Бестужев-Рюмин

В 1742 году А. Мардефельд отмечал, что Бестужев был скрытен, не умея скрытничать, строил честолюбивые планы, не обладая глазомером и последовательностью. Что ж, если Мардефельд был более проницательным и дальновидным политиком и дипломатом, то это делает ему только честь. Только следует вспомнить, что если бы Бестужев был лишён упомянутых качеств, вряд ли бы он смог одолеть своих врагов и всех расставить по местам, включая того же Мардефельда.

Не исключено, что именно под воздействием реляций своих посланников в России у Фридриха II тоже сформировалось, мягко говоря, неадекватное представление о русском канцлере: «Это был человек невысоких способностей, пало сведущий в делах, гордый по невежеству…»

Французский посланник д'Аллион писал в 1746 году о Бестужеве-Рюмине: «Он был вознесён благодаря случаю и удержался на высоте больше интригами, чем талантом». Шетарди утверждал, что Бестужев в своё время подделывал векселя в Гамбурге. Но всё это бездоказательные выпады, принадлежавшие ярым и злобным недругам канцлера, и даже Валишевский пишет, что не склонен верить этим заявлениям.

Довольно резкие характеристики в адрес Бестужева-Рюмина высказывали и дипломаты союзных государств. Так в 1745 году единомышленник и друг Бестужева, английский посланник Хиндфорд писал, что до последнего времени Россия не дала ни одного ценного и мужественного министра, и «императрица обладает гораздо большим мужеством и способностями, чем все её министры, вместе взятые». Возможно, в этом высказывании содержится доля правды: рабские условия не могли способствовать появлению рядом с монархами-самодурами мужественных и умеющих говорить правду министров. Карьера, да и жизнь любого прямодушного министра при Анне Иоанновне, да и при Елизавете Петровне были бы весьма и весьма скоротечны.

О смелом и, можно сказать, мужественном и одновременно рискованном поступке Бестужева свидетельствует Й.С. Петцольд, секретарь, а затем резидент миссии Саксонии (1736— 1749) в России. Дипломат докладывал в Дрезден о своём разговоре с вице-канцлером А.П. Бестужевым: «…вице-канцлер сообщил мне: он на совете, в котором обсуждался вопрос о том, оставить ли на свободе великую княгиню (Анну Леопольдовну. — Б. Г.) и детей её или нет, дал ответ положительный…» — мотивируя это тем, что «спокойнее и безопаснее будет, когда семейство выедет за границу, чем когда оно остаётся в пределах России. Таким образом, он с помощью восьми других лиц, бывшего одинакового с ним убеждения, отклонил ещё некоторые насильственные меры…». Чтобы подать такое мнение Елизавете, тоже нужно было иметь мужество.

Бестужев в беседе с саксонцем давал понять, что за вариантом содержания брауншвейгского семейства в русских тюрьмах стояли Шетарди и Лесток, оказывавшие на Елизавету Петровну сильное влияние. Аналогичного мнения придерживался и прусский король Фридрих II, которому в этот момент нужно было усилить неприязнь между петербургским и венским дворами. Однако когда английский посланник в России (1742—1744) Сирилл Уич (Вейч) попытался через Бестужева передать Антону-Ульриху письма от его брата герцога Карла Брауншвейгского, вице-канцлер категорически отказался их принять, справедливо опасаясь гнева императрицы.

За благосклонным отношением канцлера к Брауншвейгскому семейству, пишет Валишевский, скрывались его расчёты добиться дополнительного «кредита» со стороны Елизаветы Петровны. Получив от посланника в Стокгольме Панина сообщение о готовящемся в Петербурге заговоре в пользу Ивана Антоновича[107], Бестужев планировал обвинить в этом заговоре Фридриха II и организовать утечку об этом заговоре со стороны Вены. Елизавета Петровна считала бы тогда императрицу Марию-Терезию своей спасительницей, а Бестужев мог бы легко уговорить её согласиться с некоторыми мерами по сближению с Австрией.

Что ж, такие расчёты Бестужев мог иметь, но ведь их конечной целью был не кредит доверия у императрицы, а государственный интерес — смягчение напряжённости в отношениях с союзницей России. Как бы то ни было, Бестужев ещё раз соприкоснулся с судьбой Брауншвейгского семейства. После похорон Анны Леопольдовны 21 марта 1746 года он уже на следующий день известил об этом её отца Карла Леопольда Мекленбургского. Он сообщил, что его дочь похоронена рядом с могилой матери Екатерины Ивановны. О том, что у Анны Леопольдовны перед смертью родился ещё один сын, канцлер умолчал — он выполнял волю Елизаветы Петровны.

