Бестужев-Рюмин

Вслед за русско-австрийским соглашением Бестужеву 10 июня 1746 года удалось заключить оборонительный союз с Данией, имевший ярко выраженную антишведскую направленность. Для этого ему нужно было, наоборот, отказаться от защиты интересов голштинского двора. Как нам представляется, большой жалости канцлер по этому поводу не испытывал. Великий князь Пётр Фёдорович, формальный правитель утерянной Голштинии, своими претензиями доставлял ему одни только хлопоты. Голштинский министр Петер Пе(х)лин, совершенно преданный канцлеру Бестужеву, и датский посланник в Петербурге Линар[77], занимавшиеся этим вопросом, предложили великому князю замену — Ольденбургское герцогство и княжество Дельменхорст, но Пётр Фёдорович с Голштинией расставаться не захотел. Пришлось просто пренебречь его желанием, естественно, не ставя его об этом в известность. В секретной статье договора, абсолютно неизвестной тогда и шведам, Елизавета Петровна брала на себя перед датчанами ответное обязательство никогда не позволять шведским королям владеть Голштинией и обещала уговорить Адольфа-Фредрика отказаться от своих наследственных прав на герцогство. Копенгагену это реальное и выгодное предложение понравилось куда больше, нежели ничем не подкреплённые обещания Швеции. Всё это свидетельствовало о том, что в Петербурге стал преобладать реальный взгляд на развитие событий в Скандинавии, и что на Адольфа-Фредрика в Коллегии иностранных дел ставку уже не делали.

В следующем, 1747 году России, то есть Бестужеву-Рюмину, удалось заключить выгодную конвенцию с Османской Портой и на некоторое время нейтрализовать её агрессивные по отношению к России намерения. Австро-русский договор — краеугольный камень внешнеполитической программы Бестужева-Рюмина — несколько позже был также дополнен договорами с Польшей и Англией. Курс на союз с Австрией, взятый ещё дипломатией Петра I, но реализованный лишь Бестужевым-Рюминым, продолжится — плохо ли, хорошо ли, об этом следует судить в другом месте, — на протяжении более сотни лет. Во всяком случае, в тот период этот альянс был для России весьма необходимой и полезной мерой.

За новые успехи на внешнеполитическом фронте на Бестужева-Рюмина посыпались милости императрицы: он получил от неё 6 тысяч червонцев, и ему была пожалована мыза Каменный Нос в Ингерманландии, конфискованная всё у того же А.И. Остермана. Трудно сказать, испытывал ли великий канцлер Елизаветы какое-либо внутреннее торжество над своим бывшим противником, хотя друзья и недруги Алексея Петровича полагали, что это так и было.

А.П. Бестужев-Рюмин очень рассчитывал также на вознаграждение со стороны австрийцев. Каково же было его удивление, когда посланник Й. Урзинн фон Розенберг рассказал ему, что у него не только не было свободных денег, но он испытывал недостаток средств даже на собственное содержание. На приёме у Елизаветы Петровны его пригласили к карточному столу, и несчастный австриец обливался потом при одной только мысли, что в случае проигрыша ему нечем будет уплатить долг. Ему удалось, однако, выиграть у русской императрицы 400 рублей, на которые он кое-как сводил концы с концами своё проживание в дорогой русской столице. Бестужев не был скаредным человеком и ссудил Розенберга своими деньгами, дав ему в долг 3 тысячи рублей. Позже за подписание договора Бестужев всё-таки «отыгрался» на австрийцах и получил, как он и рассчитывал, полагавшийся австрийский «пенсион» в размере 6 тысяч червонцев.

Вена и Петербург призывали присоединиться к договору и другие страны, в первую очередь Англию. Брат канцлера М.П. Бестужев-Рюмин пытался противостоять франко-прусской дипломатии в Польше и приступил к изучению условий для того, чтобы освободить из объятий Пруссии Саксонию и снова склонить Августа III на сторону Австрии и России.

Русско-австрийский договор застиг Версаль врасплох. В то время как д'Аржансон «ублажал» гостившего во Франции вице-канцлера М.И. Воронцова, рассказывавшего с таинственным видом о милостях, которыми он якобы пользовался у государыни-матушки Елизаветы, о своих разногласиях с Бестужевым и симпатиях к Франции, Бестужев женил своего сына Андрея на племяннице фаворита А.Г. Разумовского и ещё более укрепил своё положение. В отсутствие Воронцова его партия потерпела окончательное поражение и притихла, а сторонники великого канцлера на конференции в Зимнем дворце в конце 1746 — начале 1747 года сумели убедить императрицу в необходимости присоединиться к австро-английской конвенции, направленной против Франции. На деньги австрийцев и англичан Россия обязывалась выставить 30-тысячный вспомогательный корпус или вместо него сосредоточить в Курляндии и на Двине у Риги 90-тысячную армию и 50 галер.

