Эоган О'Салливан

* * *

   Во французской по происхождению деревушке Валери, которую английские войска проходили быстрым походным маршем, им попался католический священник, и весь батальон Эогана тут же отстал от основных сил, чтобы исповедаться. Святой отец не стал отпирать ради этого случая церковь, а принял у них исповедь прямо на крылечке часовни, вокруг которой гуляли крупного размера куры и постукивали носами в запертую дверь, как будто тоже хотели проникнуть в Царство Божие. В составе батальона было четыре роты, особо рассусоливать не приходилось, и каждый собрался с мыслями, чтобы выразить всю степень своего падения предельно кратко.

   - Позавчера мне приснился сон, - сказал Эоган, когда пришёл его черёд, - будто я спрятался в развалинах старого форта и случайно подслушал разговор Бога с дьяволом. Дьявол говорил, что за последние несколько тысяч лет ему надоело быть в оппозиции, что он проникся, раскаялся, совершенно обратился и мечтает вернуться в лоно Церкви. Короче, что он осознал.

   Святой отец благодушно кивал, приклонив одно ухо и вслушиваясь с некоторым напряжением, чтобы разобрать ирландский акцент исповедующегося.

   - А Бог ему отвечал на это, - продолжал Эоган, - чтобы он себе-то не льстил, что он незаменим, и что замена ему найдётся без хлопот. "Среди людей есть много похлеще тебя, - сказал Господь. - Вот я кого-нибудь из них и ангажирую. Ты первый не обрадуешься".

   Тут Эогану пришлось отодвинуться, потому что священник так всплеснул руками, что переполошил кур.

   - Сын мой, тебе же нужно день и ночь думать о спасении твоей души! Судя по тому, что ты рассказал мне, она висит на волоске. Тебе следует проводить на коленях по меньшей мере по шесть часов в день, предельно сосредоточившись...

   - Я только это и делаю, святой отец, - сказал Эоган.

   - Правда это? - обратился священник к остальным.

   - Чистая правда, святой отец, - отвечали соратники Эогана. - Он, как и все мы, проводит никак не меньше шести часов в день на одном колене, предельно сосредоточившись. Из этой позы мы целимся в бою.

* * *

   Затесавшись в морское сражение у Форт-Рояль и увидев вице-адмирала Родни, Эоган понял, что тут надо ковать железо, пока горячо. Адмирал ещё стоял на мостике и указывал канонирам, как лучше попасть во французов, а Эоган под палубой, правильно оценив обстановку и понимая уже, что Де Грасс вот-вот развернёт свой флот к англичанам кормой и покажет хвост, слагал свежайшую, с пылу с жару оду. Идея оды была нехитра: в общем, куда нас Родни пошлёт, там мы все и умрём со славой, вперёд, за старую добрую Англию и этот простреленный флаг. Писалось это с одной страстной мыслью: как бы отделаться от армии навсегда, и оттого заряд убеждённости, вложенный в оду, был поистине страшен. После боя польщённый адмирал призвал автора оды к себе. Низшее командование, опасаясь, как бы Эоган чего не выкинул, послало с ним одного из офицеров - Мак Карти, тоже уроженца Керри. Адмирал Родни похлопал Эогана по плечу и предложил повысить его в звании. Эоган отвечал со всей военной чёткостью, что ничто не приветствовал бы столь же горячо, как если бы адмирал освободил его от службы раз и навсегда, а заодно и всех его соотечественников. Мак Карти внутренне ахнул и, стремясь как-то подправить дело, громко сказал, что Салливан мечтал об этом продвижении с начала всей кампании. "Да, но продвинуться я мечтал при этом в сторону Керри", - уточнил Эоган. "Салливан неоценим как боец, и мы не расстанемся с ним ни за что", - снова подложил свинью Мак Карти. "Bhuel, imreochaimíd beart éigin eile oraibh"[9], - пробормотал Эоган в сторону. "Только попробуй", - тихо отвечал Мак Карти по-ирландски же. "Салливан - образец глубокой преданности английской короне", - пояснил Мак Карти адмиралу, чувствуя себя в ложном положении. "Не глубже, чем на толщину армейского сукна", - сказал Эоган и вышел, закусив губу.

