятые сны! — Он отбросил простыни и сел на край кровати.

Кэй обнаружила, что всматривается в маленький полукруглый шрам на мускулистом изгибе в нижней части его спины, где был задран верхний край его пижамы. Шрапнель из другого мира. Это было то, что вернуло его домой с войны и дало Багровое Сердце. Она слегка дотронулась до него, словно боясь, что он может вновь открыться и пролить яркие красные капли на голубые простыни. Он казался ей все еще незнакомым, как и множество других вещей, даже после всего этого времени.

— Я даже не знаю, что, к черту, они означают, — сказал он. — Когда я пытаюсь рассматривать их как фрагменты и кусочки, мой мозг превращается в кашу. Детали ускользают от меня тогда, когда я пытаюсь их ухватить. И в этот раз… в этот раз это было в Вифаниином Грехе. Бог знает почему. Но было именно так.

— Это всего лишь сны, — сказала Кэй, стараясь сохранить свой голос спокойным. Сколько раз говорила она ему в точности то же самое посреди ночи? Всего лишь сны. Не настоящие. Они не могут поранить. — В них ничего нет; я не могу понять, почему ты позволяешь им так сильно беспокоить себя. — Осторожно, осторожно, подумала она, это опасно, нужно выбирать слова, искать, их, словно цветы в зарослях крапивы. Она поглядела на его затылок, где непослушные волосы встали торчком. Он провел по ним одной рукой, и она увидела, что его плечи чуть-чуть ссутулились. — Они ничего не означают, Эван, — тихо и спокойно сказала она. — Просто, может быть, ты положил слишком много горчицы и маринада на свой мясной сэндвич. Давай, ложись опять. Кстати который час? — Она повернулась, чтобы взглянуть на часы на ночном столике. — Боже мой! Почти пять. — Она зевнула, все еще моргая от беловатого свечения лампы.

— Они кое-что означают, — сказал он скучным пустым голосом. — Тот сон о грузовике кое-что значил, не так ли? И другие до него.

— Эван, — сказала Кэй. — Пожалуйста… — сказала она утомленно и несколько раздраженно, может быть, также немного испуганно. Да. Признай это, сказала она себе. Холодный скептицизм все эти годы служил ей как бы защитой от вещей, которые она не могла понять. Приступ неловкости, беспричинного страха так часто преследовал ее. В этот раз она поддалась ему только на мгновение, вскоре она снова обрела контроль над своими эмоциями и сказала: нет, нет, нет, это всего лишь совпадение, здесь нет такой вещи как…