Страница 12 из 66
— Аполлон! — Муммий широко улыбнулся и направился к противоположной стороне бассейна, где у самой кромки воды стоял окутанный паром юный раб в зеленой тунике.
Мы подошли ближе, и меня поразила его необычайная красота. Густые волосы были иссиня-черного цвета, глаза сияли голубизной, а все остальные черты лица являли собой изумительно совершенную пропорцию, которую греки обожествляли. Он был невысок ростом, но свободные складки туники обрисовывали зрелое мускулистое тело.
— Я начну с самого горячего бассейна, — сказал он, указывая на дверь в двух шагах, — а потом Аполлон сделает мне массаж. А вы?
— Я думаю, что мне следует начать отсюда, — отвечал я, коснувшись ногой воды главного бассейна, но тут же отдернул ее. — Впрочем, лучше, если это будет не крутой кипяток.
— Начните оттуда, — показал он на дверь рядом с раздевалкой. — Там самая холодная вода. — Положив руку на плечо раба, он отошел, издавая какие-то воющие звуки, видимо, что-то напевал.
Мы хорошо пропарились и дочиста растерлись щетками слоновой кости. Потом оценили переход из холодной воды в горячую и обратно, и, наконец, когда покончили с этим ритуалом омовения, к нам в натопленной комнате для одевания, где нас ждали свежее белье и туники, присоединился Марк Муммий. Мне досталась голубая шерстяная туника с простой черной каймой, приличествовавшая утром гостю солидного дома. Она была совершенно по мне и даже не тянула в плечах, как часто бывало с одеждой, не сшитой по мерке. Муммий был в простой, но отлично скроенной черной тунике, которая была на нем в тот вечер, когда он явился за мной.
Экон был не очень доволен своим костюмом. Тот раб, явно полагая, что он моложе, чем это было на самом деле, приготовил для него голубую тунику с длинными рукавами, доходившую ему до колен. Она была настолько простой, что скорее подходила какому-нибудь тринадцатилетнему мальчику или девочке. Муммий рассмеялся, покрасневшему же Экону было не до смеха. Он отказался одеваться, пока раб не принес ему тунику в тон моей. Сидела она на нем не слишком хорошо, но Экон затянул вокруг талии шерстяной кушак и был явно доволен тем, что получил мужскую одежду.
Муммий повел нас по длинным лабиринтам коридоров, лестниц и комнат, уставленных изысканными статуями с великолепной росписью стен. Мы прошли через сады, в которых чувствовалось последнее дыхание лета. Наконец оказались в полукруглой комнате северной части дома, расположенной на скале, господствовавшей над заливом. Девушка-рабыня объявила о нашем приходе и исчезла.
Комната имела форму амфитеатра. Там, где должна была быть сцена, ступеньки вели к обставленной колоннами галерее. С нее открывался захватывающий вид на сверкавшие внизу воды залива и на раскинувшийся в отдалении порт Путеол, а далеко справа на горизонте был виден Везувий, у подножия которого раскинулись Геркуланум и Помпеи.
Внутри комнаты было темно, и свет, падавший снаружи, казался таким ослепительным, что на террасе можно было увидеть только силуэт женщины, сидевшей, вытянув вперед ноги, на низкой тахте. Она смотрела на залив и никак не реагировала на наше появление — можно было бы подумать, что это была еще одна статуя, если бы проникавший между колоннами мягкий ветерок не шевелил ниспадавший подол ее платья.
Но вот она повернулась к нам. Я, все еще не различая черты ее лица, услышал теплый, приветливый голос.
— Ваш гость прибыл, — сказал Муммий, с поклоном пожимая ей руку.
— Я вижу. Даже два гостя. Вы и есть Гордиан, тот самый, которого называют Сыщиком?
— Да.
— А это кто?
— Мой сын, его зовут Экон. Он не может говорить, но хорошо слышит.
Она кивнула, и жестом пригласила нас садиться. Когда мои глаза привыкли к свету, я стал различать суровые, жесткие черты ее лица — волевой подбородок, высокие скулы и широкий лоб. В обрамлении густых черных ресниц и бровей дивным светом лучились серые глаза. В просто зачесанных назад волосах сверкала ранняя седина. От шеи до лодыжек ниспадала черная стола, свободно перехваченная поясом под грудью и еще раз у талии. Лицо ее было скорее царственным, чем красивым. Говорила она размеренным тоном, взвешивая каждую мысль перед тем, как ее высказать.
