Страница 4 из 9
Да, литературные ассоциации хороши и даже где-то необходимы. Наше мышление – вообще ассоциативный процесс, но нужна сосредоточенность, и тогда любые ассоциации отстраняются. Нашим людям явно не хватает именно сосредоточенности. Представьте, следующий публичный протест может быть вовсе не по поводу писателей. И что? Или обязательно нужно быть писателем для того, чтобы мы вышли на подобный митинг и протестовали?..
– Идея гласности идиотская, надо требовать свободы, – отмахивались от предложения Вольпина.
– Почему? – горячился он. – Гласность ведет к свободе. А свобода – к гласности? Это еще вопрос… Разное бывает.
– А где вы видели, чтобы на Западе демонстранты требовали гласности?
– Начнем с того, что ни я, ни вы и вообще никто из нас своими глазами этих демонстраций не видел. Или я ошибаюсь? Нам что показывают? Объектив кинокамеры из «Хроники дня» – чужой глазок. Но знаете ли вы о негласных, закрытых судах на этом гнилом Западе? Если кого-то там будут судить так, как судят у нас, то вполне возможно, что именно такие там демонстрации будут. Во всяком случае, мы имеем дело с нашей проблемой, а не с проблемой где-то в другой стране.
– Там негров линчуют, – огорчился Коля Вильямс. – Пожалуйста, Люда, подай платок.
Когда, наконец, совместными усилиями был найден ответ на извечный российский вопрос – «Что делать?», – зачинщики акции озадачились другими вопросами: «Где, когда и, главное – как?»
Кроме Пушкинской, предлагались другие места: у здания Прокуратуры, Верховного суда, потом неожиданно возникла Старая площадь, где располагался Центральный комитет КПСС. Но остановились все-таки на Пушкинской площади.
Когда? Сначала решили – 7 ноября. А что, символично, ерничали озорники, кто посмеет осудить, если мы таким образом отметим сорок восьмую годовщину Октябрьской революции? Правда, у Алика тут же возникли сомнения, и он яростно сформулировал контраргументы: «Нет! К нашей теме это не имеет никакого отношения. К созданию нашего беспардонно лживого, изуверского централизованного государства привела не демократически направленная революция, а наглое вторжение в нее хитроумной диктатуры Ленина и его приспешников, первоначально маскировавшихся под демократов!..»
Благо кто-то вспомнил:
– А вот пятого декабря будет другой праздник – День Конституции.
– Вот! Сам бог велел нам этот день использовать! – с энтузиазмом подхватил идею Есенин-Вольпин. – Юрка, молодец, это же прямо снайперское попадание – в «десяточку»!
Единственной возможностью оповестить людей о предстоящем «мероприятии» им представлялось распространение «Гражданского обращения» по испытанному методу: прочти – и передай другому. Идеально, если бы каждый, прочтя, изготовил еще хотя бы парочку-другую экземпляров «Обращения» и вручил кому-то еще. «Все развернется в геометрической прогрессии, – воодушевился математик Вольпин. Но тотчас остыл. – Хотя ясно, что прогрессия будет затухающей – я не поручусь, что каждый на самом деле станет это делать… А вообще-то, мне принципиально интересна эта прогрессия: как она будет работать?»
Он взял на себя составление самого текста. Вначале ничего не выходило. Слишком длинно, казенно, заумно, многословно. Черкал, опять правил, и тогда получалось легкомысленно и туманно. Наконец, выбросил все черновики и четко сформулировал задачу – «Обращение» должно быть ясным, компактным: арестованы люди, мы требуем публичного суда, а не судилища за закрытыми дверьми.
В конце октября Есенин-Вольпин собрал друзей и предложил:
– Вот послушайте, что у меня получилось. Если я не ошибаюсь, в истории СССР это будет первая апелляция к правовому сознанию граждан.
«Гражданское обращение
Несколько месяцев тому назад органами КГБ арестованы два гражданина: писатели А. Синявский и Ю. Даниэль. В данном случае есть основания опасаться нарушения закона о гласности судопроизводства. Общеизвестно, что при закрытых дверях возможны любые беззакония и что нарушение закона о гласности (ст. 3 Конституции СССР и ст. 18 УПК РСФСР) уже само по себе является беззаконием. Невероятно, чтобы творчество писателей могло составить государственную тайну.
