Путешествие Сократа

— Ах ты, байстрюк, — бормотал он заплетающимся языком, — пора, давно пора взяться за твое воспитание, сукин ты сын...

— Папаша, что вы такое говорите... разве я не ваш сын? — не отрываясь от своего занятия, хмыкнул мальчишка.

— Наш? — икнул полковник и уставился на Грегора, словно впервые увидев его. — Да ты такой же наш, как... ты жиденок, понял? И сын жида, во как! Сгорел он  от водки, все тосковал по ей... а она... и все они... да что там... Мы взяли тебя на воспитание, мать твоя упросила... талдычила, вот будет у нас, вот будет... А-а-а! — словно зверь, заревел он и непослушными пальцами стал расстегивать пряжку на ремне. — Ну, щас узнаешь, что будет...

Это были последние слова, которые полковник сказал в своей жизни. Услышав, что он еврей, потрясенный Грегор вскочил на ноги и заверещал что было духу.

— Врешь! Ты врешь! А ну, прочь от меня! — Грегор бросился на отца, у которого от удивления даже челюсть отвисла, и со всей силы боднул его головой в живот.

Полковник тяжело сглотнул, стараясь ухватиться за край стола. А Грегор, расширившимися от ужаса глазами смотрел на свой перочинный нож, по которому потекла красная капля.

Вдруг колени у полковника подогнулись, он хотел 6ыло удержаться за плечо сына, да так и рухнул, свалив табурет. Затылок с тяжелым хрустом стукнулся об пол, и Стаккос- старший, дернувшись, затих, глядя немигающим взглядом в пустоту.

Грегор повернулся к матери. Она все время была здесь, белая как мел.

— Что…что ты наделал? — наконец выдохнула она.

«Наконец-то ты не отводишь глаз, — подумал Грегор. — Давай, смотри... только не убегай, смотри». Он протянул к ней окровавленную руку, и женщина вдруг закричала:

— Ты…Ты убил его, убил! Зверюга!..

Вот тогда-то в доме и появился зверюга. Грегор словно чужими глазами смотрел на то, как лезвие его перочинного ножа раз за разом входило женщине в живот, слышал, как она кричала, и этот крик, словно холод железа, пронзал все его тело. Он хотел, чтобы она замолчала, и раз за разом взмахивал окровавленной рукой, пока крик не стал всхлипом, а потом и вовсе стих.

Теперь в доме хозяйничал зверюга, и Грегору ничего не оставалось, как поджечь дом, чтобы выкурить его на улицу. Все так же, словно в полусне, он смотрел, как высокие языки пламени врываются в снежное небо, сглатывая снежинки, чтобы упасть черной сажей на то, что еще мгновение назад было его жизнью. Он неподвижно стоял на улице и смотрел на пожар, пока подоспевшие соседи не увели его прочь.

.13.

К середине лета Сергей обогнул восточный край черты оседлости, той области России, от Балтийского до Черного моря, где было дозволено жить большинству евреев. Еще пара недель, и позади на юге останется Москва, он обойдет ее западнее, держа путь на север, к Петербургу. Еще не исполнилось и девятнадцати, но никто не узнал бы в этом бородатом длинноволосом мужчине того чистенького аккуратного кадета Невской школы, что стал затем беглецом. Поэтому Сергей больше не боялся открытой дороги, временами сокращая путь в крестьянской телеге или фургоне торговца.

В этом долгом пути у него было достаточно времени, чтобы освежить в памяти все то, что в свое время заставил запомнить его Гершль. Десять лет прошло с тех пор, но карта дедули Гершля и сейчас словно была у него перед глазами, в мельчайших деталях. Что-то очень ценное, порой он даже рассказывал себе самому, закопано к северу от Петербурга, на лугу, под деревом у самого берега Невы... в десяти километрах от Зимнего дворца.

А пока наступил сентябрь 1891 года. Был по-летнему душный полдень, когда наконец показался и Петербург. Сергей с некоторой опаской вошел в город, осторожно ступая по ровным мощеным улицам. И прохожие, привыкшие видеть на этих улицах по-городскому модно разодетый люд, подозрительно оглядывались на странствующего лесовика, одетого в самодельную одежду и обувь из оленьей кожи. Сергей, не сразу понявший, почему люди шарахаются от него, сообразил наконец, в чем дело. Он решил почиститься и привести себя в порядок, чтобы поскорее слиться с окружавшей его городской толпой.

