Страница 4 из 17
На шум из повозки выглянул Нинурта–тукульти–Ашшур. Некоторое время он с интересом наблюдал за евнухом, потом зевнул и вновь укрылся в полости. Между тем обидчики – куда более умелые наездники – осыпали Сарсехима ворохом сорванной травы. Тот, спасаясь от них, резко повернул в степь.
У Шами вновь начали слипаться глаза. С приходом дремы ее посетила пугающая мысль – от чуда, оказывается, можно ждать, чего угодно!
За две недели, которые караван находился в пути, она возненавидела своего жениха до такой степени, что, вспоминая о нем, ее буквально подташнивало. Заключенная в повозку, она готовила себя к самому худшему, что может ждать женщину – к пренебрежению. Она запретила себе мечтать о чуде, пыталась заставить себя смириться.
Ожидаемое, составленное в Вавилоне будущее рухнуло разом и напрочь. Мир, до того стиснутый до размеров ненавистной колесницы, вдруг распахнул перед ней дивные красоты – обильный травостой, среди которого просвечивали капли отцветающих тюльпанов, волнистый водораздельный окоем, голубое небо, и на фоне этого сияющего головокружительного бездонья ясно всплывало манящее, но от этого не менее ужасающее лицо ассирийского бандита. Ардис полагает, что от подобного поворота судьбы добра ждать не приходится. Что из того, утверждал старик, что Нину родом из высокопоставленных – от этого он не становился менее бандитом. Ты, Шами, полностью в его руках. Трудно рассчитывать на снисхождение, когда имеешь дело с ассирийцем.
Дремота наполнилась предчувствием неотвратимого позора, размена пусть и нагоняющих нестерпимую скуку, но все‑таки помещений царского дворца на полутемные, грязные кельи ассирийского гарема, предназначенные для наложниц из простонародья. Соседки будут щипать ее, смеяться над ней, терзать напоминанием о царском происхождении. Помнится, в Вавилоне ей удалось постоять за себя. Улучив момент, она отрезала косу у самой злой насмешницы Гулы.
Как оно будет в Ашшуре?
Шаммурамат едва не расплакалась, но тотчас осадила себя – не хватало еще дать волю слезам!
Божественная синь – простор великого Шамаша–Солнца, доброжелательно поглядывала на нее. Всесильная Иштар4 тоже была на ее стороне. Это было так же верно, как и предначертание судьбы – ее шимту,5 – ведь не для того ее избавили от Ахиры, чтобы ввергнуть в позорное существование у Нинурты. Даже для всемогущих богов это было бы слишком. Если пораскинуть умом, у ожидавшего ее будущего было неотъемлемое от ощущения счастья достоинство – оно еще не устоялось! В нем был некий зазор, смутная неопределенность, в которую могла проскользнуть надежда. Упитанный и развратный Ахира, внушающий ужас Дамаск сгинули бесследно – туда им и дорога. Сейчас ключи от будущего держал в руках тот, кого она нередко видела в своих снах. Шами не знала его имени, не могла угадать, в какую даль он умчит ее. Ожившая мечта была ничуть не похожа на сновидения, но от этого оказалась не менее увлекательной. Это ничего, что сердце замирает от страха, что в кончиках пальцев покалывает. В этой круговерти ужаса и отчаяния, надежды и желания Шами звериным чутьем ощутила, что этот красавчик из тех красавчиков, на которых можно найти управу. Это трудно, красавчик даже не подозревает, в чьи руки он угодил, но гром грянул. Боги сделали выбор! Шами еще не знала, в какую даль умчит ее судьба, называемая шимту, куда уведет ее эта дорога, но она милостью Иштар прозрела – ступить на этот путь вполне достойно для дочери царя Вавилона.
Только без спешки. Нину, по–видимому, из бешенных. Один неверный шаг, и он потеряет рассудок.
Вопль Одноглазого, разбудившего степь, заставил ее вздрогнуть
— Негодяй!!
Шами вскочила на спину жеребца, вытянулась на носочках.
Одноглазый, нахлестывая коня, помчался в сторону далеко отставшего от каравана евнуха. Подскочив к Сарсехиму, он с размаху ударил его в ухо – тот сразу свалился с лошади и на карачках, торопливо как ящерица, пополз к ближайшему кусту шиповника, спрятался за кустом. Одноглазый соскочил на землю, лихорадочно принялся шарить в траве. Шами затаила дыханье.
