Бестужев-Рюмин

Когда на русских дипломатов давят, они, как правило, сдаются.

Постепенно русские требования к Швеции становились всё более умеренными. В конце февраля Россия соглашалась на удержание за собой всего лишь половины Финляндии, в марте — третьей части, а в апреле сузили свои претензии до двух провинций — Кюменегордской и Нюландской, занимавших всё северное побережье Финского залива, не отказываясь при этом от своего «подарка» шведам — голштинского «дядюшки».

На основании вышеописанного опроса членов русского кабинета Румянцев и Люберас объявили шведам, что в случае выбора Адольфа-Фридриха в наследники Россия оставит за собой «добрую часть Финляндии, а им уступит нарочитую», при неизбрании же русско-голштинского кандидата шведы не получают ничего. Если Дания объявит из-за голштинского наследника войну Швеции, Россия готова будет выступить ей на помощь.

Скоро Седеркройц и Нолькен заявили, что риксдаг и правительство склонны к избранию Адольфа-Фредрика, но при этом хотели бы знать, какие ещё выгоды и вознаграждения (!) для них сделает русская императрица. Шведы очень надеются, что Елизавета учтёт шведские нужды и прикажет заключить мир на условиях Ништадтского договора, то есть на условиях статус-кво перед началом военных действий. Естественно, шведы по-прежнему рассчитывали на гарантии против Дании, которые Бестужев называл их «шведскими бесстыдными прихотями».

Русские делегаты ответили, что шведы должны были первыми назвать ту часть Финляндии, которую они согласны отдать России. Шведы предложили земли до реки Мейделакс, на что Румянцев и Люберас возразили, что русская сторона не удовлетворится и уступкой земель до реки Кюмень. Шведы говорили, что если речь идёт об уступке половины Финляндии, то они лучше дадут завоевать себя датчанам и выберут в наследники датского принца. Тогда русская делегация, вместо того чтобы ответить партнёрам по переговорам: «Как хотите» и повернуться к ним задом, уступила шведам Остерботтнию, Аландские о-ва и Бьорнеборгский уезд. Но и на этом «подарке» шведские бесстыдные прихоти не кончились!

Как обычно водится на подобных переговорах, стороны желали уступить друг другу как можно меньше, а приобрести или сохранить — как можно больше. То ли уставший, то ли размякший от наседавших голштинцев и шведских партнёров, Румянцев написал в Петербург, что надежды на заключение мира на согласованных с императрицей условиях — уступать не далее Нюландской провинции — было мало (?), и просил новых инструкций, «понеже я здесь не могу знать намерения её величества ниже вашего рассуждения, что вам более надобно: мир или война?». Против заключения Румянцева рассердившийся А.П. Бестужев оставил на полях пометку: «Худые пророки!»

Бухвальд продолжал бомбардировать Румянцева «страшилками» о том, что шведы намерены уйти с мирной конференции и возобновить военные действия.

И вот 10/21 апреля русские в Обу пошли ещё на одну уступку, объявив со своей стороны в ультимативной форме, что дальше Нюланда они не пойдут, и стали ждать ответа шведов. Ответ затягивался, Бухвальд пугал, что шведы на такие условия вряд ли согласятся и готовят к войне армию от 30 до 40 тысяч человек и флот, состоящий из 24 кораблей. (На полях против последних утверждений голштинца, намеренно сгущавшего краски, А.П. Бестужев оставил пометку: «Угрозы! Столько нет! Неправда!», а там, где говорилось о том, что Дания тоже намеревается помогать шведам, осуществив интервенцию на Аландские о-ва, Бестужев написал: «Прежде ни о чём не писал, а ныне с разными угрозами!»)

