Страница 64 из 66
— Такие всегда найдутся! — заметил я, вспоминая одобрительные возгласы и кивки согласия при пересказах этой истории на римских рынках.
— Но вы вряд ли нашли бы хоть одного солдата, который бы так думал. Дисциплину, разумеется, поддерживать нужно, но ни в коем случае не убивать при этом римских воинов, не забивать их до смерти руками их же товарищей! Но я рассказываю вам об этом, чтобы Не просто излить свою горечь. Я подумал, что вы заслуживаете того, чтобы знать о судьбе Фауста Фабия.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы что-нибудь слышали о его судьбе?
— Я знаю только, что он не вернулся с войны. Из слухов, гулявших по Риму, я узнал, что он погиб в бою со спартаковцами.
— Нет. Красс каким-то образом ухитрился сделать так, что Фабий оказался среди солдат, отобранных для децимации. Вид голого человека, связанного и с кляпом во рту, ничего не говорит ни о его ранге, ни о положении. Когда началось избиение, я был вынужден смотреть на все это вместе с Крассом. В конце концов это же были мои солдаты, и я не мог от них отвернуться. Среди этих жертв оказался один, которому удалось выплюнуть изо рта кляп. Он принялся кричать о том, что произошла ошибка. Но на это никто не обратил внимания, я же подбежал туда, чтобы взглянуть на него ближе. Задержись я хоть на секунду, то бы его и не узнал, так как дубинки тут же изуродовали его лицо. Но я успел увидеть его достаточно отчетливо. То был Фауст Фабий. Вы бы видели его глаза! Он узнал меня, назвал по имени. Потом его свалили ударами на землю, раскроили череп и превратили его тело в кровавую массу, глядя на которую вообще нельзя было сказать, человек ли то был или нет. Какая страшная смерть!
— Не более страшная, чем смерть Луция Лициния или Дионисия. И, разумеется, не более страшная, чем судьба, уготованная рабам Красса.
— Пусть так, но умереть такой постыдной смертью римскому патрицию! Я в ужасе посмотрел на Красса. Он не обернулся, но я увидел довольную улыбку на его губах.
— Да, мне знакома эта улыбка. Выпейте вина, Марк Муммий. Ваш голос стал хриплым.
— Война продолжалась недолго. Всего шесть месяцев — и все было кончено. Мы переловили их, как крыс, на южной оконечности Италии, и всех уничтожили. Красс велел распять на крестах все шесть тысяч уцелевших, и расставить вдоль Аппиевой дороги. — Муммий выпил свое вино, как воду, и вытер губы.
— Я слышал об этом.
— Фортуна оказалась благосклонна к Марку Крассу, но и ухмыльнулась ему при этом. Небольшая шайка спартаковцев вырвалась из плена и направилась на север как раз в тот момент, когда армия Помпея наконец-то возвращалась из Испании. Помпей раздавил их, как муравьев под каблуком, и отправил письмо в Сенат, в котором говорилось, что, хотя Красс и сделал достойную работу, окончательно положил конец восстанию рабов именно он, Помпей! — Муммий рассмеялся, и лицо его просветлело.
— Но, Муммий, все это звучит так, как будто вы сменили лагерь и стали сторонником Помпея.
— Теперь я не являюсь ничьим сторонником. Я герой войны, разве вы об этом не знали? По крайней мере моя семья и друзья сказали мне об этом, когда я вернулся в Рим. Одни они сделали меня Претором Рима. В противном случае я сейчас жил бы в палатке под звездами и хлебал похлебку из деревянной миски.
— Уверен, что так бы и было.
— Как бы то ни было, Помпей с Крассом на время заключили между собой мир. Они оба являются консулами Республики. Разумеется, Помпею достался весь триумф разгрома Сертория в Испании, а Крассу Сенат устроил за разгром Спартака только овацию. Это была максимальная мера славы за победу над рабом. Поэтому если Помпей въехал в город под звуки труб и на колеснице, то Красс следовал за ним верхом на лошади под свист флейт. Но он ухитрился выговорить себе в Сенате лавровый венец, а не просто венок из мирт.
— А как же пиршество, затеянное им в этом месяце?
— В честь Геркулеса? Почему бы и нет, поскольку в это же самое время Помпей посвятил Геркулесу храм и провел игры! Они изощрялись решительно во всем, стараясь перещеголять друг друга. И все же Помпей не может похвастаться тем, что посвятил десятую часть своего состояния Геркулесу и римскому народу, как это сделал Красс. В наши дни нужно быть очень богатым человеком, чтобы стать преуспевающим политиком.
