Страница 17 из 37
Ни один из них не бросился закрывать дверь и ловить козла. Один прыгнул за чан, второй — на полок. Пол бани, облитый водой, мыльный и скользкий. Нежнорогий хотел повернуться, но вдруг с горохотом упал со всех четырех копыт… Парни, подумав, что лесной козел нападет на них, молнией взлетели на самую верхнюю полку, закричали дурными голосами и, не найдя ничего другого, швырнули в лесного козла пахнущие березой горячие веники…
Козел вскочил и выбежал из бани, а парни услыхали его удаляющийся галоп. А когда они пришли в себя и выскочили во двор, в ясном лунном свете ничего не было видно.
Нежнорогий вернулся в лес.
Деревья рассыпали желтые листья. Уже осталось немного листьев. Придет ветреный ненастный день, и упадут последние листья. В лесу хозяйничает осень.
Выросли мухоморы. Ярко-красные, с белыми точками. В посветлевшем и поредевшем лесу от этих смешных красочных грибов становится веселей.
Нежнорогий, которого вениками выгнали из бани, больше в деревню не ходил. Не принимают, и не надо! Дорогу в лесничество он не нашел. Правда, он особенно ее и не искал.
Некоторое время Нежнорогий ходил по лесу один, а потом прибился к небольшому стаду косуль. Когда ты не один, гораздо лучше и веселей. У диких косуль ему есть чему поучиться, особенно, если вожак стада — старый, опытный, смелый козел. Он чует, где подстерегает рысь, знает все молодняки, в которых можно погрызть вкусные лесные веточки. Когда белое покрывало снега укроет лес, вожак стада где-нибудь найдет забытый стог сена или приведет все стадо к наполненной кормушке.
Недавно Нежнорогий опять видел человека. Вместо того чтобы идти по дороге, человек брел через ельник. Услыхав человеческие шаги, все косули поднялись со своих мест и ускакали прочь. Нежнорогий побежал вместе с ними. Но скоро остановился и из любопытства вернулся посмотреть, что делает человек.
Человек подошел к навесу, который стоял в ельнике. Он был здесь уже давно, крыша была вся серой, обросшей мохом. Нежнорогий ясно видел, что человек проверил, достаточно ли крепка крыша. Потом постучал в одном, в другом месте и стал так громко колотить молотком, что у Нежнорогого зазвенело в ушах. И он побежал к косулям.
Не случайно вожак стада вел их в этот ельник: эта кормушка и в прошлом году была полной всю зиму. Только Нежнорогий долго смотрел на человека, но так и не узнал его. А это был охотник Стяпонас, который пришел поправить для косуль кормушку, чтобы зимой не нужно было стучать молотком, чтобы было куда положить сено.
И в этом году сена хватит для всех.
Скоро придет зима. А пока нет снега, косулям привольно бродить по лесу. Нежнорогий вместе с ними. Только когда у дороги или просто где-нибудь он видит человека, то не убегает сразу со всеми. Остановится, стоит и смотрит. Косули не знают, что он, Нежнорогий, жил у людей. А для него каждый человек будто знаком.
Так и я увидел Нежнорогого у заболоченного леса Дубриса. Он стоял, отставши от стада, и смотрел на меня. Если бы я знал его кличку, я, наверное, позвал бы его. Кто знает, может быть, он и подошел бы поближе.
Но тогда я думал, что это просто любопытный лесной козел. Только потом мне удалось многое о нем узнать, о чем я и рассказал другим.
Говорят, если козел вырос дома и привык к людям, он уже никогда не сможет вернуться в лес. Может быть. Но Нежнорогий другой. И все, о чем я рассказал, чистая правда. Если вы будете в лесничестве Верстайняй, то сам лесничий расскажет вам о Нежнорогом, который и теперь живет в лесу и сам уже водит ватагу косуль.
Дневник с птичьего пути
И ее, должно быть, как и летящих птиц, тянет на огонек. Сегодня ночью сказка снова реяла у освещенного окна.
Сказка, у которой легкие крылья и сердце птицы…
Сентябрь. День убывания солнца
Я поселился на косе — узкой полоске суши между морем и заливом.
Сегодня снова погожее утро. На море улеглась последняя волна.