Соловьёв упоминает о реакции Бестужева на приговор, который получили Остерман, Миних и некоторые другие лица, «запятнавшие» себя верным служением режиму Анны Леопольдовны. Сам Бестужев, приговорённый к четвертованию и переживший ужасные минуты, в беседе с Петцольдом проявил сочувствие к указанным лицам и надеялся, что Елизавета Петровна проявит к ним милосердие. Бестужев, как бы оправдываясь перед собеседником, сообщил, что на смертной казни Остерману и Миниху настояли канцлер Черкасский и генерал-прокурор Трубецкой.

Австрийский дипломат барон Й.Ф. фон Претлак (Бретлах) говорит о «природном недостатке ума у этого министра», а его коллега граф Бернес заметил, что «желая всё делать сам, канцлер в то же время не отказывался от своих удовольствий, предаваясь с некоторых пор не только страсти к чревоугодию, но и к игре, за которой он проводит многие дни и целые ночи напролёт». Трудно поверить в рассуждения барона Претлака об умственных способностях Бестужева, а вот в картишки наш герой последнее время действительно частенько поигрывал, причём превратился в настоящего картёжника, проигрывавшего иногда крупные суммы. Канцлер не был лишён человеческих слабостей и пороков, и тут ничего убавить или прибавить нельзя.

Кажется, наиболее адекватную оценку от своих современников наш герой получил из уст Екатерины Великой: «Он внушал к себе гораздо больше страха, нежели привязанности, был до чрезвычайности пронырлив и подозрителен, твёрд и непоколебим в своих мнениях, довольно жесток с подчинёнными, враг непримиримый, но друг друзей своих, которых не покидал, пока они сами не изменяли ему, в прочем неуживчив и во многих случаях мелочен… а характером своим неизмеримо превышал дипломатов царской передни… его трудно было водить за нос».

Бестужев часто получал реприманд от Елизаветы за невоздержание в приёме пищи во время постов (сама императрица строго придерживалась постов и критиковала своих вельмож за их нарушение). В результате ему так надоела рекомендованная церковью диета, что он был вынужден обратиться к Константинопольскому патриарху за специальным разрешением не есть грибных блюд.

Бернес, бывший свидетелем семейных ссор в доме канцлера, утверждает, что его сын Андрей покинул дом родителей из-за нездоровой развратной обстановки. Как видно из воспоминаний Бернеса, имелись в виду пьянство Алексея Петровича и игра в карты. Согласно Бернесу, супруга канцлера Анна Ивановна выступала в этих ссорах на стороне сына. «Я старался умиротворить её, уговаривая войти в положение её мужа у заваленного делами и с трудом добивающегося резолюций её величества у вследствие чего немудрено было у что он искал иногда развлечений, — пишет Бернес. — Она на это отвечала, что если дела шли плохо, то виноват в том был гораздо более он сам, чем государыня, ввиду того что он днём пьян, а ночи проводит в игре, проиграв недавно 10 тысяч рублей в одну неделю».

В семейные дела Бестужева, как мы уже знаем, пришлось вмешиваться самой императрице, о чём уже было рассказано выше.

Валишевский пишет далее, что до 1752 года, хотя руки Бестужева и не были чистыми, он старался сохранять внешнюю благопристойность. Вопреки неоднократным утверждениям Фридриха II и его историков, канцлер отказывался от прусских и французских «пенсионов», а к английскому золоту прикасался лишь с «целомудренными ужимками и благородными жестами». По сведениям историка, Анна Ивановна Бестужева в 1745 году приняла от д'Аллиона тысячу дукатов, причём, как оценили сами французы, деньги были потрачены очень непроизводительно. Об этом поступке своей жены Алексей Петрович мог ничего не знать.

107

Согласно реляции Панина, надёжным источником была жена одного члена риксрода, проболтавшаяся своему любовнику о том, что её муж с президентом канцелярии графом Тессином замыслили способ отомстить России (любовник этой дамы, по всей видимости, был агентом или доверенным лицом Панина). Заговорщики разыскали какого-то майора, долго жившего в России, который предложил им два варианта мести: один дорогой, другой — подешевле. За 100 тысяч риксталеров он брался убить Елизавету Петровну, а за сумму, в 10 раз меньшую, — доставить Иоанна Антоновича в Швецию.