Но канцлер не слишком заносился и старался сохранить со своим заместителем хотя бы видимость приличных отношений. Так в переписке с ним Бестужев называл Воронцова своим искренним и нелицемерным другом, а себя — вернейшим и усерднейшим слугой. Извещая Михаила Илларионовича о том, что императрица всегда милостиво отзывалась и о нём, и о его жене, Алексей Петрович писал: «Я без похвалы сказать могу, что редко какой день проходит, когда б я с прочими вашего сиятельства приятелями за здравие ваше не пил».

Воронцов тоже знал цену всем этим уверениям и сердился на канцлера за то, что тот не информировал его о важных и секретных делах Коллегии. Ещё больше Воронцов рассердился, когда узнал, что человек, бывший его правой рукой — Адриан Иванович Неплюев — назначен резидентом в Константинополь, и не скрыл своего неудовольствия[78]. Бестужев оправдывался, что и без Неплюева дела в Коллегии идут прекрасно, и что он по-прежнему хорошо относится к этому работнику.

Соловьёв пишет, что из переписки канцлера с вице-канцлером видно, что первый всё-таки сильно побаивался второго, льстил ему и желал бы «войти с ним в прежние дружеские отношения, в прежнее политическое единомыслие…». Но Бестужев не упустил случая, чтобы не уколоть своего противника тем, что французы якобы не оказали ему при въезде в Париж подобающие его высокому рангу почести: «Подлинно вашему сиятельству во всех французских городах толико чести, как коронованной главе оказано, ибо для вас гарнизоны в ружьё ставили, и из пушек стреляно, и капитаны с целою ротою для караула придаваны бывали, почему я ожидал, что потому жив Париже приём для вашего сиятельства распоряжён будет. Но в какое я удивление пришёл, когда я весьма противное тому усмотрел, особливо же, что её сиятельству дражайшей вашей супруге табурета у королевы не дозволено…»

Трудно сказать, чего в данном письме больше — издёвки, злорадства или притворного почтения, но искренним сожалением в нём и не пахнет. Как бы в ответ на это письмо канцлера Воронцов прислал подробный отчёт о том, с каким почётом и как пышно его принимал Фридрих II в Берлине. Но, кажется, зря он это сделал — Елизавета восприняла это с большим недовольством.

Сторонники Воронцова, по выражению д'Аллиона, ждали его возвращении в Петербург, как евреи пророка Моисея. А официальный Петербург с нескрываемым раздражением следил за тем, как враги России «ласкали» её министра: «шах Надир» подарил вице-канцлеру богатую шпагу с бриллиантами и велел даром возить его по всей стране, Мардефельд из Петербурга называл Воронцова «наидостойнейшим министром и наичестнейшим человеком в Европе», и принцесса Иоханна Елизабет Анхальт-Цербстская, выдворенная из России за свою шпионскую деятельность, тоже рассыпалась в комплиментах о вице-канцлере. Цель такого обхождения с Воронцовым была очевидна — сделать его послушным и внушаемым для планов Берлина человеком. Приём старый, но испытанный.

Перед отъездом Воронцова в Россию с ним встретилась принцесса Анхальт-Цербстская и вручила ему письмо для своей дочери, великой княгини Екатерины Алексеевны, которое «чудесным образом» попало в руки Бестужеву. В этом письме шпионка Фридриха II жаловалась на то, что дочь ей редко пишет, что её муж Пётр Фёдорович удалил от себя Бруммера, что в Голштинии преследуют доверенных лиц её брата, шведского кронпринца Адольфа-Фредрика. И самое главное: «Я в графе Воронцове нахожу человека испытанной преданности, исполненного ревности к общему делу… Соединитесь с ним,и вы будете в состоянии разобрать эти трудные отношения, но будьте осторожны и не пренебрегайте никем. Поблагодарите вице-канцлера и его жену Анну Карловну, что они для свидания с нами сделали нарочно крюк. Усердно прошу, сожгите моё письма, особенно это».

77

Не путать с однофамильцем саксонским посланником и любовником Анны Леопольдовны К.-М. Динаром (Люнаром).

78

М.Ю. Анисимов, работавший с архивами АВПРИ, наоборот утверждает, что А.И. Неплюев был креатурой канцлера, а Воронцов был недоволен его назначением в Османскую Порту, потому что хотел направить туда своего человека.