В прошлом беззаконие властей стоило жизни и свободы миллионам советских граждан. Кровавое прошлое призывает нас к бдительности в настоящем. Легче пожертвовать одним днем покоя, чем годами терпеть последствия вовремя не остановленного произвола.
У граждан есть средства борьбы с судебным произволом, это – «митинги гласности», во время которых собравшиеся скандируют один-единственный лозунг: «Тре-бу-ем глас-нос-ти су-да над…» (следуют фамилии обвиняемых) – или показывают соответствующий плакат. Какие-либо выкрики или лозунги, выходящие за пределы требования строгого соблюдения законности, безусловно, являются при этом вредными, а возможно, и провокационными, и должны пресекаться самими участниками митинга. Во время митинга необходимо строго соблюдать порядок. По первому требованию властей разойтись – следует расходиться, сообщив властям о цели митинга.
Ты приглашаешься на митинг гласности, состоящийся 5 декабря с.г. в 6 часов вечера в сквере на площади Пушкина, у памятника поэту.
Пригласи еще двух граждан посредством текста этого обращения».
Он никого не звал на помощь, не говорил: «Приходи». Он предлагал: «Прочти», предоставляя человеку полное право выбора.
К размножению «Обращения» подключили самых проверенных машинисток, которые обычно занимались перепечаткой самиздата – стихов Пастернака, Гумилева, Хлебникова, прозы Булгакова, Платонова, Белого, ранних произведений Солженицына. Распространение взял на себя Буковский и его группа, а также «смогисты» (члены творческого объединения СМОГ – «Самого Молодого Общества Гениев», которые ранее уже устраивали пикеты у Дома литераторов под лозунгами «Лишим соцреализм невинности!» и «Спорем пуговицы со сталинского френча советской литературы!»). Ребята гарантировали: «Разбросаем в институтах, людных местах, в Ленинской библиотеке, на станциях метро». Эти «каналы доверия», как оказалось, были самыми надежными.
– Поначалу оживление было необычайное, только и разговоров по Москве, что об этой предстоящей демонстрации, – гордился собой и работой своих людей Владимир Буковский. – Но чем ближе ко Дню Конституции, тем больше появлялось пессимизма и страха – никто не знал, чем вся эта затея кончится. Власть ведь такая, она все может. Все-таки предстояла первая с 1927 года свободная демонстрация.
Власть действительно все могла. Тот же Буковский и несколько его активистов очень скоро оказались под замком в психбольницах и принять непосредственное участие в «митинге гласности» уже не могли. А те, кто смог, простояли на площади всего несколько минут. Но этого хватило, чтобы переломить общественное сознание. Да, все участники были задержаны, развезены по милицейским участкам, допрошены, но ни один не был арестован. Значит, прав был Есенин-Вольпин, утверждая, что можно чего-то добиться и в рамках закона. Правозащитное движение обрело платформу и голос. Голос принадлежал Александру Сергеевичу Есенину-Вольпину.
Все тот же Буковский утверждал, что «Алик был первым человеком в нашей жизни, всерьез говорившим о советских законах. Но мы все посмеивались над ним. Знали бы мы тогда, что таким вот нелепым образом, со смешного Алика Вольпина с кодексом в руках, начинается наше гражданско-правовое движение – движение за права человека в Советском Союзе».
Подводя предварительные итоги, сам вдохновитель «митинга гласности» говорил: «Власти усмотрели в этом совершенно законном движении социальную угрозу для себя, особенно после того, как гораздо более широкое и активное движение в защиту гражданских свобод восторжествовало в Чехословакии…»
С тех пор ежегодные встречи нескольких десятков московских либералов 5 декабря в 6 часов вечера у памятника Пушкину вошли в традицию. Люди приходили, стояли молча, сняв головные уборы, выражая тем самым свою солидарность с жертвами репрессий. Поначалу стояли пять минут, потом из осторожности – по одной минуте.