Леди из Миссалонги

Ровно в десять важная сестра, работающая с доктором Джорджем Паркинсоном, провела ее в пугающе белую и чистую палату, уставленную ширмами. Она сказала, что нужно раздеться полностью, нижнее белье тоже снять и, завернувшись в простыню, лечь на кушетку и ждать доктора.

«Странная манера встречать пациентов», — размышляла Мисси, когда над ней замаячило лицо доктора Паркинсона. Ей оставалось только догадываться, как он выглядит, так как видела она только его волосатые ноздри — вероятно, самую выдающуюся его черту.

В молчаливом присутствии сестры он нажал ей на грудь, посмотрел на ее маленькие, почти жалкие груди с крайним равнодушием, что было весьма грубо, прослушал сердце и легкие стетоскопом, гораздо более гладким, чем у доктора Хэрлингфорда, прощупал пульс, исследовал горло шпателем, так что она чуть не подавилась, исследовал быстро и нетерпеливо ее шею, а затем стал прощупывать ладонями вздрагивающий от холода живот.

— Сестра, внутреннее обследование, — отрывисто приказал он.

— И то, и другое? — спросила сестра.

Сначала ей показалось, будто она переносит серьезную операцию без хлороформа, но дальше последовало нечто худшее. Доктор Паркинсон резко перевернул ее на живот и начал мять позвоночник, продвигаясь к шее, а потом надавил с силой несколько раз на то место, где ее лопатки выпирали, как крылья.

— А-а! — закричала она.

Затем сестра и он сам обхватили ее за голову и ноги, и сделали что-то такое, отчего где-то внутри все ужасно захрустело и затрещало. Звуки хруста заполнили не только все ее существо, но и всю комнату, отчего стало еще более ужасно. Все происходило так быстро, что Мисси даже не поняла точно, что это было.

— Можете одеваться, мисс Райт, проходите в ту дверь, — распорядился доктор Паркинсон, и сам прошел вместе с сестрой в указанную дверь.

Смятая и обескураженная, Мисси сделала все, как ей сказали.

Войдя в комнату, Мисси увидела, что у доктора приятное лицо и добрые, сочувственные светло-голубые глаза.

— Все в порядке, мисс Райт. Сегодня вы сможете вернуться домой, — сказал он, теребя в руках письмо, лежащее на столе среди солидной кучи бумаг.

— Со мной все в порядке?! — спросила Мисси.

— Абсолютно. Ваше сердце совершенно здорово. Единственно, что в области спины защемлен нерв в позвонке. Если вы идете слишком быстро, он дает ощущение боли.

— Но … Мне трудно дышать, — прошептала Мисси испуганно.

— Нервы, мисс Райт, нервы! Боль имелась оттого, что нерв ущемлен. Скорее всего, этот нерв связан с дыхательными мышцами. Но, право же, это не страшно. Сейчас я привел его в нормальное состояние, и он не будет болеть, если вы не будете быстро ходить. Если все же боль начнется снова, сделайте у себя в доме перекладину для подтягивания, попросите кого-нибудь привязать по кирпичу к вашим ногам и старайтесь подтягиваться на руках, примерно до уровня подбородка.

— И это все, что вы нашли у меня?

— Мало? — с некоторой издевкой спросил доктор Паркинсон. — Мисс Райт, ну чем ущемленный спинной нерв хуже больного сердца?

Именно на этот вопрос Мисси не хотелось бы отвечать вслух. Как можно умереть в объятиях Джона Смита от ущемленного спинного нерва? Где же романтика?

Доктор Паркинсон сел поудобнее в кресле и задумчиво посмотрел на Мисси, постукивая ручкой по журналу записи больных. Это дело было его привычкой, потому что журнал был испещрен синими точечками. Иногда, наверное, от скуки, он начинал рисовать кошку в молоке.

— Месячные! — вдруг вспомнил он, явно чувствуя себя обязанным подбодрить пациентку, расспросив о чем-то еще.

— Сколько дней у вас цикл, мисс Райт?

Она покраснела, начиная в тот же момент сердиться на себя:

— Примерно восемнадцать дней.

— Много теряете крови?

— Нет, очень мало.

— Боли? Судороги?

— Нет.

— Хм-м, — он выпятил губы, да так, что верхней дотронулся до кончика носа.

