Виселица на песке

Моррис Вест

Виселица на песке

Глава 1

Все началось с письма, которое принесли в мой номер в среду, 13 июня, в начале первого. На конверте стоял адрес:

Австралия, Сидней, Сиднейский университет, исторический факультет, мистеру Ренну Ландигэну.

На лицевой стороне конверта стояла вычурная печать, в нижнем левом углу был обратный адрес на испанском языке. Марка была наклеена немного криво, но отпечатанный на машинке текст был четким и ясным.

Я запомнил эти подробности потому, что долго рассматривал письмо, не решаясь его распечатать.

В конце концов взял нож, аккуратно разрезал конверт, достал сложенный листок бумаги и, закурив, приступил к чтению.

Письмо было написано главным архивариусом города Акапулько, Мексика.

С присущей латинским языкам цветистостью фраз он писал о том, какой интерес вызвал мой запрос о своем желании доказать связь между испанскими мореплавателями XVIII века и новым континентом Терра Австралия Инкогнита. Подчеркнул, что ему приятно сотрудничать с таким высокообразованным джентльменом, как я, в таком важном вопросе исторического исследования.

Он сообщил, что в октябре 1732 года «Донна Люсия» отплыла из Акапулько с двадцатью сундуками золотых монет для колонии Его Католического Высочества на Филиппинских островах. «Донна Люсия» так и не появилась в Маниле. Официальные власти решили, что корабль попал в шторм и потерпел крушение или стал жертвой пиратов в Китайском море.

Архивариус хвалил оттиск с моей золотой монеты и сообщал, что они чеканились в те самые времена. Она действительно могла быть частью груза.

Он писал…

Остальное меня мало интересовало.

Я думал о маленьком островке недалеко от побережья Квинсленда, одном из сотен островов и атоллов, нанизанных как осколки нефрита на коралловую нитку Большого Барьерного рифа.

В форме вытянутого полумесяца, крутым берегом с одной стороны и тонким серпом белоснежного пляжа с другой. Зимой он был закрыт для туристов. Власти Квинсленда утверждали, что там нет судоходного прохода через рифы. Но я знал проход. Мы с Джанет прошли по нему и пришвартовались на пляже. Медное днище нашей яхты не получило ни одной царапины. Раскинув лагерь под большим деревом, мы обнаружили родник у подножья Западного мыса. Занимаясь подводной охотой во время прилива, Джанет нашла облепленный коралловыми наростами золотой дублон.

Когда наш медовый месяц подходил к концу, она умерла от менингита. Я остался один на один со своей работой младшего лектора, с полустершейся монетой, с воспоминаниями о золотой от загара девушке на белоснежном, залитом солнцем пляже.

Воспоминания о Джанет постепенно стирались, отзываясь в сердце тупой болью, которая время от времени перерастала в острые вспышки. В такие дни я запивал и искал удачу среди умников за покерным столом, в игре баккара, по воскресеньям спозаранку толкался среди конюхов на ипподроме.

Воспоминания о Джанет угасли, но всякий раз, когда я открывал стол, казалось что старая, отполированная до блеска монета горит как яркий день. Я потерял свою девушку, потерял навсегда, но у меня осталась мечта об испанском галеоне с сокровищами среди буйной растительности кораллов. Он был где-то там, у маленького острова, со сломанными шпангоутами, с палубой под наростами кораллов и водорослей, с сундуками в трюме, вокруг которых сновали радужные рыбки.

Я был историком и мог доказать, что корабль был там; по крайней мере, должен там быть.

Ключ к разгадке дал старик Энсон. Джордж Бэрон Энсон. В то время он еще не был адмиралом флота и первым лордом Адмиралтейства, тогда он караулил галеоны, которые каждый год направлялись из Акапулько в Манилу. Его парусник обрастал ракушками, трескались от жары бочонки с водой, люди умирали под тропическим солнцем от цинги, а Джордж Энсон все ждал и ждал свой счастливый случай.

Выйдя из Акапулько, старый испанец должен был искать северо-восточные пути на запад по экватору, а потом, после Ладронских островов, повернуть на север к Маниле… Но октябрь — слишком позднее время года для такого плавания.