Сергей провожал удивленным взглядом модные экипажи, останавливался, чтобы понаблюдать за фонарщиками, которые уже хлопотали возле газовых светильников перед витринами лавок и торговых рядов. Всюду шла бойкая торговля, и Сергей вдруг понял, что прошло то время, когда у него не было нужды платить за еду, одежду или жилье. Сейчас у него совсем нет денег, ни копейки, но, когда он найдет свой клад, тогда будет и чем заплатить за комнату и горячую ванную, за одежду и стрижку. И, верил он, не только за это.

Он скоро нашел дорогу к Зимнему дворцу и пошел вдоль Невы на север. Его возбуждение становилось все сильнее. Дедовская карта словно еще раз развернулась перед ним, как тогда, на затертом пальто Гершля: вот река... возле берега... с трех сторон лес и жирный крестик — это и есть заветное место под старым дубом. Дерево это, сказал он себе, было посажено дедом его деда, Гершль тогда был еще совсем маленький. Сергей продолжал идти, пока не вышел к леску сразу за околицей города. Вечерело, и он решил заночевать здесь, на охапке листьев, тем более что ночь обещала быть теплой и влажной.

Едва рассвело, Сергей уже был возле заветного места и принялся за поиски.

Он обыскал все вокруг, но поблизости не было ни одного дерева, которое даже приблизительно могло указывать на нужное ему место. Возле реки, в том месте, которое более всего подходило под описание Гершля, вообще не было деревьев.

И вдруг, словно ветерок, подувший спину, заставил его обернуться. Инстинктивное чувство опасности, что развилось за долгое время на дикой природе, в этот раз не подвело. Сергей заметил четырех всадников. Они были примерно в двух  сотнях  метров от него, но  быстро приближались. Возможно, и не стоило тревожиться, но когда всадники мчатся к одиноко стоящему человеку, то едва ли с хорошей вестью.

Здесь, посреди открытого луга, прятаться было негде, так что Сергей лишь сделал глубокий вдох и постарался расслабиться, чтобы не выдать себя. И все же в голове вертелась тревожная мысль: неужели они охотятся за мной? Вот так, стоит потерять бдительность, и тебя сразу же заметят!..

Даже с такого расстояния можно было различить, что это казаки в черных папахах, их бурки трепал ветер. Когда они подъехали ближе, Сергей заметил у каждого саблю на боку и карабин через плечо.

Еще мгновение, показалось Сергею, и лошади собьют его. Но в последний миг всадники натянули поводья и окружили его, словно охотники добычу. Мурашки побежали у Сергея по спине. Усилием воли он заставил себя дышать медленно и глубоко, чтобы не выказать своего волнения. Он не сомневался в своих бойцовских навыках, но один против четырех, да еще казаков, с саблями...

— Здравия желаю, милостивые государи, — неспешно произнес он, всем видом давая понять, что ему скрывать нечего.

— Кто таков? — с ходу окликнул его старший.

— Сергей... э-э-э... сын Воронин, — ответил Сергей. Ему не хотелось называть свою настоящую фамилию. Двое других всадников подозрительно переглянулись, но промолчали.

— Живешь где — неподалеку? — снова задал вопрос старший.

— Нет, ваше благородие, я не местный, сами ж видите. Странник я, очень захотелось побывать... это... как его…в столице, вот. — Затем, уже смелее, спросил сам: — А вы что это, всех задерживаете, кто в город путь держит?

— А ты, часом, не еврей будешь? — старший, пропустив мимо ушей вопрос, тяжелым взглядом уставился на Сергея, ожидая увидеть в его лице страх. — Нам велено таковых, то есть евреев, которым здесь жить не положено, находить и…того…брать под стражу. Так что скажешь? — с трудом сдерживая коня, отрывисто спросил он.

— Никак нет, ваше благородие. Да и как можно? Скажите такое — еврей. Отродясь с такими знакомств не водил — как мог непринужденнее сказал Сергей. Его больше страшили не расспросы о евреях, а чтобы казаки не заподозрили в нем беглого каторжника.