Гастроль в Вентспилсе

– Почему? – Пумпур был в полнейшем недоумении. – Дядя грешил, а я – отвечай? Это несправедливо!

Оказалось, что у почтовой связи есть общее с айсбергом: на поверхности видна лишь третья часть. В остальных двух, скрытых от глаз постороннего наблюдателя, работа продолжается круглосуточно. Приходят и уходят почтальоны, одни работники изымают отправления из почтовых ящиков, другие доставляют их в аэропорт, на вокзал, автостанцию, непрерывно работает сортировка.

Выслушав просьбу Яункална, начальник почты в раздумье поглядел на конверт, осмотрел печать.

– Трудная задача… Письмо отправлено позавчера, надо полагать, после четырех часов, иначе было бы доставлено в магазин с утренней почтой… Что еще вам сказать? Оно извлечено из почтового ящика в помещении телеграфа и междугородного телефона, а доступ к нему открыт всю ночь. В котором часу? Наверно, около одиннадцати, иначе на печати была бы вчерашняя дата. Точнее – не скажу. Вынимать письма каждый час нет никакого смысла. Если берем около четырех, тогда успеваем обработать до вечернего транспорта. Потом даем накопиться, ночью сортируем и рассылаем по главными направлениям…

– Меня интересует только одно – это письмо было опущено в ящик до восемнадцати или после двадцати часов?

Начальник почтового отделения пожал плечами.

– Тут все равно, что на кофейной гуще гадать. Давайте пройдем в отделение, к девушкам, вечером там народу немного, возможно, они что и заметили. Но, по-моему, надежды мало.

Телефонистка, разумеется, ничего не помнила и даже взъелась.

– Все думают, мы тут ничего не делаем. Только подслушиваем чужие разговоры и людей оговариваем. А у меня нету времени даже взглянуть, кто стоит у окошка. Тут работать может только специалист по географическим кроссвордам. Моряки заказывают разговоры с поселками, которых ни на одной нормальной карте нету, номеров абонентов не знают и еще грубят, когда я отказываюсь вызывать тетю Анну, которая живет в третьем доме от магазина…

Начальник привел Яункална в сортировочную, где шесть женщин, согнувшихся над длинными столами, разделяли поток писем и открыток на мелкие ручейки и продвигали в различных направлениях. От их внимательности зависело, попадет ли письмо в Лиепаю прямо или же с «пересадкой», через Ригу.

– Когда все граждане приучатся писать почтовые индексы, – сказал начальник почты, – мы сможем применять автоматы… Сейчас позову бригадира, она работала в тот вечер.

Бригадиром оказалась немолодая, агрессивно настроенная женщина, при всяком удобном случае норовившая пригрозить, что не далее, как сегодня, уйдет на пенсию, срок давно вышел. Вот и сейчас она даже не пыталась вникнуть в суть дела.

– Книга жалоб в отделе доставки. Пишите, только не мешайте мне работать!

– Такая уж она есть, наша Элза Зариня, – постарался сгладить неловкость начальник почты. – Душа нашего отделения. Пошумит, пошумит, но сделает.

– Говорят еще и по-другому: собака, которая лает – не укусит… Ну, что там у вас, мне некогда…

Она повертела письмо в руках, затем, без тени сомнения, сообщила:

– Скажите спасибо, что вообще получили вчера. В последний момент выудила из рижского мешка.

– Вы в самом деле помните это письмо? – не поверил своим ушам Яункалн. – Может, еще сумеете сказать, когда оно было брошено в почтовый ящик?

– Спросите чего-нибудь полегче. Но конверт этот видала, еще подумала, отчего Эмилю Мендерису пишут в магазин, а не домой. Небось, какая-нибудь жалоба? – Бригадир почему-то больше не казалась безумно занятой.

– Говорите, говорите, – подбодрил женщину Яункалн. – Чем запомнился вам этот конверт?

– Проработайте тут двадцать три года, тогда и вам адреса станут по ночам сниться… Есть тут у нас один знаменитый марочник, он переписывается с филателистами во всем мире. Новые марки скупает целыми сериями, лепит на большущие конверты и рассылает во все стороны. И ему такие же присылают. Интересно, письмецо с приветом тоже кладут?… Я теперь на адрес даже не гляжу – отсылаю прямо на Ригу, пускай там раскладывают по разным странам, у нас тут прямой связи ведь нету. Позавчера ночью тоже цельная куча попалась. Схватила, на транспортер кинула, потом гляжу: в середине конвертик поменьше застрял. Тот, что был Эмилю адресован.