— Меня зовут Гелина. Отцом моим был Гай Гелин, а мать из рода Корнелиев, дальних родственников Суллы. Родиной Гелинов много лет назад была Кампанья. В последние годы многие погибли в гражданских войнах, сражаясь с Синной и Марием на стороне Суллы. Мы старая и гордая семья, но никогда не были ни богаты, ни особенно плодовиты. Гелинов осталось немного.
Она помолчала и отпила из серебряной кружки, стоявшей на столике рядом. Вино было почти черным. Движением руки она предложила взять наполненные для нас кружки.
— Не имея приданого, — продолжала она, — я была очень счастлива принять предложение Луция Лициния. Этот брак был нашим собственным выбором и не был продиктован материальными соображениями. Произошло это еще до диктатуры Суллы, в военное время. Времена были жестокими, и наше будущее было неопределенным. Обедневшие наши семьи не проявляли восторга по поводу этого союза, но молча согласились. Я с большим сожалением должна сказать, что за двадцать лет нашего брака у нас не было детей и что муж мой вовсе не был так богат, как вы могли бы подумать, глядя на этот дом. Но мы были по-своему счастливы. Вам, должно быть, интересно, Гордиан, как я о вас узнала. Мне рассказал о вас наш общий друг. Марк Тулий Цицерон. Он отзывался о вас очень высоко, — умело переменила она тему.
— В самом деле?
— Да. Сама я впервые встретилась с Цицероном прошлой зимой, когда мы с Луцием оказались рядом во время одного званого обеда в Риме. Он был совершенно очарователен.
— Да, многие именно так отзываются о Цицероне, — согласился я.
— Я расспрашивала его о карьере — мужчины всегда рады поговорить об этом, — заметила Гелина. — Обычно я слушаю такие вещи вполуха, но все в его манере заставляло меня прислушиваться.
— Говорят, что он превосходный оратор.
— О, да, это совершенно несомненно. Вы и сами наверняка слышали его речи в Форуме.
— Очень часто.
— Я обратила внимание на его рассказ о Сексте Росцие, богатом фермере, обвиненном в убийстве собственного отца. Он обратился к Цицерону с просьбой быть его защитником в суде, когда все другие римские адвокаты отказались прийти к нему на помощь. Это было первое дело Цицерона об убийстве. Он говорил мне, что ему помогал человек по имени Гордиан, которого называли Сыщиком, ваша помощь была для него совершенно неоценимой, что вы были упрямы, как мул, но зато и смелы, как орел.
— Правда? Да, да, это было восемь лет назад. Я был еще молод, а Цицерон еще моложе.
— С тех пор его популярность росла со скоростью кометы. Он стал самым известным адвокатом в Риме — это было настоящим подвигом для человека из ничем не выдающейся семьи. Наверное, он не раз потом пользовался вашими услугами.
— Действительно, вскоре после процесса Секста Росция проходило дело женщины из Арретия, когда еще был жив Сулла. За эти годы мы провели несколько дел об убийствах, вымогательствах и спорах о недвижимости, не говоря уже о некоторых частных процессах, имен участников которых я назвать не могу.
— Наверное, работать с таким человеком — большое наслаждение.
Я пожалел, что подобно Экону не был лишен дара речи. Раздражение, накопившееся за многие годы нашего партнерства, буквально душило меня. Это был несноснейший человек во всем Риме. Его самодовольство и высокомерие никак не способствовали моей симпатии. Цицерон стал моей головной болью.
— Когда это случилось и я спросила себя, к кому мне следует обратиться — к какому достойному доверия и благоразумному человеку, не связанному с Чашей, наделенному собачьим нюхом, смелому, как орел, как говорил Цицерон…
— И упрямому, как мул.
— И умному. Самое главное — умному… — Гелина вздохнула, и снова уставилась на Залив с таким видом, словно собираясь с силами. — Вы видели тело моего мужа?
— Да.