— Мисс Райт, — сказал он, наконец, — все ваши болезни можно быстро вылечить, если вы найдете себе мужа и заведете парочку детей. Вряд ли вы сможете иметь больше двух, потому что вам трудно будет совершить этот грех, но в вашем возрасте самоё время попытаться.

— Если бы у меня был кто-то, кто бы заставил меня попытаться, наверное, я бы попыталась, — резко ответила Мисси.

— Прошу прощения.

Как раз в этот щекотливый и неудобный момент сестра просунула голову в дверь и удивленно вскинула брови.

Он сразу поднялся, показывая, что хочет уйти.

— Извините.

Примерно минуту Мисси неподвижно сидела в кресле, думая, должна ли она тоже встать и выйти. Потом решила дождаться официального прощания. Неожиданно ей бросилось в глаза имя доктора Невилла Хэрлингфорда, напечатанное на одном из конвертов, разбросанных по столу. Не отдавая себе отчета, Мисси протянула руку и взяла письмо.

«Дорогой Джордж! — гласило оно. — Странно, что за неделю я отправил к тебе двух пациенток, в то время как до этого шесть месяцев не посылал никого. Но такова жизнь — и моя работа — в Байроне. В этом письме я представляю тебе Мисси Райт, бедную маленькую старую деву. У нее были сердечные приступы и одышка при быстрой ходьбе. Я оказался свидетелем одного такого приступа. Скорее всего, это была истерия, только непонятно, почему больная побледнела и вспотела. К счастью, она неожиданно быстро пришла в себя. И когда я обследовал ее буквально сразу после приступа. то не обнаружил никаких последствий. Я действительно уверен, что это истерия, тем более, что вся ее жизнь делает такой диагноз наиболее возможным. Она ведет вялую, безрадостную жизнь (посмотри на ее грудь). Чтобы подстраховаться, пожалуйста, обследуй ее, проверь, не страдает ли она какими-то серьезными болезнями.»

Мисси положила письмо на стол и закрыла глаза. Неужели весь мир смотрит на нее с жалостью и состраданием? И разве может гордость бороться с жалостью и состраданием? А Мисси, как и ее мать, была горда. «Вялая». "«Безрадостная». «Бедная маленькая старая дева». «Не страдает ли она какимим-ли-66 сердечными болезнями?» Как будто вялость, безрадостность и одиночество недостаточно серьезные болезни сами по себе.

Она открыла глаза. К собственному удивлению, в них не было ни слезинки. Наоборот, они были ясными, сухими и сердитыми. Она начала искать глазами, нет ли в этом хаосе на столе у доктора Паркинсона хотя бы начала заключения об ее состоянии. Она нашла два заключения, неизвестно к кому относящиеся. Одно представляло собой ряд строчек, в каждой из которых было слово «нормально». Другое было медицинское описание болезни, все о сердце.

Наконец она обнаружила начало письма к доктору Хэрлингфорду.

«Дорогой Невилл», — так начиналось письмо.

"Спасибо, что Вы прислали ко мне миссис Анастасию Гикорн и Мисси Райт. Я боюсь, что я знаю ее имя, от которого, вероятно, осталась только буква "и", которую она добавила к «мисс». Так многие делают. Я думаю, Вы не возражаете, если я пошлю заключение о двух пациентках в одном письме…" На этом письмо обрывалось. Кто такая миссис Анастасия Гикорн? Мисси перебрала всех в Байроне, кто не принадлежал к семье Хэрлингфордов, и вспомнила о болезненной женщине, примерно такого же, как она, возраста, которая жила с пьяными мужем и несколькими заброшенными детьми рядом с бутылочным заводом, где-то на окраине.

Значит, второе заключение было о миссис Гикорн? Мисси взяла его и стала расшифровывать латинские термины и значки, которые заполняли верхнюю половину листа. Нижняя половина листа была чистая. Могло бы и для нее хватить места.

Вот что она разобрала:

«Едва ли я в состоянии предложить курс лечения, способный изменить или смягчить этот диагноз. Пациент страдает развитой формой болезни сердечных клапанов. В случае, если не произойдет дальнейшего ухудшения работы сердца, я даю ей полгода — год. Вряд ли ей стоит рекомендовать постельный режим, потому что, я уверен, она просто проигнорирует все указания в силу своего характера и обстановки в доме.»