– Значит, письмо брошено почти одновременно с корреспонденцией филателиста, – уточнил начальник почтового отделения. – Вам придется сходить к нему, может, вспомнит, во сколько это было.

– Чего это идти к нему? – возразила бригадир. – Он всегда приходит вечером, заодно и собачку прогуливает… – Она раскрыла дверь и позвала: – Скайдрите, твой кавалер во сколько позавчера приходил? Тот, который с коричневым бобиком!

– Когда в вечерней смене работала? – раздался голос телефонистки из соседнего помещения. – Около одиннадцати, как всегда. Я как раз не могла добудиться одного несчастного абонента во Владивостоке. Там а это время солнце только всходит. Если надо, можно по корешкам талонов поглядеть.

– Спасибо, не беспокойтесь, – сказал Яункалн и добавил уже начальнику отделения: – Схожу к филателисту, мне необходимо письменное показание. Вы мне очень помогли.

Перед тем, как отравиться в комиссионный магазин, Янис Селецкис пошел домой. Он снимал комнату на втором этаже у одного рыбака. Это было довольно далеко от центра города, но дальние прогулки как раз входили в физкультурный режим Селецкиса.

Сегодня же инспектор поехал на автобусе – хотел успеть на производственную гимнастику, которую в одиннадцать ноль-ноль передавало рижское радио. Правда, упражнения эти были сущей забавой, но музыка и утрированно бодрый голос диктора дисциплинировали, не давали мыслям переключиться на другое. Он даже ни капельки не вспотел и мог сразу надеть китель. Почему-то Селецкис решил, что сегодня в магазин ему следует прийти в милицейской форме. Возможно, на него повлиял пример полковника Кашиса.

В помещении, где принимали вещи, сидела старшая продавщица, обычно работавшая в отделе готовой одежды. Кричаще накрашенная девица при виде инспектора не выказала удивления, но и не проявила ни малейшего расположения. Было видно, что она испытывает глубочайшее безразличие ко всему, что не относится к ее внешнему виду или не сулит ощутимую материальную выгоду.

– Мне нужны оттиски шрифтов всех ваших пишущих машинок, – сказал Селецкис. – Достаточно будет нескольких строчек.

– По мне, хоть цельный роман настукайте, Я пишу только пером, мне ногтей жалко.

– Скажите, у директора есть машинка, кроме этой? – поинтересовался Селецкис, отпечатав на листке шрифт «Оптимы».

– Он вроде вас – двумя пальцами печатает… А как же те, которые в продаже? Сказать, чтобы принесли, или сами пойдете к Майге?

Машинок было довольно много. Рядом с «Ремингтоном» выпуска начала века стояла новейшая электрическая модель с кареткой почти метровой ширины. У одной были только заглавные буквы, очевидно, она предназначалась для телеграфистов. Шире всего было представлено семейство «Эрик» с русским и латинским шрифтами; затесавшийся среди них «Гермес-Бэби» выглядел просто карликом.

– Наш Эмиль все еще в. каталажке? – полюбопытствовала продавщица. – Из-за этой несчастной «Сикуры» или за левый товар?

– А за ним такое водится?

– Вы не меня, вы директора лучше спросите. Он уже третий день ходит как в воду опущенный. Каждый час звонит в свой бывший магазин – уж не собрался ли обратно?.. Я-то плакать по нему не стану, сколько можно жить на зарплату и квартальную премию? Ведь он – ни себе, ни людям, каждое утро проверяет, не осталось ли что припрятано под прилавком… Может, вы тоже хотите глянуть, не зажала ли какую-нибудь дефицитную пишущую машинку…

Выйдя из магазина, Селецкис увидел Ренату Зандбург, отчаянно сражавшуюся с мужским складным зонтиком.

– Слава богу, дождя нет и не скоро пойдет, – пошутил инспектор и показал на безоблачное небо. – Надо нажать вот эту кнопочку.