Страница 52 из 66
Молодой человек являл собой прекрасный образчик мужественности, не столь изящной, как у Аполлона. Было нечто стихийное, мощное во всем облике юного фавна. Густая каштановая шевелюра венчала словно высеченное скульптором лицо фракийского раба, ибо я уже догадался, что передо мной — Александрос.
Казалось невероятным, чтобы такая девушка, как Олимпия, с талантом и разборчивостью, могла отдаться рабу с конюшен, пусть даже и с явными умственными способностями. Тем более в эту минуту, когда он выглядел довольно тупым и неотесанным, потирая ушибленную голову и протягивая руку к Олимпии за кинжалом.
— Оставьте в покое оружие, я пришел не для того, чтобы сделать вам вред, — устало проговорил я.
Они смотрели на меня с сомнением, широко открытыми глазами. Взгляд Олимпии смягчился — только в этот момент она узнала меня. И то сказать, что у меня должен был быть за вид! Вылезший из забитого пузырившейся пеной тоннеля, обмотанный волокнами морской травы, с каплями стекавшей по лицу крови! Александрос смотрел на меня как на какое-то морское чудовище.
— Погоди, — шепнула ему Олимпия, положив руку на плечо Александросу. — Я его знаю.
— Да? Но кто он такой? — переспросил он с сильным фракийским акцентом, и в его голосе прозвучала какая-то дикая, отчаянная нота. Моя рука скользнула под тунику, где скрывался мой кинжал.
— Сыщик, — ответила Олимпия. — Из Рима. Я говорила тебе о нем.
— Значит, он наконец меня нашел. — Александрос сбросил с плеча руку Олимпии и вытянул вперед свою. Длинное лезвие сверкнуло бледной полосой солнечного света. Он отступил к задней стенке пещеры, глядя на меня как загнанный зверь.
— Именно так, Гордиан? — с подозрением посмотрела на меня Олимпия. — Вы пришли, чтобы отдать его Крассу?
— Отложите в сторону ваш кинжал, — прошептал я, крепко стиснув зубы, чтобы они не стучали. — Вы можете развести огонь? Меня пробирает холод, и я чувствую некоторую слабость.
Олимпия задержала на мне взгляд, потом, словно собравшись с мыслями, потянулась за своей одеждой. Быстро оделась. Затем шагнула ко мне и тронула рукой подол моей туники.
— Прежде всего снимите это, если вы действительно умираете от холода, а не от страха перед кинжалом. Боюсь, что огня здесь разжечь не удастся — нельзя допустить, чтобы кто-то увидел дым, — но мы можем дать вам что-нибудь теплое.
С самого начала пещера мне показалась огромной. Однако в действительности она такой не была. Она представляла собой высокую, выточенную в камне наклонную полость, и пол ее поэтому постепенно поднимался ступенчатыми каменными террасами. Когда моя дрожь отступила, Олимпия положила передо мной несколько кусков черствого хлеба с сыром и даже кое-что из деликатесов, как я понял, принесенных ею Александросу с поминального стола. Я было отказался от еды, не чувствуя голода, но, начав есть, едва смог остановиться.
Скоро я почувствовал себя лучше, хотя приступы боли в голове возникали при каждом резком движении.
— Как скоро выход из пещеры снова будет свободен от воды? Я имею в виду, настолько, чтобы не утонуть, выбираясь отсюда?
Александрос посмотрел в сторону отверстия, где вспененная вода, кажется, отступала. Уже сейчас можно пробраться по воде до выхода и выйти на тропу, не рискуя жизнью.
— Хорошо. Что бы ни случилось, я должен быть там, рядом с ареной, где предстоят погребальные игры. И во что бы то ни стало найти Экона.
— Мальчика? — переспросила Олимпия. Она, видно, не запомнила как следует его имени.
— Да, мальчика. Моего сына.
— Это немой мальчик, — объяснила она Александросу. — Я говорила тебе о нем, помнишь? Но Гордиан, что вы имеете в виду, когда говорите, что должны его найти? Где он по-вашему?
— Ночью, отправившись в Кумы, мы поехали дорогой, которой ехали с вами. На нас напали на обрыве над Авернским озером.
— Лемуры? Эти неприкаянные мертвые души? — шепотом спросил Александрос.