   * * *

   Однажды мужчины со Слиав Луахра провели матч в хоккей на траве, разделившись на две команды - женатые против холостяков. Женатые выиграли и написали злорадную сатиру на другую партию, где осмеяли их уже как следует. Те не остались в долгу, и обмен стихотворными посланиями развернулся в полную силу. Однако неженатая молодёжь оказалась послабее в стихосложении, и более крепкие стихотворцы из враждебного лагеря легко били их по всем статьям. Тогда те перетянули на свою сторону одного из противников, - не слишком твёрдого в своих убеждениях Тайга О'Сканнела, поставив ему виски, чтобы тот написал стихи от их имени. Тот написал, но обман быстро раскрылся, свои провозгласили незадачливого перебежчика ренегатом, недостойным посещать собрание бардов, и полемика продолжалась.

   История была у всех на устах, и страсти кипели, когда в этих краях вновь появился Эоган О'Салливан, который вернулся из армии и пришёл пешком от самого Корка, на ходу избавляясь от военной формы, сдирая с себя знаки отличия и по частям меняя одежду на гражданскую; он зашёл к своему другу Доннхе в промежуточном состоянии - ещё в мундире британской армии нараспашку, но уже в шляпе, выменянной за табак в трактире, и в шейном платке очень светского вида, снятом на память с шейки встречной красотки. Он глянул на разложенные на конторке списки всех стихотворных посланий, тут же присоединился к лагерю холостяков, пристроился за конторкой и, отдирая от мундира последнюю пуговицу, накатал такие яркие и дерзкие стихи, какие только можно себе представить, в которых и раздолбал противника в труху. Ответ Эогана разошёлся в сотнях списков, все хохотали, затыкая себе рот рукавом, и после этого на Слиав Луахра установился мир и полная тишина. Лагерь противника возразить не смог. Повторить ничего из этих стихов, к сожалению, невозможно, так как, сочиняя их, Эоган о приличиях не хлопотал. В общем и целом, партия женатых была представлена в них как сборище недееспособных и опустившихся личностей.

* * *

   Второе, что сделал Эоган по возвращении, - отправился к отцу Неду Фитцджеральду и попросил его объявить пастве следующее: он, Эоган О'Салливан, готов открыть школу для детей в Кнок-на-Гри, где берётся учить всех поголовно грамоте, эвклидовой геометрии и началам навигации, тех, кто постарше - тригонометрии, английской грамматике и рифмовке, книжному учёту и составлению юридических документов, а самых толковых - тому, как пишется доходчивое любовное письмо к леди. Отец Нед был человеком весёлым и бесшабашным, и, при том, что такая школа была так же запрещена законами страны, как и служба в его покосившейся церковке, он радостно объявил всё это с амвона в первое же воскресенье.

   Школа в Кнок-на-Гри была отмечена блистательным, но кратким существованием, - не столько по воле Эогана, сколько по вине каминных щипцов.

   Третье, что сделал Эоган по возвращении, - он залечил страшную рану у себя на ноге, повыше щиколотки, из-за которой его и демобилизовали из армии. Рана эта появилась у него однажды на рассвете в казарме, но ещё прежде, чем на ноге, она возникла в лихорадочно мечущемся сознании Эогана и понравилась ему невероятно; рана никак не заживала, потому что Эоган тщательно за этим следил. Медики заподозрили, что, должно быть, нога Эогана не на шутку заразна, и его выперли из армии в три счёта. Собственно, всё лечение состояло в том, что Эоган оставил свою конечность в покое.

* * *

   ...Наткнувшись на Катлину Ни Сканнел и худо-бедно разглядев её, насколько это было возможно с перепоя, Эоган смутно почувствовал что-то ещё, кроме обычного зуда. Наскоро обретя равновесие, он попытался было облечь это чувство в речь, самую трогательную в мире. Однако на этот раз Божья кувалда всё-таки не промахнулась и уложила бедного Эогана замертво: увы, Катлина слышала о нём немало, и не сказать, чтоб только хорошее. Говоря коротко - нашла коса на камень. Катлина подобрала юбку и аккуратно обошла его, ясно выразив этим ту мысль, что им двоим в одном и том же углу паба делать нечего. Эоган же долго ещё стоял в полутёмном углу пивной и испытывал жуткие страдания. И не одна только мутная бурда, которую Томми Барни разливал у себя в заведении вместо пива, была тому причиной.