Лето уходило к тропику Козерога, он забрал далеко на юг, и попал в зону ураганов. Они подхватили его корабль, закрутили и вынесли на запад к Большому Барьерному рифу. Истрепанные паруса, крен и возможная течь не позволяли ему лавировать в один прекрасный день или, вернее, ночь он должен был оказаться у внешнего рифа острова в виде вытянутого полумесяца.

Все могло быть именно так. Иначе откуда появился мой дублон, дразнивший меня из ящика письменного стола золотым блеском.

Раздался стук, и в дверь впорхнула маленькая блондинка из регистратуры с плетеным подносом в руках, заваленным конвертами с еженедельной зарплатой.

Она улыбалась, моргая длинными ресницами. Отодвинув поднос, чтобы я мог рассмотреть ее обтянутую свитером грудь, протянула мне деньги и пошутила:

— Сильно не кутите, мистер Ландигэн.

— Может, выберемся куда-нибудь вечерком вместе? — предложил я.

Она захихикала, молча взяла поднос и вышла, покачивая бедрами.

Открыв конверт, я высыпал содержимое на промокательную бумагу. Две пятерки, восемь банкнот по одному фунту, немного серебра — вся моя еженедельная стипендия младшего лектора по истории.

Если из этой суммы вычесть плату за гостиницу, на сигареты, проезд и фунт, который я занял у Дженкина, у меня оставалось достаточно, чтобы сыграть у Мэнни. Но этого было явно недостаточно для покупки острова, лодки, акваланга, припасов и других вещей, необходимых человеку для поисков затонувших сокровищ.

Но надежда была. На прошлой неделе я видел парня, который поставил пятерку, выиграл пять сотен, а потом превратил их в две тысячи. После чего Мэнни отправил его домой на такси в сопровождении одного из своих вышибал. Я видел все это своими собственными глазами. Может быть, и мне когда-нибудь повезет?..

Я бы обошелся без двух тысяч, мне хватило бы и одной. Пятьсот — за остров (власти Квинсленда не жмотились, ведь считалось, что на острове не было воды, бухты и судоходного прохода). Две сотни — за лодку (никаких яхт!). Сотня — за новый акваланг, и две сотни на все про все. Этого было больше чем достаточно. Я бы выпутался, если б выиграл тысячу у Мэнни…

Сложив письмо главного архивариуса Акапулько и убрав его в пиджак, я достал из ящика золотую монету. Повертев ее в руках, спрятал на счастье в жилетку. Потом отсчитал восемь фунтов десять шиллингов и запечатал их в конверт — это деньги на еду, жилье, трамвай и пачку сигарет в день, если продуюсь у Мэнни.

У младшего лектора по истории нет телефона, поэтому мне пришлось спуститься вниз и долго копаться в поисках мелочи.

— Чарли слушает, — лаконично сказал голос на другом конце провода.

— Это командир. Как дела?

— Как на прошлой неделе. Безоблачная ночь.

— Спасибо.

Я повесил трубку. «Безоблачная ночь» — означало, что Мэнни уплатил полиции и в его заведении не будет облавы. Это мой шанс выиграть тысячу.

Вы бы видели Мэнни Маникса! Тот еще парень. Его отец — ирландец, мать — итальянка, оба из Бруклина. Во время войны он был сержантом американской интендантской службы и отсиживался в глубоком тылу в Кинг Кроссе. После войны решил остаться в Сиднее. Сидней, по его мнению, был Нью-Йорком, уменьшенным до рентабельных размеров. Мэнни был готов разрабатывать его.

Он занимался рэкетом, тайной продажей спиртного, перепродажей ворованных автомобилей, контрабандой людей. Когда его доходы стали падать, он вывернулся, купив на отложенные в банке деньги несколько квартир и приличный ночной клуб. Содержал двух-трех классных девчонок в качестве декоративного оформления: Мэнни никогда не мешал любовь с бизнесом. Еще одна покупка — небольшой игорный зал, посетители которого исчезали до того, как в конце улицы появлялась полицейская патрульная машина.

Мэнни понимал — жизнь слишком хорошая штука, чтобы проводить ее за решеткой. Одевался он с иголочки, вкусно ел и ездил на длинном-предлинном кадиллаке. Несмотря на это, от него всегда несло запахом продажных женщин и грязных денег.