От назойливых действий голштинца лопнуло терпение и у Елизаветы Петровны, которая «Бухвалду вовсе изволила запретить в дела на конгрессе мешатца и нашим полномочным с ним корреспондоватъ не велеть, ибо ни денег, ниже какого повеления ему не будет и не ожидал бы» (письмо кабинет-секретаря барона И.А. Черкасова от 14/25 мая вице-канцлеру Бестужеву). Вице-канцлер вообще был недоволен ведением дела на мирных переговорах, полагая, что Румянцев проявлял в Обу излишнюю торопливость, и писал ему довольно «неласково». В ответ генерал обижался, оправдывался и со своей стороны укорял вице-канцлера: «Я никогда не думал, чтоб ваше сиятельство на моё покорное письмо так недружески ответствовали…»

9 мая Нолькен прибыл в Стокгольм и довёл до сведения правительства Швеции последние условия русской стороны, но они показались там слишком строгими. Однако некоторое время спустя оставшийся в Обу Седеркройц сообщил в Стокгольм, что, по-видимому, и Нюландский лен из условий мирного договора можно будет исключить. Эту новость подтвердил английскому посланнику в Стокгольме Мельхиору Ги-Диккенсу его коллега из Петербурга. Оказывается, Седеркройц, пользуясь своим старым знакомством с царевной Елизаветой, написал императрице льстивое письмо, что, по мнению Мальмстрёма, в конечном счёте и побудило её согласиться на минимальные территориальные требования.

24 апреля Елизавета собрала ещё один форум «знатных», но фактически безответственных персон, чтобы спросить у них мнение о том, как завершить мирный договор в Обу. Сановники пришли к выводу, что, ввиду недружественного расположения Пруссии, Польши, Турции, Дании и Франции, жёсткие требования к шведам нужно снять. Собрание постановило оставить за Россией Кюменегордскую область, включая Фридрихсгам и Вильманстранд, а также Саволакс и Нойслотт (Нейшлот) «с их дистриктами, ибо эти области прикрывают Выборгский, Кексхольмский и Олонецкий уезды». С этим согласилась и Елизавета: «Лучше нам оставить за собой малое, да нужное, а шведам уступить большее и им полезное, а нам ненужное». О чести и достоинстве России и о справедливом наказании наглого агрессора помышляли лишь один А.П. Бестужев-Рюмин и несколько его единомышленников, но решали «демократично» — большинством.

И тем не менее в середине мая из Стокгольма сообщили, что король Фредрик не может уступить Нюландии, он готов расстаться только с Кюменегордской провинцией! Это походило уже на издевательство. Тогда Румянцеву и Люберасу поступило указание… согласиться вернуть шведам и Нюландскую провинцию, но из Кюменегордской провинции потребовали оставить за Россией Саволакс и Карелию. 1 июня русские делегаты зачитали своё окончательное решение, и в случае несогласия с ним предложили шведам уехать из Обу домой. Абзац про Саволакс оказался для шведов неприятным сюрпризом, но Нолькен и Седеркройц с конгресса не уехали. Румянцев и Люберас пояснили им, что Саволакс попал в текст договора либо по ошибке, либо по инициативе А.П. Бестужева-Рюмина, и заверили их, что это можно всё изменить, и послали в Петербург курьера, которому поручили выяснить возникшее недоразумение. В Швеции в самом разгаре было крестьянское восстание в Далекарлии, сделавшее своим знаменем датского принца, и мирный договор был нужен шведскому правительству как воздух, но Румянцев и Люберас так боялись обидеть шведов, что ни о чём ином, кроме как об их ублажении, думать были не в состоянии.

Приезд курьера из Обу послужил причиной ещё одного собрания русских министров, которые принялись «рассуждать» о том, чтобы отдать шведам и Саволакс. Об этом заседании «мудрецов» А.П. Бестужев-Рюмин написал И.А. Черкасову письмо, в котором красочно описал «выступления» горлопанов генерал-прокурора Трубецкого, начальника Тайной комиссии Ушакова и князя М.М. Голицына, настоявших в последний момент на изменении уже утверждённых инструкций Румянцеву и Люберасу. «Могу поистине сказать, что от помянутых спорщиков и крикунов сего собрания совет подобен был козацкому кругу».

Зная характер вице-канцлера, мы можем вполне свободно предположить, что требование об удержании за русской стороной Саволакса и впрямь могло быть им тайно добавлено к уже утверждённым ранее инструкциям. Почему же для пользы дела и не обмануть дураков? Это обстоятельство и послужило, по всей видимости, предметом яростного спора Трубецкого и его «товарищей» с Бестужевым-Рюминым. Уловка вице-канцлера не прошла из-за «принципиальной» позиции его противников, которые думали не о пользе отечества, а о том, как насолить ему лично. То, что они при этом «угодили» шведам, для них не имело почти никакого значения.