Страница 5 из 27
Когда взрослого писателя спросили, где он родился, тот ответил, что и сам не знает. Нынешний домик-музей — это миф; в этом домике Андерсен мог родиться (впрочем, как и в каком-нибудь другом доме Оденсе). Отцу, имя которого было Ганс-Христиан Андерсен, в момент появления будущего сказочника на свет было 22 года, а матери — никак не меньше 30 лет.
Бабка Андерсена со стороны матери имела, по крайней мере, трех внебрачных дочерей и уже с этим «багажом» вышла замуж за скорняка-подмастерья, отпущенного на волю из каторжной тюрьмы. Старшая из этих трех дочерей и стала матерью Ганса-Христиана-младшего. Вторая дочь в отрочестве сбежала от нищеты Оденсе в Копенгаген. Позже, уже будучи взрослым, Андерсен разыскал ее в публичном доме…
Дед писателя по отцовской линии был городским сумасшедшим, над которым смеялись уличные мальчишки (по этой причине Ганс-Христиан Андерсен всю жизнь боялся сойти с ума).
У матери будущей гордости скандинавов тоже была внебрачная дочь, которую она родила в 1799 году. В 1842 году, когда Андерсен был уже известным литератором, она навестила своего знаменитого брата, но больше встреч у них не было — видимо, из-за той высокой социальной ступени, на которой оказался ее брат по матери. Через четыре года после этой встречи сестра писателя скончалась.
Родители будущего писателя ничего не могли дать мальчику, кроме фамилии с окончанием «сен», указывающей на низкое происхождение. Вот как сам сказочник писал о своем рождении и детстве: «В 1805 году в городке Оденсе (на острове Фиония, Дания) в бедной каморке жила молодая пара — муж и жена, бесконечно любившие друг друга: молодой двадцатилетний башмачник, богато одаренная поэтическая натура, и его жена, несколькими годами старше, не знающая ни жизни, ни света, но с редким сердцем. Только недавно вышедший в мастера муж своими руками сколотил всю обстановку сапожной мастерской и даже кровать. На этой кровати 2 апреля 1805 года и появился маленький орущий комочек — я, Ганс-Христиан Андерсен. Я рос единственным и потому балованным ребенком; часто мне приходилось выслушивать от матери-прачки, какой я счастливый, мне-το ведь живется куда лучше, чем жилось в детстве ей самой: ну, прямо настоящий графский сынок! — говорила она. Ее саму, когда она была маленькой, выгоняли из дому просить милостыню. Она никак не могла решиться и целые дни просиживала под мостом, у реки. Слушая ее рассказы об этом, я заливался горючими слезами».
Уже в раннем детстве мальчик отличался эмоциональностью и тонким восприятием мира, склонностью к мечтательности и фантазированию. Даже самые незначительные впечатления оставляли глубокий след в его душе.
«Помню я событие, случившееся, когда мне минуло шесть лет, — появление кометы в 1811 году. Матушка сказала мне, что комета столкнется с землей и разобьет ее вдребезги или случится какая-нибудь другая ужасная вещь. Я прислушивался ко всем слухам вокруг, и суеверие пустило во мне такие же глубокие и крепкие корни, как и настоящая вера».
Понятие о вере привил Андерсену отец — человек, любивший без памяти книги и обладавший не только живым и тонким воображением, но и большой долей здравого смысла. Андерсен вспоминал: «Отец читал нам вслух не только комедии и рассказы, но исторические книги и Библию. Он глубоко вдумывался в то, что читал, но когда заговаривал об этом с матушкой, оказывалось, что она не понимает его; оттого он с годами все больше замыкался в себе. Однажды он раскрыл Библию и сказал: «Да, Иисус Христос был тоже человеком, как и мы, но человеком необыкновенным!» Мать пришла от его слов в ужас и залилась слезами. Я тоже перепугался и стал просить у Бога прощения моему отцу за такое богохульство».
На все увещевания о Божьем гневе и происках дьявола умный сапожник отвечал: «Нет никакого дьявола, кроме того, что мы носим в своем сердце!» Он очень любил своего маленького сына, общался в основном с ним: читал ему вслух разные книги, гулял по лесу. Заветной мечтой башмачника было жить в маленьком доме с палисадником и розовыми кустами. Позже подобные дома опишет Андерсен в своих знаменитых сказках.