— Нет, хуже: живые люди. Двое, как мне показалось, но я не могу быть в этом уверен. И в этой сумятице исчез Экон. Я потом искал его, но моя голова…
Я дотронулся до раны и вздрогнул от боли. Кровь больше не сочилась.
— Иайа знает, что с этим сделать, — заметила Олимпия. — Ну, так что же Экон?
— Пропал. Я не нашел его и снова потерял сознание. А придя в себя, отправился сюда. Если он вернулся на виллу Гелины, то может пойти на погребальные игры один. Он и раньше видел поединки гладиаторов со смертельным исходом, но резню… Я должен вернуться до ее начала. Эти старики-рабы, и Аполлон… и маленький Метон…
— О чем вы говорите? — посмотрел на меня озадаченный Александрос. — Олимпия, что он имеет в виду под словом «резня»?
Она закусила губу и уныло посмотрела на меня.
— Вы ничего ему не сказали? — спросил я. Олимпия скрипнула зубами. Александроса охватила тревога.
— Что вы имеете в виду под словом «резня»? И что вы говорите о Метоне?
— Он обречен, — ответил я. — Все они обречены на смерть. Все рабы, с полей, из конюшен и из кухонь, будут публично зарезаны на потеху почтенным жителям Залива. Это политика, Александрос. И не просите меня объяснять суть политики Рима. За преступление, совершенное истинным убийцей, которого он не может найти, Красс намерен уничтожить всех рабов в своем доме.
— Сегодня?
— После окончания поединков гладиаторов. Солдаты Красса воздвигли на лугу у Лакринского озера деревянную арену. Это должно быть значительное событие, о котором думающие люди будут говорить повсюду от здешних мест до Рима, даже после того, как Красс разобьет Спартака и наконец сделает себя избранным консулом а может быть, и после этого — кто знает? Может быть, ему удастся сделаться диктатором, как его учитель Сулла.
Ошеломленный Александрос отшатнулся.
— Олимпия, ты мне ничего не сказала…
— Чем бы это помогло? Ты бы только мучился, и не находил себе места…
— А может быть, он захотел бы сделать широкий жест и вернуться в Байи, чтобы встретить лично приговор Красса? — предположил я. — Поэтому вы ничего ему не сказали, Олимпия? И вместо этого привили мысль о том, что ему нужно просто отсидеться в надежном месте, пока не уедет Красс, а потом бежать, и так и не сказали бы ему ни слова о том, что вместо него были преданы смерти все рабы.
— Не вместо него, а вместе с ним! — злобно бросила Олимпия. — Неужели вы думаете, что что-нибудь изменилось бы, если бы Красс схватил Александроса? Он хочет уничтожить рабов, как вы сами только что сказали, из политических соображений, чтобы показать себя. И для Красса будет лучше, если он никогда не найдет Александроса — это позволит ему продолжать рассказывать людям историю о фракийском убийце, бежавшем к Спартаку.
— То, что вы говорите, Олимпия, может быть, верно теперь, но так ли это было сначала, когда Александрос бежал в дом Иайи? Что было бы, если бы вы тогда же отослали его к Крассу? Возник ли бы вообще тогда у Красса план отмщения за смерть Луция Лициния таким ужасным образом? Вы не чувствуете за собой вины в том, что спрятали своего любовника и обрекли всех других рабов на заклание? Стариков, женщин, детей…
— Но Александрос невиновен! Он никогда никого не убивал!
— Так говорите вы. И так, возможно, сказал вам он. Но откуда вам это знать? Что вам известно?
Она сделала шаг назад и шумно втянула в себя воздух. Любовники обменялись странными взглядами.
— Вам известно так же, как и мне, что сам факт того, виновен Александрос или нет, дела не меняет, — заговорила она. — Виновного или невиновного, Красс распял бы его, как только схватил.
— Он не сделал бы этого, если бы я мог доказать его невиновность. Если бы мне удалось раскрыть, кто именно убил Луция Лициния, и если бы я смог это доказать…
— Тогда — именно тогда! — для Красса было бы особенно важно уничтожить Александроса. И вас, разумеется, тоже.
Я покачал головой и тут же скривился от боли в ней.
— Вы говорите загадками, совсем как Сивилла.
Олимпия посмотрела на выход из пещеры, на стенках которой играли блики света, отражавшегося убывавшей водой.