— И все-таки, Марк Муммий, я не думаю, чтобы вы посетили меня по прошествии такого долгого времени лишь для того, чтобы посплетничать о политиках или даже чтобы поведать о судьбе Фауста Фабия.
Он ответил мне не менее проницательным взглядом.
— Вы правы, Гордиан. Я не могу больше дурить вам голову. Хотя я сказал бы, что вы один из тех немногих в Риме людей, с кем стоило бы говорить честно. Нет, я пришел с другими новостями, а также, чтобы вручить вам подарок.
— Подарок?
В этот момент мой взгляд перехватила одна из юных рабынь.
— Еще посетители, — объявила она.
Лицо Муммия озарила улыбка от уха до уха.
— Да? — переспросил я.
— Два раба, хозяин. Они говорят, что принадлежат вашему гостю.
— Так зови же их!
В тот же момент появились две фигуры. Первым, на ком остановился мой взгляд, был Аполлон. Все такой же прекрасный. Из-за его спины в сад стремительно ворвалась фигура поменьше, повисшая на мне, прежде чем я успел ухватиться за сиденье, чтобы не свалиться. Метон обхватил руками мою шею и опрокинул меня на спину. Экон громко рассмеялся.
Муммий поднялся на ноги и вытянул руку. Аполлон выступил вперед, чуть прихрамывая. Вдвоем они поставили меня на ноги. Сияющий Метон стоял, широко улыбаясь мне и переминаясь с ноги на ногу. Он очень вырос с тех пор, как я видел его в последний раз, но все еще оставался мальчиком.
— Марк Муммий, я не понимаю. Красс говорил мне…
— Да, он хотел рассеять своих рабов по миру безвозвратно. Но Марк Красс, как вы знаете, далеко не самый умный из римлян, хотя и самый богатый. Мой агент разыскал Аполлона в Александрии. Его новый хозяин не желал с ним расставаться. Прошлым летом я поехал туда сам после окончания войны, еще до начала избирательной кампании. Чтобы разжать мертвую хватку этого человека, мне пришлось прибегнуть к римскому способу убеждения: немного серебра, немного стали — пришлось наполовину вытянуть меч из ножен, это был самый веский довод для этого животного. Аполлон ослаб от плохого обращения и по дороге в Рим чувствовал себя плохо. Он болел всю осень и зиму, но теперь совсем поправился.
Муммий почесал свой голый подбородок, и глаза его засветились.
— Он говорит, что без бороды я выгляжу лучше.
— И это правда! — ласково улыбаясь, подтвердил Аполлон.
— Думаю, что в конце концов привыкну к этому.
— А Красс знает? — спросил я.
— Про мою бороду? Ах, нет! Вы имеете в виду Аполлона. Может быть, да, а может быть, и нет. Я теперь вижусь с Крассом не слишком часто, только когда этого требуют мои обязанности. В обычных обстоятельствах его встреча с моими рабами маловероятна, а если бы это и случилось, то я сказал бы ему: «За что еще римляне боролись со Спартаком и умирали, как не во имя защиты права гражданина иметь рабов, каких им хочется»? Я не боюсь Красса. Думаю, что он слишком занят кознями против Помпея, чтобы заниматься подобными разборками со мной. — Он запустил руку в волосы Метона. — На розыски этого парня у меня ушло больше времени, хотя он был всего лишь в Сицилии. Там оказалось очень мало наших рабов. Купивший его крестьянин не обратил внимания на его способности и послал на сельские работы. Так, Метон?
— Он заставлял меня играть роль чучела в саду. Мне приходилось стоять целый день под солнцем, отпугивая птиц, и он связывал мне руки тряпкой, чтобы я не мог есть фрукты.
— Подумать только! — сказал я, проглотив подступивший к горлу комок. — А что с тем фракийцем, Александросом?
— Красс послал его на один из своих серебряных рудников в Испанию. Рабы обычно не живут долго в этих рудниках, даже самые сильные и молодые. Я отправил туда агента, чтобы попытаться анонимно его выкупить, но мастер не поддался уговорам. Боялся, что слух об этом дойдет до Красса. Затем Александроса перевели из рудника на «Фурию». Я надеялся вызволить его и оттуда. И всего несколько дней назад — в тот самый день, когда Метон приехал в Рим — я узнал, что на «Фурию» напали. Ее сожгли пираты с побережья Сардинии. Об этом рассказали спасшиеся матросы.