Но мечте этой не суждено было исполниться! От физического перенапряжения — он так желал, чтобы семья его ни в чем не нуждалась! — отец Ганса-Христиана заболел и скоропостижно умер. Матери, для того чтобы содержать сына и иметь возможность откладывать деньги на его учебу, пришлось искать поденную работу. А худой долговязый мальчуган с огромными голубыми глазами и неистощимой фантазией целыми днями сидел дома. Закончив несложные хлопоты по хозяйству, забивался в уголок и разыгрывал представления в своем домашнем кукольном театре, который ему смастерил покойный отец. Пьесы для своего театра он сочинял сам!
По соседству с Андерсенами жила семья священника Бункефлода: его вдова с сестрами. Они полюбили мальчика и часто приглашали к себе. «В этом доме, — писал Андерсен, — я впервые услышал слово «поэт», произносимое с благоговением, как нечто священное.» В этом доме Ганс-Христиан познакомился с произведениями Шекспира и под их влиянием сочинил свою собственную пьесу. Она называлась «Карась и Эльвира» и была гордо прочитана вслух соседке-кухарке. Та грубо осмеяла ее, чем довела начинающего драматурга до слез. Мать утешала его: «Она так говорит потому, что не ее сын написал такую пьесу!» Ганс-Христиан успокоился и взялся за новые труды.
«Моя любовь к чтению, — писал он впоследствии, — хорошая память — я знал наизусть множество отрывков из драматических произведений — и, наконец, прекрасный голос — все это вызывало некоторый интерес ко мне со стороны лучших семейств нашего городка». С особенной теплотой Андерсен вспоминал семейство полковника Хёг-Гульберга, который, желая составить мальчику протекцию, представил его жившему тогда во дворце в Оденсе наследному принцу Кристиану (впоследствии королю Кристиану VIII).
Андерсен мало пишет об этой аудиенции, но, видимо, она имела для него значительные последствия. Благодаря ей Ганс-Христиан вскоре поступил в школу, где преподавали только Закон Божий, письмо и арифметику, да и то из рук вон плохо. «Я едва мог правильно написать хоть одно слово, — вспоминал Андерсен позднее. — Уроков я дома никогда не готовил — учил их кое-как по дороге в школу. Часто уносился мечтами бог весть куда, бессознательно глядя на увешанную картинами стену, и мне порядком доставалось за это от учителя. Очень любил я, — прибавляет писатель, — рассказывать другим мальчикам удивительные истории, в которых главным действующим лицом являлся, конечно, я сам. Меня часто за это поднимали на смех».
Горькое признание! Городок был мал, все быстро становилось известным. Когда Ганс возвращался из школы, за ним следом бежали мальчишки и, дразнясь, кричали: «Вон бежит сочинитель комедий!» Добравшись до дома, Ганс-Христиан забивался в угол, часами плакал и молился Богу. Мать пожалела сына и перевела его в еврейскую школу, где его никто не знал и где детей не наказывали.
Ее звали Сара. Изящная девочка была единственной, кто считал Христиана милым, хотя паренек был высок, тощ и на редкость некрасив. Как-то раз она поцеловала его в щеку и сказала, что, когда вырастет, станет его женой. В благодарность за ее любовь Андерсен поведал Саре свою «самую страшную тайну»: «Знаешь, а ведь я из благородной семьи. Вот увидишь, когда-нибудь передо мной будут снимать шляпу.»
В ответ на «откровенность» Ганса-Христиана Сара рассмеялась и покрутила пальцем у виска. Дружба кончилась, и свадьбы не случилось, но память о Саре осталась на всю жизнь. Знаменитая привычка Андерсена носить в петлице цветок была связана с воспоминанием об очаровательной девочке, которая когда-то подарила ему белую розу.
В 1819 году юный Андерсен отправился покорять Копенгаген. Дело в том, что после окончания школы мать решила отдать сына в подмастерья к портному, надеясь, что тяжелый труд «выбьет фантазии из его головы». Ганс-Христиан пришел в ужас от такой перспективы! «Я принялся умолять мать позволить мне лучше попытать счастья, отправившись в Копенгаген, который в моих глазах тогда был столицей мира. «Что ты там собираешься делать?» — спросила мать. «Я прославлю тебя», — ответил он и рассказал ей о том, что знал о замечательных людях, родившихся в бедности. «Сначала, конечно, придется много-много претерпеть, а потом и прославишься!» — говорил я. Меня охватило какое-то непостижимое увлечение, я плакал, просил, и мать наконец уступила моим просьбам.»