Сердце оборвалось, когда Одноглазый торжествующе вскрикнул, бросился к евнуху, начал бить его ногами. Сарсехим отчаянно завопил и вместо того, чтобы уклоняться от ударов, попытался поймать ногу разбойника. Как только ему удалось овладеть ею, он покрыл босую, темную то ли от грязи, то ли от загара, ступню страстными поцелуями. Одноглазый опешил, попытался вырвать ногу, тогда Сарсехим прижался щекой к колену, и истошно закричал, что требует милости, что ни в чем не виноват и только по воле злых, недобросовестных властителей был вынужден впутаться в это дело. Когда же Сарсехим поклялся своими детьми – если бы у него были дети, он, не задумываясь, принес бы их в жертву грозному Ашшуру, – девушка испытала высшую степень удивления. Слышать такое ей пока не доводилось! Сарсехим пытался заверить Одноглазого, что его намерения чисты и у него и в мыслях не было от чего‑то избавляться.
— А это?! – Одноглазый победно вскинул руку, чтобы показать господину, высунувшемуся из повозки, прямоугольник из обожженной глины величиной с две мужские ладони.
Нинурта свистнул, и двое всадников, подскочивших к Сарсехиму, подхватили перепуганного до смерти, с непокрытой головой евнуха – тот предусмотрительно поджал ноги – и поволокли к повозке. Одноглазый передал табличку господину.
Тот повертел ее и так и этак, громко, не обращая внимания на подъехавшую царевну, выругался и закричал – кто сможет разобрать, что здесь написано?
Сарсехим, брошенный к его ногам, тут же выразил готовность прочитать надпись.
— Ты лучше помолчи!.. – предупредил его Нину и еще раз воззвал к воинам из Вавилона.
Все потупились. Шами соскочила с коня, предложила.
— Меня учили разбирать нашу клинопись.
Нину усмехнулся.
— Ты полагаешь, я могу тебе доверять?
— Но ты же собирался взять меня в жены! Как же ты можешь не доверять своей невесте?
Атаман призадумался.
— Ты пугаешь меня все больше и больше, – признался он и предупредил. – Если попытаешься избавиться от таблички, хуже будет.
— Как же я избавлюсь от нее? Не проглочу же?..
В этот момент один из ассирийцев оглушающе свистнул и указал пальцем на юг. Все обернулись в ту сторону.
Партатуи–Буря, воспользовавшись суматохой, успел заметно отдалиться от каравана. Услышав заливистый посвист, он тотчас пустил коня в галоп. Устремился к увалам, за которыми лежал Евфрат – река богов.
Одноглазый и еще трое ассирийцев бросились в погоню. Нинурта, выскочивший из колесницы, отбросил Шами в сторону. Вскочил на коня, попытался рвануть с места. Жеребец дернулся, но привязанный к шесту, тут же остановился. Полетевший на землю атаман пришел в ярость, бросился развязывать узел, потом отскочил, замахал руками, вновь бросился к повозке, рассек узел ножом, запрыгнул на коня и бросился в погоню.
Грозное «ала–ала» полетело по степи. Некоторое время Шами с замиранием сердца следила за погоней. После нескольких судорожно–тревожных вздохов стало ясно, что Бурю не догнать. Ассирийцы еще некоторое время скакали за беглецом, потом, после отмашки атамана остановились, поворотили назад.
Этих нескольких минут Шами хватило, чтобы ознакомиться с табличкой, на которой продолговато–изящными, как умеют только в Вавилоне, клинышками Мардук–Закир–шуми, царь, уверял правителя Дамаска Бен–Хадада в своем неизменном почтении. Закир напоминал об общем деле, которое их связало, ведь всякий правитель, незаслуженно стесненный в пределах своей власти, ищет тех, кто мог бы посочувствовать ему. Далее на табличке шло что‑то о нынешних смутных временах, беды которых имеют начало в кровожадности тех, кому все мало, кому не дает покоя чужое добро, кому мешают чужие подданные…
Некоторое время Шами, окаменев, стояла возле повозки. Намек был слишком прозрачен, чтобы не догадаться, о чем идет речь. Теперь у будущего, в которое ее заманило чудо, появился новый, куда более зловещий оттенок, чем отвращение к будущему мужу, щипки плебеек и бесстыдное коварство евнухов.