Нынче ночь сравняется с днем, и тени начнут удлиняться. Завтра, послезавтра и еще много дней после этого солнце будет заходить все раньше и раньше.
Я встал вместе с солнцем. Как всякое утро. Работа кольцевателя птиц начинается, только когда солнце уже над горизонтом, и подниматься раньше светила нет смысла. Позже начнет всходить солнце — позже буду вставать и я.
С вечера я оставил под березами тазик с водой. За ночь в него нападало желтых листьев, а вода студеная, как роса на березе. В колодец тоже залетели листья. Вода здесь неглубоко: чуть копнешь, и уже сочится влага из светло-желтого песка.
В ясном колодце желтеют восковые листочки. Уже осень — пора безмолвия полей, ярких грибов, золотая пора.
Это и первые листки моего дневника.
Сеть в погожее утро нависла розовой дымкой. Пустует до поры до времени.
Сеть свою я растянул на высоких столбах, вбитых на изрядном расстоянии друг от друга. Столбов не два, не четыре — целая вереница. И поставлены они так, что сеть, натянутая по ним, уходит вдаль длинным коридором.
Вход в этот сетчатый коридор просторен — и вширь, и ввысь. Он смахивает на разверстую пасть, на зев, распахнутый в ожидании, когда угодит в него какой-нибудь осенний путник. Ячеи этой сети высоко. Хочешь в них заглянуть — как следует запрокинь голову. Зато сквозь них видно голубое небо.
Возможно, это и сбивает птиц с толку. Они, неотрывно глядя на синий простор, на белые, пепельно-серые облака, устремляются в ловушку.
Конечно, не все. Иные чуют в сети что-то недоброе и от самого верхнего края шарахаются ввысь. А тот, что уже угодил в глотку сети, рвется все дальше вперед, находит отверстия в перемычках и протискивается в следующее звено, а оно чуть поуже предыдущего. Так добираются пернатые до последнего отсека, который сбегается сачком. Конец его вытянут наподобие узкого рукава, впору разве собаке пролезть, и ведет этот рукавок в собственно ловушку: небольшую, чуть выше человеческого роста, приемную камеру. В боковой стене камеры есть дверца, куда я вхожу и ловлю, беру в руки трепыхающихся на сетчатых стенках птиц.
Сеть расставлена на пути птичьего перелета. Но сегодня ловушка пуста. До рассвета попалась парочка зарянок. Повисли, уцепившись коготками за сетку, прильнули к ней своими ярко-ржавыми грудками и глядят на голубую волю.
Надеваю зарянкам на лапки по колечку и выпускаю. Упорхнули в тронутый желтизной березняк.
Когда солнце поднялось повыше и день вошел в полную силу, в ловушку попалось несколько крупных бабочек. Бабочки летают, только когда солнце пригреет основательно. Видимо, они умеют кружиться в воздухе только на солнечной карусели.
Бабочки совсем как птицы: попадут в большую сеть и пробираются все дальше, дальше. И вот они заперты в ловушке, через мелкие ячейки им не протиснуться. Ерзают по стенке. Крылышки большие, цветные. Вспоминается грустная сказка о бабочке, мечтавшей унести на крыльях в теплые края последний осенний цветок…
Для бабочек у меня нет колец настолько нежных, крохотных, чтобы можно было надеть на хрупкую лапку. Беру их осторожно, придерживаю в ладонях и выпускаю через дверцу. Моя ловушка — не тюрьма. В ладонях бабочка трепещет, бьется, но вот я развожу руки, и несущая осенний цветок вновь принимается кружиться в воздухе на солнечном луче.
И сеть моя на птичьем пути, и домик. Жилье у меня отличное, на колесах. Внутри — удобная, мягкая лежанка, оконце есть, столик стоит. Печурка. И труба выглядывает из кровельки, а над трубой берестяной колпачок, чтобы дождь не заливал.
Я поселился тут надолго. На целый год.
Мощный грузовик на высоких колесах доставил сюда меня и мой домик со всем снаряжением. Отцепили и уехали. Не сразу, конечно. Товарищи помогли развесить, потом натянуть сеть. Одному с таким делом не управиться. А сейчас я правда один. С бабочками и птицами — пленниками на час.